Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Для поездок и в городе, и на большие расстояния пользовались коляской, четырехколесным открытым экипажем с поднимающимся кожаным фордеком для пассажиров. Это был обычно дорогой и нередко щегольский экипаж от хорошего каретника, рессорный, с дверцами, с мягкими сиденьями сзади, а иной раз и спереди, со щитками и подножками. Столь же щегольским и дорогим экипажем было ландо. Снабженное очень мягкими рессорами, оно считалось дамским экипажем. Мягкие сиденья в ландо располагались спереди и сзади, так что пассажиры сидели лицом друг к другу. Кузов ландо был низкий, с сильно пониженной средней частью, дверцами и удобными широкими подножками, чтобы дамам с их длинными широкими юбками было легко подниматься в экипаж. Вариантом ландо был ландолет, с подъемным кожаным верхом сзади и спереди и подъемными стеклами в дверцах: подняв верх и стекла, пассажиры оказывались в закрытом экипаже. В городах наемными пассажирскими экипажами были пролетки, на юге страны называвшиеся фаэтонами. Это была рессорная повозка с низко опущенной для удобства пассажиров средней частью, мягким, хотя и довольно тесным сиденьем, подъемным кожаным верхом, суконной полостью, щитками, фонарями и козырьком спереди для защиты кучера. Обычно пролетки запрягались в одну лошадь, хотя в собственные пролетки могла быть заложена и пара: коренник в оглоблях и пристяжная. Извозчики обычно ожидали пассажиров на биржах, определенных местах стоянки на оживленных площадях; в Москве центральная извозчичья биржа была на Старой площади, на месте нынешнего памятника гренадерам, павшим под Плевной, у Политехнического музея.

Шувалово. Елизаветинская улица

Своеобразным городским экипажем, известным и в Петербурге, и в Москве, был «калибер», или «гитара»; «калибер» – потому, что был утвержден, «калиброван» властями, а «гитара» – от внешнего вида. Продолговатое сиденье вдоль экипажа было устроено так, что два седока, сидя боком к движению и друг к другу, были обращены лицами к противоположным сторонам улицы. В одиночку удобнее было ехать, сидя на сиденье верхом.

Преимущественно городским экипажем была карета. Ее отличали стоячие рессоры – прочные изогнутые упругие брусья, к которым вертикально крепились стальные рессоры наподобие лука. К их верхним концам на толстых ремнях подвешивался закрытый кузов кареты с дверками (с родовыми гербами на них) и стеклами; подножка была складной и на ходу закладывалась внутрь экипажа, за дверку. За кузовом кареты находились запятки для слуг, иногда с высоким сиденьем. Большие выезды в каретах важные господа совершали в сопровождении «букета». Кроме кучера в ливрее, на козлах сидел выездной лакей в ливрее же, гербовых цветов хозяев, обшитой положенным по их чину количеством галунов, а на запятках находились гайдук в казацком жупане, шароварах, цветных сапогах, высокой смушковой шапке с «выкидом», цветным суконным шлыком, свисавшим на бок, в длинных висячих усах и локонах на висках, и арап, одетый в цветные шаровары, белую сорочку, красную, расшитую золотом безрукавку, подпоясанный широким матерчатым кушаком; на голове у него была белая чалма, а на ногах – восточные туфли-бабуши с загнутыми носами. Поскольку карета, по чину, запрягалась четверкой, а то и шестерней лошадей в шорах и с султанами из страусовых перьев, на левой передней лошади в специальном седле сидел форейтор, задававший направление лошадям. Кроме того, у очень уж важничавших господ в городе впереди кареты бежали скороходы, разгонявшие пешеходов; они одевались в лосины (узкие штаны из белой лосиной замши), легкие сапожки-ботики, короткие курточки и каскетки с перьями, а в руках у них были длинные трости с большими золочеными набалдашниками. Так совершались торжественные выезды вельмож в церковь, даже на соседнюю улицу или в гости в дом напротив: положение обязывало. Если поездка совершалась «запросто», например, с визитом, то закладывалась только четверня лошадей в шорах и перьях и карету сопровождали лакей и гайдук. Даже у сравнительно небогатых провинциальных помещиков Бартеневых, живших в уездном Липецке, «в церковь маменька езжала… всякий раз торжественно в карете с форейтором, т. е. в четыре лошади» (6; 53). Ф. Ф. Вигель иронически писал о пензенском дворянстве: «Барыни не садились в кареты свои или колымаги, не имея двух лакеев сзади; чиновники штаб-офицерского чина отменно дорожили правом ездить в четыре лошади, а статский советник не выезжал без шести кляч, коих называл он цугом. Случалось, когда ворота его стояли рядом с соседними, то передний форейтор подъезжал уже к чужому крыльцу, а он не выезжал еще со своего двора» (23; 95). Он описывает некую московскую даму, выспрашивавшую у заезжего англичанина, в каком чине находится британский премьер-министр Питт; тот затруднялся с ответом, и барыня нашлась: «Ну, сколько лошадей запрягает он в карету?» – спросила она. «Обыкновенно ездит парой», – отвечал он. «Ну, хороша же великая держава, у которой первый министр только что капитан», – заметила она» (23; 547). Впрочем, Вигель отличался отменной злостью и вполне мог придумать этот анекдот. Старинные придворные кареты с государственным гербом на дверках, еще более громоздкие, сопровождали еще и четыре маленьких пажа, сидевших по углам; кузов кареты на стоячих рессорах сильно раскачивался, так что пассажиров нередко укачивало, и пажи, а также выездная прислуга на запятках брались не только для представительности: они придерживали кузов, чтобы он не качался. «Придворные кареты отличались золотыми коронами на фонарях, а кучер, одетый порусскому, всегда был украшен медалью, и издали уже было видно, что мчится кто-то из царской фамилии. Городовые тогда подтягивались, и на перекрестках движение сразу останавливалось.

Карета на стоячих рессорах. XVIII в.

На придворных экипажах с английской упряжью красовались кучера и камер-лакеи в треуголках и алых ливреях с золотым позументом, украшенным черными орлами, с пелеринкой и белым пуховым воротником. В дождь ливреи были из белой блестящей клеенки, что было очень элегантно. Особенный был выезд у посланников: у кучера на спине армяка всегда был треугольник из золотого позумента, а верх шапки был голубой, бархатный и «рогатый», как бы «двууголка». Рядом с кучером сидел егерь с развевающимся плюмажем из петушиных перьев на треуголке и с широкой портупеей через плечо…» (39; 12). На дверцах дипломатических карет также помещались гербы иноземных государств. Придворные кареты использовались еще и в особенных случаях: «Это тоже была установленная с екатерининских времен традиция – катать институток в придворных каретах вокруг балаганов. В балаганную толпу их, конечно, не пускали, и из каретных окон, потихоньку от чинных классных дам, они посылали улыбки…» (95; 13). Особым образом вывозились на спектакли и прогулки и ученицы столичных театральных школ. «Огромные экипажи, называемые «допотопными ковчегами», вмещали шесть человек. Когда нас бывало больше, мы ехали в сопровождении двух классных дам, горничной и швейцара, сидевшего на козлах. В торжественных случаях нам подавали старинный рыдван на пятнадцать мест, очень длинный, с окошком в задней стенке. У театра были свои конюшни, и кареты заезжали за артистами, а также отвозили их домой после спектакля» (59; 64).

Городские мальчишки часто норовили вскочить на задок экипажа сзади кузова, чтобы прокатиться. Поэтому многие владельцы дорогих экипажей площадку сзади кузова оснащали гвоздями острием вверх. Это дало повод поэту Н. А. Некрасову сказать: «Не сочувствуй ты горю людей, не читай ты гуманных книжонок, но не ставь за каретой гвоздей, чтоб, вскочив, накололся ребенок…».

Небольшие двухместные кареты с закрытым кузовом, купе, использовались для поездок на близкие расстояния по городу, например, с визитами. На дальние расстояния, например, в имение, отправлялись в рыдване, тяжелой вместительной карете, обтянутой кожей, с дверцами и стеклянными окошками, с мягкими сиденьями спереди и сзади: в нем помещались не только многочисленное семейство, но и кормилица, горничная хозяйки. Изнутри рыдваны, или берлины, снабжались множеством карманов для дорожных мелочей, под сиденьями были ящики, а остальная кладь размещалась на крыше. В большом экипаже с раскладывающимися сиденьями, дормезе, можно было даже спать в дороге. Вообще дальние поездки больших бар превращались в целое мероприятие и устраивались целыми обозами. Вот как князь А. А. Щербатов описывал летние поездки своих родителей из Петербурга в «подмосковную»: «Выезжали мы в 2-х экипажах: желтом дилижансе с кабриолетом (кожаным подъемным верхом над двумя сиденьями на запятках. – Л. Б.); в нем помещалось молодое поколение до 6 человек внутри; и в дормезе – для отца и матери, с огромным кожаным чемоданом сзади. Спереди ехала перекладная с поваром Андреем, со складными деревянными кроватями и холодной провизией. Воспоминания об этой холодной провизии особенно живо сохранились в моей детской памяти; приезжая на ночлег, мы заставали ее уже расставленною на столе, рядом с кипящим самоваром… После ужина для отца и матери разбивались складные деревянные кровати… сестер с гувернанткой укладывали в одной комнате, на диване; мы же с Володей выпрашивали разрешение спать на сене» (156; 68). Да и как обойтись без всего этого: ведь только «до Москвы мы ехали не менее пяти дней». А затем – еще за Москву, за нынешнюю Кубинку – три почтовых станции.