Кукла по имени «Жизнь» - Филип Дик

Путь в клиннику им. Кэзэнина, Канзас-Сити, был мне открыт.

На формальном допросе при свидетелях доктор Найси представил меня присутствующим, задавшим мне вопрос, существует ли какая-либо причина, препятствующая моей немедленной отправке в Канзас-Сити. Из-за этих сухих формальностей я уже было стал беспокоиться насчет финала моих заключений. Доктор Найси дал мне двадцать четыре часа на завершение моих дел, однако я отклонил его предложение, так как хотел отправиться немедленно. В конце концов мы сошлись на восьми часах. Персонал доктора Найси забронировал мне билет на самолет, а я уехал из Бюро на такси, чтобы вернуться в Онтарио, пока не настанет время отправляться в путешествие на восток.

Я велел таксисту везти меня в дом Мори, где оставил кучу своих вещей. Вскоре мы добрались туда, и я постучал в дверь.

Дома не оказалась никого, я попытался подергать за дверную ручку: дверь не была заперта. И я вошел в тихий, покинутый дом.

Там, в ванной, была кафельная мозаика, над которой трудилась Прис в ту первую ночь. Сейчас она была готова. Я немного постоял, уставившись на нее, поразительную по цветам и рисунку: там была и русалка, и рыба, и осьминог со светлыми глазами из обувных кнопок: она, в конце концов, закончила его.

Один голубой кусочек кафеля расшатался, и я, не повредив, выколупал его из мозаики, оттер липкий раствор с его обратной стороны и положил осколок в карман.

— На случай, если я забуду тебя, — подумал я. — Тебя и твою мозаику в ванной, твою русалку с розовыми сосками, многие твои милые и чудовищные создания, кишащие под водной гладью, в вечной и спокойной глубине… Прис сделала линию над моей головой, на высоте почти что восьми футов — над ней было синее небо, совсем немного неба: в этой творческой схеме оно не играло никакой роли.

И вдруг я услышал, как кто-то стучит и громко топает. Кто-то гнался за мной, однако я не двинулся с места. Подумаешь! Я ждал, и вдруг, тяжело дыша, ввалился Мори Рок: увидев меня, он встал как вкопанный.

— Льюис Роузен, — сказал Мори, — и в ванной…

— Я уже ухожу.

— Соседка позвонила мне в офис: увидела, как ты подкатил на такси и вошел в дом — она знала, что я на работе.

— За мной шпионили, — для меня это не было неожиданностью. — Они все так делают, куда бы я ни пошел. — Я продолжал стоять, держа руки в карманах и глазея на разноцветную стенку.

— Она просто подумала, что я должен об этом знать. Я так и подумал, что это, наверное, ты. — Наконец он заметил мой чемодан и вещи, которые я собрал. — Ты и правда опупел: только что вернулся из Сиэтла, — постой-ка, когда же ты прилетел-то? Кажется, не ранее чем сегодня утром, и уже собираешься куда-то еще.

Я сказал:

— Мне надо ехать, Мори, это закон.

Он уставился на меня, и челюсть у него стала отвисать, наконец он вспыхнул:

— Прости меня, Льюис, я хочу сказать — за то, что я сказал, что ты опупел…

— Да все в порядке, но ты прав. Сегодня я не справился с тестами. Члены комиссии уже меня обслужили…

Закрыв наконец рот, он проворчал:

— Кто тебя туда отправил?

— Отец с Честером.

— Мать твою! Родная кровь…

— Они спасли меня от паранойи. Послушай, Мори, — я повернулся к нему лицом, — ты не знаешь, где она?

— Ей-богу, Льюис, если бы знал, то сказал бы тебе. Несмотря на то что тебя записали в психи.

— Знаешь, куда они меня отправляют на лечение?

— В Канзас-Сити? Я кивнул.

— Может быть, ты ее там найдешь. Возможно, психиатрическая служба уже ее сцапала и отправила обратно, а мне об этом забыли сообщить.

— Ага, может, и так, — согласился я. Он подошел ко мне и огрел по спине:

— Ни пуха ни пера, ты, сукин сын. Я знаю, ты из этого выберешься. Осмелюсь предположить, у тебя всего лишь «шиза» — и больше ничего.

— У меня шизофрения «Магна Матер». — Я полез в карман, достал осколок кафеля, показал Мори и сказал: — Чтобы помнить о ней. Надеюсь, ты не в обиде: в конце концов, дом — твой и мозаика тоже.

— Возьми себе. Возьми всю рыбину. Забирай русалочью титьку, — и он направился к русалке. — Без дураков, Льюис: сейчас мы расшатаем эту розовую штуку и ты сможешь носить ее с собой, договорились?

— Замечательно.

В неловком молчании мы смотрели друг на друга. Спустя некоторое время Мори спросил:

— Как ты себя чувствуешь теперь, будучи шизофреником?

— Плохо, Мори, очень-очень плохо.

— Я так и думал, — так всегда и Прис говорила. Она была счастлива от этого избавиться.

— Моя поездка в Сиэтл — это был первый симптом болезни. Они называют это кататоническим возбуждением, ощущение спешки, ощущение того, что тебе необходимо что-то сделать. Это всегда оборачивается против тебя: ты ничего не можешь сделать. Ты ясно отдаешь себе в этом отчет, тогда тебя охватывает паника и вот он, пожалуйста — психоз. Я слышал голоса и видел… — Я замолчал.

— Что ты видел?

— Прис.

— Господи, — простонал Мори.

— Ты меня отвезешь в аэропорт?

— Да, дружище, конечно. — Он энергично закивал.

— Мне не надо никуда ехать до позднего вечера. Поэтому, может, пообедаем с тобой. Мне не хотелось бы снова встречаться с родными после того, что случилось: мне стыдно, что ли…

Мори сказал:

— Как ты можешь так разумно говорить, если у тебя шизофрения?

— Просто сейчас я расслаблен, ничто на меня не давит, поэтому я могу сфокусировать свое внимание. Вот что такое — приступ шизофрении, — ослабление внимания настолько, что процессы, происходящие в подсознании берут верх и занимают поле боя. Они полностью подчиняют себе сознание — эти архаичные процессы, архетипы, которые у нешизофреников отмирают в возрасте примерно пяти лет.

— И ты думаешь о сумасшедших вещах — ну, например, что все против тебя, а сам ты — центр Вселенной?

— Нет, — ответил я. — Доктор Найси объяснил мне, что так происходит у гелиоцентрических шизофреников, которые…

— Найси? Регленд Найси? Ну да, конечно: согласно закону ты должен был с ним встретиться. Это он с самого начала настоял на лечении Прис: он дал ей тест Выгодского — Лурье с кубиками, лично, в своем офисе. Мне всегда хотелось с ним встретиться.

— Великолепный человек. И очень человечный.

— Ты опасен?

— Только когда у меня помутнение рассудка.

— Значит, я могу покинуть тебя?

— Думаю, да, — ответил я. — Но мы с тобой еще вечером увидимся, здесь, у тебя дома, и пообедаем. Давай часиков в шесть: у нас тогда останется время, чтобы успеть на рейс.

— Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Может, дать тебе что-нибудь?

— Нет. Но в любом случае спасибо.