Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Эллен Черри выронила пакет с едой (в считанные секунды он, а вместе с ним и Ложечка, оказался взят в плотное кольцо полицейскими, и к нему уже спешил специальный саперный взвод полицейского управления города Нью-Йорка – на тот случай, если внутри окажется бомба). Эллен Черри бросилась к Спайку и пала рядом с ним на колени. Кровь хлестала у него из головы, словно вино из прорванного меха. Глаза его были широко раскрыты, а сам он хватал ртом воздух, словно не мог надышаться.

Сердце Эллен Черри на минуту замерло, но, как только она поняла, что Спайк жив, бешено забилось снова. И в тот же самый полный надежд миг в ушах у нее прозвучал предостерегающий голос. Она не поняла, откуда он и чей. Однако он напугал ее до такой степени, что она приподнялась на полусогнутых коленях и заозиралась по сторонам.

– Бумер Петуэй не вернется из Иерусалима, – пророкотал голос.

Но почему нет? Какое Бумер имеет отношение к тому, что произошло здесь?

В этот момент Эллен Черри почувствовала, как на плечо ей легла рука Абу.

А из невидимой глазу магнитолы донеслись обрывки песни:

Мое сердце – страна третьего мираТвоя любовь – швейцарский турист…

Эллен Черри никогда до этого не слышала этой песни, но было в ней нечто до боли знакомое. (Настанет день, и она узнает в ней первую запись Рауля Ритца.)

Когда она вновь переключила внимание на Спайка, то ожидала увидеть его мертвым. Однако врачам удалось остановить кровотечение, и на его лице теперь играла слабая улыбка. Лежа на забрызганном кровью тротуаре, он имел отличную возможность рассмотреть обувь всех зевак в толпе.

Шестое покрывало

В середине декабря резко потеплело, и народ совершал рождественские покупки, сбросив с себя пальто и куртки. Дни стояли по-весеннему солнечные, и казалось, вдоль Пятой авеню вот-вот расцветут пуансеттии. Луна по-прежнему оставалась зимней – высокой и бледной, однако ночи, когда она разбухала на темном небе, были нежны как детский крем. В канун Рождества было полнолуние, и ночное светило выкатилось на небо подобно призрачному колесу – этакая круглая голова жутковатого ноздрястого сыра. Неудивительно, что рождественская звезда, хотя и затмевала ее своим блеском, предпочитала держаться на расстоянии.

Рождественская месса в соборе Святого Патрика собрала аншлаг. Архиепископ на давно уже мертвом языке рассказывал историю уже давно мертвого плотника. Однако в зале царила атмосфера торжественного ликования. А в это время в полуподвале, куда почти не доносились звуки хора, неодушевленные предметы купались в лунном свете, что струился к ним сквозь решетку.

– Эх, нет с нами нашей Ложечки-крошечки, – с досадой произнес Грязный Носок. – Вот кто бы расчувствовался от всех этих гимнов и песнопений.

– Это точно, – согласился(ась) Жестянка Бобов. – Еще как расчувствовалась бы. По мне, уж лучше рождественские песнопения, чем этот дурацкий рэп, хотя, сказать по правде, разница невелика. Рождественские песнопения дышат надеждой. Рэп дышит агрессией. Однако и первое, и второе обязано своим существованием человеческому чувству безысходности.

– Закрой варежку, прохвессор. Хотя бы сегодня не капай на мозги. Как-никак Рождество.

– А какое, позвольте спросить, это имеет отношение лично к вам, мой полиэстеровый друг?

Назревала очередная склока, и чтобы ее не допустить, Раковина принялась рассказывать Носку и Жестянке о зимних празднествах, которые в это время года проходили в Иерусалиме на Храмовой горе. Судя по ее словам, то, что сейчас происходило наверху, было лишь бледным подобием древних ритуалов. Однако даже Раскрашенный Посох, отвлекшись от созерцания точки, в которой лунный луч пересекался со светом звезды, был вынужден признать, что орган по мощи своего звучания далеко превосходит барабаны и бубны.

– Музыка стала другой, – философски заметил Посох. – А вот звезда на Востоке осталась прежней.

Снаружи на улице уже начали развозить газеты, чьи заголовки громогласно возвещали следующее: «Для обеспечения безопасности паломников Вифлеем взят в кольцо войск».

А на площади перед ООН, в мужском туалете ресторана «Исаак и Исмаил», Верлин Чарльз расстегивал ширинку, задумчиво глядя сквозь крошечное оконце на рождественскую звезду.

Верлин и Пэтси надеялись, что Эллен Черри приедет домой на День Благодарения, но она их продинамила. Просто в самый последний момент поняла, что, пока Бумер не вернулся из Иерусалима, ей не высидеть за дубовым столом, тупо глядя на жареную индейку. Родители, конечно, сильно расстроились, однако, чтобы их успокоить, она тотчас пообещала, что приедет в Колониал-Пайнз на Рождество. Однако возвращение Бумера откладывалось на неопределенное время, и Эллен Черри дала задний ход и второму своему обещанию.

– Отлично! – заявила Пэтси. – Если она отказывается приехать к нам, то мы сами приедем к ней.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? – остудил ее пыл Верлин. – Ты представляешь себе, что такое приехать в Нью-Йорк? На Рождество? Нам с тобой?

– Представляю и то, и другое, и третье. Соберемся семьей. Это так романтично.

– Романтичный кошмар, вот что это будет. Подумать только, ехать на Рождество, и куда? В этот…

– Там будет Бад.

– Какая мне разница.

– А еще я.

В ответ Верлин только фыркнул. Он отлично понимал, что жена завела этот разговор всерьез. Черт побери. Она не оставила ему выбора. Или он встречает Рождество один – один, черт возьми! – в Колониал-Пайнз, либо с легкомысленной супругой и заблудшей дочерью посреди этого безбожного ада, этого гнусного рассадника порока, где их жизни не будут стоить и пары центов даже в день рождения Иисуса. И неизвестно еще, сколько футбольных матчей он будет вынужден из-за этого пропустить.

И вот сейчас, в канун Рождества, ощущая, как его мочевой пузырь корчится, порываясь исторгнуть вон стакан еврейского вина, который он был вынужден из вежливости выпить, Верлин стоял у писсуара в туалете ресторана, который мог в любую секунду взлететь на воздух. Он никак не решался расстегнуть молнию и обнажить свой беззащитный член, опасаясь подставить его бессчетному множеству болезней, которые – как подсказывал ему здравый смысл – притаились по углам в этом гнусном, омерзительном месте и посмеивались над ним, обнажив зубы в злобном оскале.

Но стоило ему в маленьком грязноватом окошке над головой увидеть звезду, как Верлин тотчас ощутил прилив мужества. Напомнив себе, что любовь младенца Иисуса не имеет границ и что в эту кошмарную ночь она не обошла стороной и эту сидячую мишень, он поспешил ухватить ее за фалды и прибыл в более спокойное состояние духа. (Этой – дя от писсуара подальше, однако на расстояние достаточное, чтобы попасть в него струей, он осторожно продолжил свое занятие, убежденный, что через час это самое кошмарное Рождество в его жизни кончится и они с Пэтси уютно устроятся в постели под относительно надежной крышей отеля «Уолдорф-Астория».

Бессмысленно строить из себя кисейную барышню, подумал он, вздохнул и позволил сфинктеру мочеточника расслабиться. Однако в этот самый момент звезда почему-то исчезла, а на ее месте, прижавшись носом к стеклу, неожиданно возникла чья-то физиономия. Через окно из-под грязноватой повязки на голове на него скалилась смуглая семитская рожа. Верлин моментально сделал шаг назад, вместо писсуара оросив своей влагой обшитую бамбуком стену.

– Террорист! – завопил он и грохнулся в обморок.

Никто не услышал его крика. Роланд Абу Хади и его жена Набила были в кухне: он мыл тарелки, она готовила кофе и десерт. За обеденным столом Пэтси и Эллен Черри увлеченно болтали – им впервые представилась возможность от души поговорить с глазу на глаз. День они провели в хождении по магазинам, таская за собой Верлина и его кредитные карточки, а затем, немного вздремнув и приняв ванну – каждая в своем отеле, – собрались за долгим рождественским ужином.

У праздничного ужина было больше поводов состояться, нежели на теле Бадди Винклера фурункулов. Начать с того, что на страну одновременно свалились Рождество и Ханука. Не следует также забывать, что для Пэтси и Верлина это был их первый приезд в Нью-Йорк. Кроме того, ресторан недавно получил уведомление главы городской полиции, что заведение может быть заново открыто для посетителей – после ноябрьского теракта, когда «И+И» обстреляли из проезжавшей мимо машины, полиция распорядилась временно закрыть ресторан. И в завершение, что отнюдь немаловажно, накануне Спайк Коэн выписался из больницы. Более того, предполагалось, что Спайк присоединится к ним за праздничным столом. Первую половину вечера он намеревался провести с сыном, отмечая Хануку, после чего поймать такси в «И+И». Однако уже наступила полночь, а Спайка все не было. Все пришли к единому мнению, что празднование Хануки его порядком утомило, и его уложили спать. Оставалось только надеяться, что с ним все в прядке.