Последняя женщина - Михаил Сергеев

Леонардо. Велика сила памяти. Господи, что-то внушающее ужас есть в многообразии ее бесчисленных глубин. И мои душевные состояния хранит та же память, только не в том виде. Я вспоминаю, не радуясь сейчас, что когда-то радовался. Воскрешаю в памяти прошлую печаль, сейчас не печалясь. Не испытывая страха, представляю себе, как некогда боялся.

Славка. Верно, старик! Вот поэтому люди и лицемерны. Все, особенно женщины.

Сток. Зря вы так.

Славка что-то хочет возразить, но вдруг слышит грохот: Наци неожиданно роняет жезл. Все вздрагивают и оборачиваются к нему.

Квитаний. Верно. Пора начинать. (Обращается к присутствующим.) Ну что, все отправившиеся и отправленные на тот свет, обсудим дела наши скорбные? Слова эти, как я догадываюсь, вам знакомы? Давайте, поделитесь соображениями, если соображать не разучились. Как оказались здесь, что натворили в своей жизни, а может, наоборот (усмехаясь) — чем гордитесь? Или считаете, что так и должно было быть, и ни о чем не жалеете? А может, брали от жизни все? В рекламе именно к этому и призывают. Тогда напомню: за все надо платить! И за то "все", что брали от жизни, тоже. А мы послушаем, может, и посочувствуем, правда, старик? Ну, кто начнет? (Обводит всех глазами.)

Звучит орган.

Квитаний. Ба! Да еще не все!

Появляется облако тумана, рассеивается, и все видят Маргарет и Мальчика.

Мальчик (не обращая внимания на остальных, дергает Маргарет за жакет, кричит). Тетенька, тетенька! А я вас знаю! Вы стояли там, у колонн. Вас еще черные тени не пускали к нам. Мы все видели это. Нам было так жалко вас!

Маргарет (озираясь). Мальчик, я тебя не знаю.

Мальчик. Я умер в больнице! Мне не хватило лекарства. Нас было трое, а лекарства хватило только одному. Его мама знала главного врача. Второй выжил, а я умер. Моя мама никого не знала. Но мне не было больно потом. Только маму жалко, она так плакала. Я же у нее один. Но у той мамы ребенок тоже был один. А вы, вы тоже умерли в больнице?

Маргарет. (смахивая слезы). Нет, я умерла дома. Но лучше бы умерла в больнице намного раньше.

Мальчик. Нет, что вы, дома лучше. Там папа, мама и игрушки.

Маргарет. (обнимает его и уводит за кулисы). Идем, идем, дорогой. Тебе не нужно на это смотреть. (Тут же возвращается и, думая о своем, несколько раз раскрывает и закрывает зонтик, пристально и сосредоточенно глядя на него.)

Барроу. Н-да, сборище. Надо же, а ведь дело случая.

Квитаний. Ну так кто начнет?

Славка. Давайте я, что ли. Разочаровался в любви. Девушка вышла замуж за другого. Завербовался в Боснию. Был убит.

Убийца. Не просто убит. Сначала ему отрубили руки.

Славка. Так и было. Сам тоже убивал. Много убивал. (Пауза.) В ад почему-то не попал.

Наци. Но почему? Ну скажите, пожалуйста, почему! (Вскакивает, раздраженно ходит по сцене. Неожиданно обращается в зал.) Может, кто-то из вас откроет мне, почему этот не попал в ад? Он ведь убивал… много убивал! Неужели и здесь… где же ее искать-то, справедливость? (Неожиданно подходит к Барроу, берет его двумя руками за плечи, заглядывает ему в глаза.) На вас, только на вас вся надежда. (Тут же спохватывается.) Ой, что это я говорю… что я говорю! (Опустошенно и устало опускается на стул.)

Квитаний. Понятно. Кто следующий?

За воротами снова слышится: "Эх, яблочко…" и шум глохнущего мотоцикла. Голос: "Наверное, моя очередь".

Мотоциклист (выходит на сцену, держа в руках рулевую колонку от мотоцикла с крылом. Снимает шлем). Значит, дело было так. Много друзей погибло вот на этом. (Хлопает рукой по крылу.) С каждым разом смотреть было все тяжелее. Думал, привыкну. Все они пришли туда за мной. Я увлек их. А значит, в гибели друзей есть часть моей вины. Я обеспечивал их смертью. Когда я это понял, их набралось уже два десятка. В ад тоже почему-то не попал. Наверное, потому что попал к батюшке. Вот, пожалуй, и все. Вопросы есть?

Барроу. Есть. С чего это вы вдруг так показательно вините себя? Ведь силой вы никого на эту штуку не затаскивали. (Показывает на мотоцикл.) Да, и позволял им это кто-то другой, может, родители были первыми. Они уже умели кататься, когда пришли к вам? Винить себя надо по делу, дорогой. (Ухмыляется.)

Мотоциклист. Вам это точно не понять. Так есть вопросы? (Оглядывает всех, неожиданно видит Премьера.) О! И вы здесь! Единственный человек, за двадцать пять метров до которого я снимаю шляпу! (Подходит, здоровается. Отходит.)

Квитаний. Все ясно.

Барроу. Будем считать, что пока вопросов нет!

Раб (вынимает лист и читает). "А вот что расскажу вам я. Я никого не убивал. Ни одна овца не может пожаловаться на меня. Но мой отец в детстве часто говорил: "Помни, счастье — это не радость свершений, это не семья и даже не любовь. Счастье — это свобода. В то время в нашей стране правил тиран, и отец, как и многие, заблуждался по поводу счастья. Я поверил ему. (Вздыхает.) И искал свободу всю жизнь. Поступал независимо и говорил что хотел. По крайней мере старался так делать, но ничего хорошего из этого не получалось.

Квитаний. Да, да. Помню, ты что-то рассказывал тогда об этом.

Раб. Меня бросали в тюрьму, били, и, кроме того, я всегда был кому-то что-то должен. А этого я не любил, это тоже была несвобода. И хотя наконец на меня плюнули и стали позволять говорить почти все, я снова опутывался этими "должен". Должен был искать червоточины у власти. Независимо, кто был у руля, тиран или просто вождь. Должен был искать только потому, что по-прежнему чувствовал себя рабом. Теперь это было со мной навсегда. Но и это не все. Приходилось рассчитываться за постой, а если его не было — искать себе место для ночлега, чинить одежду. Ну и, конечно, ругать и поносить власть — за дело или просто так, уже не имело значения. И опять со мной были эти проклятые "должен".

Я раздваивался между первым и вторым рабством и запутался совсем, прямо как тот академик — диссидент, помните?

И я ушел в горы. Ближе к солнцу и дальше от людей. Пил воду из горного ручья, ел дикие оливы, и, казалось, ничто не заботило меня. Но однажды я набрел на раненого ястреба. Он умирал. Я напоил его и выкормил. И вдруг я почувствовал вкус… нет, не тот вкус радости при мысли, что тирану плохо от моих слов, а привкус, едва уловимый привкус того, что искал все годы. Но это длилось лишь мгновение.

И как я ни старался впоследствии, уже никогда не мог нащупать той заветной тропинки, которая привела бы меня к ней. Зато я всегда был "должен".

Мотоциклист. А это и есть рабство, оно объединяет и раба, и легата. Да и нас с вами. Ему было, пожалуй, тяжелее, чем Убийце.

Квитаний Но, но! Полегче с обобщениями. Я помню слова великого скрипача: "Никто и не подозревает, как я ненавижу эту скрипку!" У меня — кресло, у него (кивает на Премьера) — должность. А у этого (указывает на Раба) — обязанности.

Славка (громко). Так, по-вашему выходит, честным быть тяжелее, чем убивать? То есть все мы рабы, но одни убивают, а другим еще хуже? До чего договорились!

Артур. Хуже только тем, кто всю жизнь мечтал стать знаменитым, мечтал о славе. Понимаешь, только им. Не важно, президент ты или лицедей.

Премьер. Слово какое-то мерзкое.

Славка. Хотите сказать, есть знаменитости, которые стали ими, не мечтая об этом?

Артур. Были. Например, мать Тереза.

Барроу (громко). А вот и не только были, но и есть! Адмирал, например! Он и не мог об этом мечтать, жидковат. Так что — в галерею! Нет, на утес! На утес его!

Леонардо. Он убил, но он не убийца! Если вы не согласитесь — сделаете шаг к людоедству. Одно его сожаление о содеянном может перевесить все.

Барроу (обращается к Леонардо). Ну, прямо поздний Бунин. Интересны высказывания мертвых о смерти.

Артур (не слушая Барроу). Ну хорошо. А если человек, даже согласившись с этим, скажет: "Пусть так, пусть что случилось, то случилось, но я ни секунды не жалею, что прожил именно такую жизнь!" — как говорят все.

Леонардо. Всякий говорящий такое попадает в ад! Можно стать свободным от всего, кроме совести.

Квитаний (задумчиво). А если и от совести?

Леонардо. Тогда зло станет личностью. Не было такого на земле.

Квитаний. А как же Нерон? А этот? (Показывает на Наци).

Леонардо. Не было такого на земле.

Воцаряется тишина.

Раб (не обращая ни на кого внимания, глядя куда-то вдаль, но как бы продолжая читать по листку). "Мучительные размышления привели меня к выводу: случись такое, что на мою жизнь хватило бы и плодов, и воды, и больше не нужно было бы ничего, — несвободным меня делала бы память. Память о той жизни, где наряду с огорчениями были и удовольствия. Она возвращала бы меня назад. Я жил бы воспоминаниями даже в таком счастливом месте. А расхожая логика упорно повторяла мне: раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем. Так я уходил все дальше и дальше от того прекрасного мгновения. Стереть эту память в своей душе — или погибнуть — было мне уже не по силам. Я вновь и вновь повторял: раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем". (В такт себе кивает головой, оторвав глаза от листка.) Раз свободы не было в прошлом, не может быть и в будущем, не может быть и в будущем, не может быть и в будущем…