Дьявол за правым плечом - Арина Холина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слава богу, она быстро поняла, что от крика будет только хуже, — так совершенно невозможно сохранить равновесие. Она стояла на плоском каменном карнизе, а внизу, на высоте Останкинской башни, лежал город. Если Маша чего и боялась, так это высоты. А сейчас она оказалась прямо на краю пропасти — с пакетами в руках, как дура. В невменяемом состоянии она сделала шаг назад, отпустила пакеты и попыталась нащупать дверь. Но двери не было. Не было никакой такой двери. Маша даже пару раз ударилась головой об стену, но и это не помогло. Солнце палило нещадно — пот тек ручьями, голова раскалывалась, а Маша была не в состоянии пошевелиться: стоило представить всю эту высоту, как к горлу подступала тошнота. Да и что она могла сделать? И она присела.
Но ее преследовала мысль: «Не бывает безвыходных ситуаций!», и она понимала — вместо того чтобы ждать здесь солнечного удара, имеет смысл пройтись по карнизу. Маша даже подумала, что в ее состоянии лучше проползти, но ползти на такой узкой дорожке было еще более опасно. И она все никак не могла собраться с силами и встать — пока не поняла, что от духоты теряет сознание. Осторожно развернулась лицом к стене, вцепилась — чем могла — в шершавую облицовку и медленно пошла против часовой стрелки. Эту чертову башню шатало! Солнце жарило в затылок. От страха и отчаяния тряслись руки. Наконец спустя полчаса, которые показались ей годом, Маша уткнулась в оконный карниз. В хлипкий, жестяный, ненадежный и очень широкий — как на него забраться? Но там было крошечное окно, а окно — это выход. Пока она отдыхала, держась за жестянку, подул ветер, и Маша чуть не разрыдалась — вот спасение.
— Помоги мне… — без слез рыдала она. — Пожалуйста…
Ветер, казалось, ее дразнил. Освежал, приносил соленые брызги, но лишь заигрывал.
— Я сама не справлюсь! Я обещаю тебе ураган! Пожалуйста… — молила она.
И тут вдруг сильнейший порыв оторвал ее от стены — подхватил, словно тополиный пух, перевернул в воздухе, подбросил, удержал — вел себя по-хулигански — и зашвырнул в окно.
«Да… — подумала Маша, потирая ушибленные локти. — От стихии не знаешь, чего ожидать…»
В небольшой комнатенке была дверь — только Маша к ней подошла, в комнату ворвался ветер, ударил наотмашь, и дверь, как оказалось, снаружи забитая железными скобами, вылетела из проема.
— Спасибо! — поблагодарила Маша и очутилась в той самой комнате, куда ее привез взбесившийся лифт.
Кабина все еще была открыта — Маша зашла внутрь, дверцы захлопнулись, и она на безумной скорости помчалась вниз. Машу кидало в разные стороны — она вцепилась в поручень — хорошо, что кабина была старая, с удобствами, и тут отвалилось днище. Просто вылетело — и где-то там, на неведомой глубине, громыхнуло. Маша висела на ручке, которая с трудом выдерживала груз ее тела. Она попробовала упереться ногами в стены кабины — но туфли все время соскальзывали, — а там, внизу, была мрачная и темная шахта, и Маша знала — еще несколько минут, и она сорвется. И тут она разозлилась. Разозлилась так, что поняла, какая она сильная — что на одной силе воли и ярости свернет горы — и нет ничего, что ей неподвластно.
— Остановись! — заорала она. — Немедленно! Стой! Я сказала!
Она так кричала, что сама оглохла от крика, — это был не ее голос, а вой, шум, ярость, грохот, и Маша вроде почувствовала — что-то изменилось, но прежде, чем она поняла, что именно, силы оставили ее, и она погрузилась в беспамятство.
— Девушка! Девушка!
Маша ощущала какое-то неудобство — что-то ей очень мешало, что-то липкое — на лице, на груди, а потом голова у нее задергалась в разные стороны, и она наконец поняла, что кто-то шлепает ее по щекам, открыла глаза и увидела — липкое и неприятное — вода из бутылки, теплая, а над ней возвышается фигура в летнем костюме — мужчина вроде…
— Девушка, как вы? — Мужчина присел, и Маша совсем близко увидела его лицо.
— Видимо, плохо… — Маша попыталась сесть, и это ей почти удалось — даже если не брать в расчет, что все части тела во что-то упирались.
Она осмотрелась и поняла, что валяется в лифте — прямо на пакетах с одеждой.
— Какой этаж? — спросила она и поняла, что во рту у нее сухо, как в духовке.
— Девятый, — сообщила мужчина. — Давайте, я помогу вам встать.
Он поднял ее, вытащил из лифта вместе с пакетами, убедился, что она помнит, где живет, сообщил, что сам живет напротив и она может обратиться к его жене — если ей станет хуже, потому что он сейчас уходит. Маша заверила его, что все в порядке, просто она перегрелась, обязательно вызовет врача — непременно! — и он уехал. Маша зафутболила в квартиру пакеты, на ходу скинула с себя одежду и встала под холодный душ.
Все это то ли было каким-то обморочным кошмаром — но она ни разу в жизни не падала в обморок — даже близко ничего подобного не случалось, то ли…
Они решили омрачить ее существование! Вот суки! Интересно, чья идея с лифтом?! Это явно происки!
Андрей приехал поздно вечером — совершенно без настроения. Некоторое время отнекивался и корчил рожи, но в конце концов Маша выпытала, что Таня закатила ему самую настоящую истерику — без рыданий и криков, но со слезами, которые ручьями катились по лицу — пока она стояла, уставившись в окно.
— Да, я понимаю… — говорила она. — Только не знаю, как мне без тебя жить…
«Скромно! — злорадствовала Маша. — И по средствам».
Потом Таня обращала к нему глаза, полные слез, и говорила, что принимает его решение, и конечно, вернет ему машину, и конечно, будет ездить из Дегунино в свой Институт культуры, и в Лондон больше не поедет — без него ей там будет одиноко, и никогда больше не пойдет в «World Class» в Жуковке — там сплошные воспоминания о том, как им было хорошо…
«Ну еще бы, пять тысяч долларов в год»…
В общем, надавила на все мозоли, и Андрей выдал ей алименты — не маленькую сумму, на которую Таня, разумеется, поедет в Лондон и будет ходить по следам любви, давно ушедшей — «Топ Шоп», «Эйч& Эм», «Марк&Спенсер», «Харродс», и даже сможет купить машину — хотя бы «Дэу Матиз» в заводской сборке. Да и зачем Тане кондиционер в автомобиле? Она и так холодная, как рыба…
Маша уткнулась прямо в потного и уставшего Андрея — грязным он ей нравился ничуть не меньше, и они начали целоваться — прямо как в школе, в кустах, часами, и он уже ужасно хотел ее, а она просто горела, но им так нравилось это состояние — на грани человеческих возможностей, что они все целовались и целовались, пока он как-то случайно не соскользнул в нее, и они все равно продолжали целоваться, как будто это было главное, и это был не просто секс — это был полет, невесомость — когда не чувствуешь разницы между телом и душой…
