Из Дневника старого врача - Николай Пирогов

(Повидимому, из Москвы запрашивала П. его мать. Назначение Иноземцева на моск. кафедру состоялось непосредственно из Петербурга (см. у проф. Д. Н. Зернова, стр. 3). Ученик П. по Юрьевскому университету Фробен пишет, что главный врач рижского госпиталя Шлегель сообщил в Петербург о безнадежном состоянии больного П.)

Но он не мог устоять против требования и желания Строгонова? Во-первых, это, верно, не так: Иноземцев умел сделать себя приятным и от природы снабжен был средствами для этой цели; а во-вторых, разве совесть и долг чести не требовали от товарища, чтобы он отказался от предлагаемого, если на это предложение имел гораздо более прав не он, а другой?

И какова заботливость начальства!

Оно само выбирает, само назначает человека, само узнает от него, что он желает действовать именно в том университете, где он получил образование и где он был избран для дальнейшего усовершенствования,- и что же: лишь только пришла беда, болезнь, его забывают и спешат его место заменить другим. Да, этот другой понравился, имел счастье понравиться его сиятельству; а кто знает, понравился ли бы еще я? Пожалуй, могло быть и еще хуже,- могло быть, что мне и здоровому и прибывшему в Петербург, влиятельный граф предпочел бы моего товарища.

(Незадолго до истечения срока командировки за границу профессорских кандидатов министр Уваров представил Николаю I доклад о разрешении ему самому, а не университетам "разместить сих ученых выгоднейшим для правительства образом на основании имеющихся в министерстве положительных и подробных сведений о настоящем положении университетов". 16 июня 1835 г. царь утвердил доклад министра (Записка 1835 г.).

"Слава богу, что еще этого не случилось! Ну, пусть будет, что будет. Всем управляет слепой случай; утешения искать негде, если не найдешь его в самом себе. Вот сюда, к себе, и обратись".

Так я рассуждал в то время [...].

Оставалось, конечно, одно прибежище,- собственное я. И хорошо еще, что это я было, по милости божьей, не дюжинное и не слишком высокомерное. Оно знало себе меру.

Теперь спешить было некуда. Одно действие на сцене жизни кончилось, занавес опустился. Отдохнем от испытанных волнений и подождем терпеливо другого.

Я поместился на квартире старого товарища, всегда ассистировавшего мне при опытах над животными, помощника прозектора Шульца.

Мойер в это время был ректором и плохо ладил со студентами. Они однажды пустили ему за что-то кирпич в окно и сильно перепугали старушку Екатерину Афанасьевну.

Видно было по всему, что Мойер ждал с нетерпением срока 25-летия, чтобы уехать из Дерпта в орловское, имение; клиники он, по служебным занятиям ректора, не посещал и предоставил почти всецело своему ассистенту, молодому Струве (потом профессору в Харькове).

(А.-Г. Струве (1809-?) учился медицине в Юрьеве. Как ученик и ближайший помощник Мойера, как немец по происхождению, он имел все права на занятие кафедры своего учителя. Но так как Мойер хотел видеть своим преемником гениального П., Струве пришлось уехать в Харьков, где он занимал кафедру с 1837 по 1862 г. Затем служил по выборам.)

Я принялся посещать ее, и, как нарочно, к этому времени собрались в клинике четыре интересные случая: мальчик с камнем в пузыре - редкая птица в Дерпте; огромный саркоматозный полип, застилавший всю полость носа и зева; скорбутная опухоль подчелюстной железы, величиною с кулак, и сухая гангрена, от обжога всего предплечия у эпилептика.

Мойер поручил мне распорядиться по моему усмотрению с этими больными, а сам должен был решиться на литотомию у одного толстого-претолстого старика пастора, поместившегося также в клинике.

Операция шла не лучше той у дерптского богача Шульца, о которой я уже говорил прежде. Пастор был еще толще Шульца и кричал беспрестанно: "wenn ich nur harnen konnte!" (Если бы я только мог мочиться!)

Горжерет Скарпы, которым все еще, как и прежде, оперировал Мойер, оказался слишком коротким для толстой (в целую ладонь) промежности; побежали, во время операции, искать другого инструмента-не нашли; но, наконец, кое-как горжерет прошел-таки в пузырь, и извлечены были три камня (ураты).

Через несколько дней была моя операция (литотомия) у мальчика. Штраух, мой сожитель в Берлине, приехавший в Дерпт еще до мая для экзаменов, выдержал уж его и писал теперь диссертацию; он успел уже рассказать о наших подвигах в Берлине и, между прочим, о необыкновенной скорости, с которою я делаю литотомию над трупами. Вследствие этого набралось много зрителей смотреть, как и как скоро сделаю я литотомию у живого. А я, подражая знаменитому Грефе и его ассистенту в Берлине - Ангельштейну, поручил ассистенту держать на-готове каждый инструмент между пальцами по порядку. Зрители также приготовились, и многие вынули часы. Раз, два, три - не прошло и двух минут, как камень был извлечен.

Все, не исключая и Мойера, смотревшего также на мой подвиг, были видимо изумлены:

- "In zwei Minuten, nicht einmal zwei Minuten, das ist wunderbar !" (В две минуты, даже менее двух минут, это удивительно!) -слышалось со всех сторон.

Я делал операцию литотомом (lithotome cache), и именно тем самым, единственным тогда в Дерпте, который я привез Мойеру из Москвы. Но быстрота операции зависела не от этого инструмента и не от чего другого, как от формы и положения камня в пузыре. Это был урато-фосфат в виде продолговатой сосульки, лежавшей одним концом прямо в шейке пузыря; камень тотчас же попал всею своею длиною между щечек щипцов и легко извлекся.

Не менее эффекта для посетителей клиники, уже давно не видавших никакой серьезной операции, было извлечение громадного полипа вместе с костями (носовыми раковинами и стеною верхнечелюстной пазухи) через большой разрез носа. Диффенбахов шов (Insectennaht), наложенный потом на разрезанный нос, был также новостью.

С этого времени начали почти ежедневно являться в клинику оперативные случаи, всецело поступавшие в мое распоряжение. Клиника - по словам студентов - ожила. Через несколько дней Мойер приглашает меня к себе и делает мне нечто, никогда не думанное и не гаданное мною и потому чрезвычайно меня поразившее.

- Не хотите ли вы,- предлагает мне Мойер,- занять мою кафедру в Дерпте?

Я остолбенел. .

- Да как же это может быть? Да это немыслимо, невозможно,- или что-то в этаком роде.

- Я хочу только знать, желаете ли вы? - повторяет Мойер.

- Что же,- говорю я, собравшись с духом,- кафедра в Москве для меня уже потеряна; теперь мне все равно, где я буду профессором.

- Ну, так дело в шляпе. Сегодня я предлагаю вас факультету и извещу потом министра; а когда узнаю, как он посмотрит на это дело, то предложение пойдет и в совет, а вы покуда подождите здесь в Дерпте, а потом поезжайте в Петербург ждать окончательного решения.

(Доктор Фробен сообщает, что И. Ф. Мойер частным образом писал министру Уварову, что считает П. наиболее подходящим кандидатом к занятию кафедры хирургии в Юрьеве, но опасается противодействия приверженцев устава университета, по которому только одна кафедра русской литературы может быть занята не лютеранином.)

В это время дом Мойера был очень привлекателен для молодого человека. Две его племянницы (внучки Е. А. Протасовой), Екатерина и Александра Воейковы, и несколько русских молодых дам, Марья Николаевна Рейц (урожденная Дирина), Екатерина Николаевна Березина (моя будущая теща) и др., составляли очень приятное общество, под эгидою почтенной летами, но чрезвычайно любезной, умной и интересной Екатерины Афанасьевны. Весело было проводить вечера и послеобеденное время в этом привлекательном обществе. Являлись и другие русские и некоторые немцы, и время шло как нельзя лучше.

Я написал о случившемся матушке, стараясь ее утешить; но сам я не получал ни от кого писем,- как будто меня уже и на свете не было. Поехал, мол, занемог на дороге, да так и сгинул - и концы в воду. Жалованье, однакоже, хотя неаккуратно, а все-таки выдавалось.

Узнаю, наконец, что факультет выбрал меня, по предложению Мойера, единогласно в экстраординарные профессора.

(В своем представлении Совету университета медицинский факультет сообщал: "Факультет, несмотря на все старания, не мог найти для замещения кафедры хирургии такого кандидата, который бы выдавался не только как хирург-практик, но в то же время и как писатель и академический преподаватель. Поэтому медицинский факультет остановился на докторе Пирогове, отличающемся познаниями как анатом-практик и в то же время выдающемся своим искусством как оператор и своей неутомимой деятельностью. Принимая, однако, во внимание слишком юный возраст доктора Пирогова и отсутствие у него ученых работ, факультет предлагает избрать его, на первое время, экстраординарным профессором" (Г. В. Левицкий, т. II, стр. 263).)

Пришло потом извещение от министра народного просвещения, что он не имеет ничего против избрания меня на кафедру хирургии в Дерпте.

Надо было теперь отправляться в С.-Петербург, представиться министру и ждать там окончательного решения об избрании меня советом университета.