Хитклиф - Лин Хэйр-Серджент

Признаюсь тебе, Кэти, что моя задержка имела и ещё одну причину: эта гора золота на покрывале вселяла в меня надежды увеличить моё состояние. Мог ли я всего из-за нескольких дней или недель зарезать курицу, несущую золотые яйца? Ведь это ради нашего общего будущего! Хоть я и сделал достаточно, чтобы обеспечить нам счастливую жизнь, но неужели не приятно сделать больше, чем достаточно?

Впрочем, подобные мысли не сразу завладели мной. По крайней мере не в этот вечер. Пока надо было дождаться заключения врачей.

Как я и ожидал, они посоветовали мне отнестись к моему благодетелю с юмором; пусть себе чудит, какая бы болезненная фантазия ни пришла ему в голову; во всяком случае, это — шаг к жизни; а недавнее его состояние полностью было обращено в обратном направлении.

Вот так, Кэти, я и остался там ещё на день, потом ещё и ещё — играл с мистером Эром и сгребал золото. Я выигрывал — и не мог остановиться, не мог делать больше ничего, никаких осмысленных усилий. Я был отравлен — отравлен тлетворными испарениями, пропитавшими каждый закоулок Торнфилд-холла. Золото одурманило меня. Когда перевалило за десять тысяч, я перестал считать — просто смотрел на растущую гору.

Я стал почти таким же затворником, как мистер Эр. За новостями в Милкот ездил теперь Джон. Я выходил из дома только поздно ночью, когда заканчивалась игра и подсчёты. Припомнились прежние страхи — а не безумен ли я в самом деле? Но этот вопрос больше не интересовал меня. В лихорадочном возбуждении без устали бродил я среди деревьев, подставляя разгорячённое горло стихиям — осенний ветер и дождь, зимние бураны (помнишь, какая вьюжная была зима?) как нельзя лучше отвечали смятению моей души.

Ну а что же мой великодушный покровитель, мой высоколобый ментор? У него всё прибавлялось сил и энергии, хотя энергия эта была особого рода — проявлялась только за карточным столом. Весь день он по-прежнему проводил в спальне, неизвестно чем занимаясь; я тоже оставался в своей комнате, спал, но не спасал даже сон — сквозь щёлочку под дверью из его комнаты в мою удушливым серным облаком вползала эта отрава, окутывая мой мозг омерзительными кошмарами.

Иногда они были вполне осмысленны: я видел, как со стен Торнфилда вниз, во внутренний дворик, на беспомощные тела Эдгара Линтона и Хиндли Эрншо обрушивается сокрушительный дождь золотых монет. Он падает беспрерывно, погребает, расплющивает их тела, и из-под сверкающей груды бежит кровь.

Такие сцены сменялись обычно более смутными видениями. Невнятные шёпоты, вздохи наполняли мой сон; в безудержном танце кружились, извиваясь, котята, птички, цветы, вырастали до огромных размеров, вздымались надо мной, будто хотели что-то сказать на неведомом языке.

Ужас охватывал меня — щёки пылали, горло перехватывало, — и я просыпался. Ища облегчения, пошатываясь, добредал до окна, распахивал его, а за окном стоял такой же пугающий лес: мой сон обманул меня.

Однажды ночью — или вечером, ибо я уснул ещё засветло — меня разбудили взмахи огромных крыльев. Птица из дебрей сна превратилась в ангела, ангела смерти, покрытого остроконечными блестящими чёрными перьями; в комнате зашелестели крылья.

Как от толчка, я проснулся. Да и проснулся ли? Не уверен — таким заторможенным себя чувствовал. Во сне ли, наяву — комната полна была трепета, воздух дрожал, перья касались щеки.

Я вскочил — ступни коснулись ледяного пола; это не сон! — в комнате витало нечто материальное, хотя я почти ничего не видел — лишь полоска света пробивалась из-под двери холла. Я распахнул дверь и тут же, ощутил лёгкое движение воздуха. Что-то проскользнуло мимо моего уха и пронеслось в коридор.

Я — следом. От свечи, прилепленной воском к полу, струился свет. Взгляд мой уловил какое-то движение сбоку. У входа в мансарду что-то шевелилось.

Да, это была птица. Сидя на полуоткрытой двери, она размахивала крыльями. Я приблизился — она не улетела, только вздёрнула и наклонила голову. Попугай, вроде тех, что моряки привозят из Индии, — говорят, они живут дольше людей и не хуже человека могут научиться говорить. Но этот молчал. Ярко-красное туловище и крылья, блестящие жёлтые с голубым эполеты. Склонив набок голову, он смотрел на меня. Я протянул к нему руку.

Но тут из-за двери послышался тихий смех. Попугай обернулся и, увидев что-то, спорхнул вниз. Я потянулся к щеколде, но мой невидимый противник оказался проворнее — лишь на мгновение мелькнуло передо мной что-то белое, а потом дверь захлопнули, заперли на засов, и птица со своим компаньоном, если этот компаньон был, скрылись от меня.

В этот вечер, как обычно, я ждал мистера Эра в библиотеке, но не с обычной своей целью; игра, что я задумал, пожалуй, удивила бы его. Однако первому удивиться пришлось мне.

Высокочтимый мой покровитель предстал передо мной разодетым с небывалой тщательностью, в строгом чёрном сюртуке с щёгольскими манжетами и воротником фламандского кружева. Чисто выбрит — ещё одна новость (со времени своей болезни он не расставался с жёсткой бородой), стянутые лентой волосы забраны назад. Фактически наряд его до тонкостей повторял мой привычный стиль — было в этом что-то вызывающее, скорее озадачивающее, чем оскорбительное, если принять во внимание его душевное состояние, и всё же это вывело меня из равновесия; я пришёл сюда, полный решимости приступить к выполнению своего плана, как только он появится, но теперь заколебался.

Мы ждали, пока Джон принесёт новую колоду: я при свете камина читал газету, он барабанил пальцами по карточному столу и изучал моё лицо.

Этого я как бы не замечал.

Вдруг, словно повинуясь внезапному порыву, мистер Эр оттолкнул кресло и шагнул на середину комнаты.

— Хитклиф, подойди сюда. — Он протянул руку. Подавив вдруг нахлынувший суеверный страх, я подчинился и встал рядом с ним.

Он вглядывался в огромное, от пола до потолка, зеркало, занимавшее одну из стен библиотеки. В нём отражались ряды книг, пляшущий в очаге огонь, небрежно брошенная на карточном столе газета, наши отодвинутые кресла и мы сами, стоящие бок о бок.

— Посмотри на нас, Хитклиф. Ну разве не прелестная парочка? Поучительное, вдохновляющее зрелище! Что один, что другой — воплощение благополучия и добродетели, а?

Что тут можно было ответить? Я промолчал. Но он сжал моё плечо — последнее время мне приходилось буквально заставлять себя без содрогания выдерживать его прикосновение, такое бешеное омерзение вызывало оно у меня.

— Ну, Хитклиф, скажи. Что ты видишь?

— Вижу двух джентльменов, одетых поразительно одинаково. Почти близнецов.