Сон о Кабуле - Александр Проханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Абсолютно верно! – радовался найденной аналогии Кугель. – Вы, Федор Арсентьевич, русский купец Минин, а вы, Виктор Андреевич, русский военный Пожарский!
– Меня окормляет один из наших епископов, – сказал Вердыка. – Он благословил меня на русском политическом поприще! Сегодня это и есть поле брани, где встречаются в последнем сражении Христос с Сатаной!
В дверь без стука вошел худощавый человек в косоворотке, в батистовой жилетке и в сапогах с узкими голенищами. Его пергаментное лицо украшали очки, бородка и спускавшиеся на лоб редкие белесые волосики. Он был похож на персонажа из пьесы Островского, на приказчика или управляющего, и казалось, если подойти, потянуть за бородку, она отклеится.
– Ригам пришел, – сообщил он тихим скопческим голосом. – Принес, что обещал. Прикажите обождать?
– Зови! – приказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, давая понять, что от него нет секретов, что он уже наделен дружеским доверием.
Управляющий ушел и тут же вернулся с маленьким улыбающимся азербайджанцем в долгополом кожаном пиджаке, на высоких каблуках, франтоватом галстуке. Улыбка его была радостно-подобострастной, в руках он держал маленький чемоданчик.
– Ты что же мне тут безобразие устраиваешь! – набросился на него Вердыка. – Ты небось не в Гяндже, а в Москве! Ты своим черножопым скажи, что если они митинговать вздумают, то снова палок отведают! Всех повыкидываю к ядреной матери!
– Мы тихие люди, Федор Арсентьевич, – с сильным кавказским акцентом произнес вошедший. – Мы свое место понимаем. Вам спасибо за все, Федор Арсентьевич. Только эти плохие люди, Сучок и братва, подходят к нашим человекам, говорят: «Плати больше!» И так хорошо платим, товар задержался, выручка маленькая. Говорим: «Подожди, придет товар, заплатим». А он нашего человека бил, почти до смерти, теперь в больнице лежит. Надо сказать Сучку, пусть не бьет, еще ждет немного.
– Знаю вас, все врете! Денег у вас полно, наши русские кровные к себе в Гянджу отсылаете, а у нас в России детишкам кушать нечего! Будешь врать, выкину с рынка, а милиция вас из России попрет. Принес, что хотел?
– Как сказал, Федор Арсентьевич, вот! – азербайджанец протянул чемоданчик.
– Тихон, прими! – приказал Вердыка управляющему.
– Пересчитать прикажете? – поинтересовался тот.
– Потом. Он врать не станет. Ему голова дороже. Правда, Ригам? – снисходительно усмехнулся Вердыка.
– За все вам спасибо, – сказал азербайджанец, протягивая управляющему чемоданчик. Тот принял, поискал у себя на поясе связку ключей, нашел длинный, резной. Открыл сейф, кинул в темную глубину чемоданчик. – Из Баку виноград и гранаты прислали. Если не возражаете, Федор Арсентьевич, я вам пришлю.
– Пришли, дорогой. Отдай Тихону, – Вердыка отсылал его с глаз долой. Дождался, когда дверь за азербайджанцем закроется, перекрестился на икону. – Греха с ними не оберешься, ей-богу!
– Этот исламский капитал очень опасен для России, – заметил Кугель. – Исподволь они захватили всю розничную торговлю в Москве. Доллары плывут за границу. Это не в интересах русских.
– Не бойсь! – засмеялся Вердыка. – У меня Сучок и его «братва» – большие патриоты. Чуть что, палкой по черной жопе! А то и по макушке!
Белосельцев с острым интересом наблюдал сцену, ее участников, угадывал подоплеку. Все это были новые, малоизвестные ему персонажи. В них были узнаваемые черты, но лишь в той степени, в какой Белосельцев когда-то видел в театрах пьесы Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков.
– Нам нужно обсудить проблему политического будущего Федора Арсентьевича, – Кугель подождал, когда сцена себя исчерпает и возникнет благодаря ей новая, столь необходимая степень доверительности и согласия. – Нам нужно обсудить состав штаба, направления его работы. Подумать, где, из какой среды пригласить специалистов по пропаганде, орговиков, аналитиков. И, конечно, – юристов, потому что каждый шаг нашего политического и финансового начинания должен оцениваться юридически. Ваши мысли на этот счет, Виктор Андреевич, будут бесценны.
– А, может, мы перенесем разговор в мою усадьбу? – сказал Вердыка. – Зачем в людской обсуждать дворянские проблемы! – засмеялся он, раздвигая пухлые губы. – Там нас ждет ужин. Василь Василич постарался. Я покажу Виктору Андреевичу мою коллекцию картин, интерьер московской усадьбы восемнадцатого века. Там и обсудим.
– За чашкой пунша, под музыку крепостных музыкантов! – съязвил Кугель.
– А что! Мои балалаечники выиграли конкурс народной музыки в Мюнхене, – слегка обиделся за насмешку Вердыка, но не слишком сильно. Было видно, что Кугелю позволено многое, может быть, все.
Вновь появился управляющий, строго и тихо доложил:
– Пришел Королев из налоговой. Прикажете ему обождать?
– Зови, – сказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, продолжая одаривать его своим доверием, допускать в свои дела, делать свидетелем своих переговоров и встреч.
В комнату вошел крепкий, с военной выправкой человек, седоватый, с уверенным лицом старшего офицера, в кожаном хорошем пальто. Окинул всех внимательным чутким взглядом, пожал всем руки.
– Как служба-дружба, товарищ полковник? – спросил его фамильярно Вердыка, усаживая гостя в кресло. – Как ваш новый шеф? Больно шустер!
– Вы же знаете, Федор Арсентьевич, новый начальник должен себя показать, с лучшей стороны засветить. Потому что и над ним есть начальник.
– Главный у нас начальник – Господь Бог, – Вердыка строго посмотрел на икону. – А ваш-то новую моду взял. Ходит по рынкам с телекамерой, роится самолично в отделах винной торговли, орет на лотошников, и его вечером по телевизору народу показывают. Вот, дескать, новый благодетель России! Вот теперь-то пойдут налоги в казну! Околоточный какой-то, а не генерал. К нам не собирается с телекамерой?
– Угадали, Федор Арсентьевич, – сказал полковник. – Затем я к вам и пришел. Готовьтесь. Следующий визит к вам, с телекамерой.
– Пусть приезжает, встретим хлебом с солью! – благодушно заметил Вердыка.
– И с пушниной? – намекая на что-то, усмехнулся полковник. – Как у вас в меховом отделе? Все чисто?
– С вашей помощью все подчистили. Все накладные, лицензии. Пусть приезжает. Подарю ему собачью шубу со своего плеча! – оба они, посмотрев друг другу в зрачки, рассмеялись, понимая друг друга с полуслова, связанные общностью интересов, невозможные один без другого.
– Ну что, Федор Арсентьевич, рад был увидеть вас в здравии. Я, пожалуй, пойду, – чуть приподнялся полковник.
– Тихон! – громко, раскрывая гулкий красный зев, позвал Вердыка. Дверь растворилась, вошел управляющий, словно стоял начеку, ожидая окрика хозяина. – Отдай товарищу полковнику, что мы задолжали.
Управляющий порылся под батистовой жилеткой, извлек ключи, отворил сейф. Достал из глубины плотный желтый конверт, переполненный, заклеенный липучкой. Протянул полковнику. Тот ловко, метко, не глядя, метнул его под кожаное пальто.
– Желаю всем здоровья, – весело и твердо оглядывая сидящих, поднялся и вышел.
И этот полковник налоговой полиции был узнаваем. Из какой-нибудь спецслужбы, переставшей ловить шпионов, разрушенной реорганизациями и реформами, ради хлеба насущного, жены и детишек пошедший работать мытарем. Таскающий в нагрудном кармане офицерского кителя конверты со взятками. Он был узнаваем, как и все остальные, как и сам Белосельцев. Их образы, с сохранением всех черт и пропорций, были перевернуты, как отражения в луже, и по этому отражению, размывая его и дробя, пронесся ветер. «Ветер перемен», – молча усмехнулся Белосельцев, посмотрел на икону, бесстрастно взиравшую из угла, с недвижным огоньком лампадки.
– Нам следует обсудить первые яркие шаги нашего друга, – сказал Кугель так, как будто между всеми тремя уже был заключен договор, Белосельцев вошел в команду сподвижников, работает на успех молодого политика. – Эти шаги должны быть неожиданны, патриотичны. Должны расположить народно-патриотических избирателей.
– А разве я работаю не на Россию? Разве я не снабжаю москвичей качественными товарами? Разве я не застраиваю окрестности Москвы отличными особняками, в которых можно жить по-человечески? Разве не я на месте барака, где ютились наркоманы, воссоздал усадьбу XIII века со всеми атрибутами – домовой церковью, домашним театром и даже конюшней? Такого нет в шереметевских усадьбах. Разве это не вклад в русское дело? – Вердыка возмущался слепотой Кугеля, не умеющего оценить его патриотических начинаний. – Разве не я создал рабочую артель инвалидов афганской и чеченской войны? А вам все мало!