Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

Малыш меня не покинул. По нескольку раз в день прилетал он неизвестно откуда, требуя, чтобы я его накормил. Случалось, он подолгу сидел у меня на шее, а то и на руке, державшей скользящее по бумаге перо. Удивленно смотрел он на черные закорючки и на стальное острие, из-под которого они возникали. Всего лишь однажды он испачкал мне бумагу пометом.

Выйдя в сад, я звал его раз или два, он сразу же откуда-то появлялся и садился мне на плечо. Бывало и так, что я не видел его до самого полудня. Тогда он, вероятно, вместе с другими воробьями весело проводил время на пыльной проезжей дороге. Я заметил, что обычно все они собирались вокруг старого, чрезвычайно самонадеянного воробья, который жил у нас в саду и имел обыкновение вызывающе топорщить перья. Они купались в пыли, а когда это им надоедало, рассаживались вокруг кучек конского навоза и начинали в них рыться. Со стороны было видно, как этот высокомерный, на редкость словоохотливый воробей критически втолковывает им некую философию навозных кругляшек. Однажды я видел, как Малыш неподвижно сидел в пыли, наблюдая за воробьями, затеявшими у навозной кучи такую драку, что пыль поднялась столбом. У меня создалось впечатление, будто Малыш все еще остается в стороне от подлинной воробьиной жизни.

Когда он прыгал с ветки на ветку на растущей под окном яблоне, мне было легче за ним следить. Он с удивлением смотрел, как некоторые воробьи любезничают с самками — бог весть, различал ли он вообще их пол? — а потом жмутся друг к другу, и самцы садятся на самок. Я видел, как он пытался подражать этой игре, неуклюже поскакивая то за самкой, то за самцом. Житейские тайны были ему еще неведомы.

Однажды вечером он не вернулся на свой абажур. За окном лил дождь. Долго звал я его, но никто не встрепенулся и не чирикнул в ответ. Проснувшись утром раньше обычного, я услышал тихое чивканье. Поспешно распахнув ставни, закрытые из-за ненастной погоды, я увидел Малыша. Он жался к карнизу под крышей и, видно, совсем окоченел. Понурый, жалкий, спустился он на подоконник. Тогда я увидел, что у него нет хвоста. Я стал кормить его. Он склевывал с пальца хлебные крошки, но без аппетита. Затем весь нахохлился, тоскливо глядя куда-то в пространство. Все утро просидел он на абажуре, не двигаясь с места. Может, он был слишком ручным и его хотел схватить человек? Кошка? Или, может, его ощипали другие воробьи за неуклюжие любовные изъяснения?

Никогда мне этого не угадать. В последующие дни он хмуро семенил по комнате, а когда я сажал его на окно, мутными глазками поглядывал на залитый солнцем мир. Время от времени в нем пробуждалось какое-то воспоминание, он расправлял крылья и, дрожа всем телом, взволнованно чирикал. От тоски или томления по воле?

Было заметно, что он болеет и чахнет. Не в силах больше летать, он скакал по полу, как всегда тихо и понуро. Однажды кто-то нечаянно наступил на него, не заметив, что он под ногами. Воробей громко чирикнул и испустил дух. Глаза его стали белесыми и мутными, он лежал затвердевший и холодный, без хвоста, вытянув посиневшие ножки со скрюченными коготками. Клювика, которым он столько раз меня щипал, я не смог ему закрыть.

Он не попал в жаркое, но все равно погиб; слишком изнеженный людскою заботой, он не научился ни бороться, ни жить по законам жизни всех воробьев, вольнолюбивых коммунаров, которым даже любовь человека несет опасность.

М. Рыжова

Судьба мне улыбнулась

В моей жизни словенская литература — ее изучение и переводы — занимает важное место. Вызывают восхищение многие писатели и поэты Словении, да и сама страна прочно обосновалась в моей душе.

Колокола раскачались сами,Погода так хороша!Звуки — горлицы под небесамиЛетят, спешат.

Глянь, облака над ними белеют —Над снегом гор,Что там в безбрежной выси светлеет,Манит их взор?

Привет свой восток западу шлетЗажженной зарей,Вышняя длань холмам ниспошлетБлагость, покой.

Сколько же здесь красоты обретется!Вон, средь лугов и дубравСердце твое овечкой пасетсяВ буйной зелени трав.

В этом переведенном мною стихотворении замечательного словенского поэта Отона Жупанчича проявилось ощущение особого обаяния благодатной красоты этой страны, что соответствует и моему восприятию, моему к ней отношению. Но дано мне это было не сразу.

Когда я училась на славянском отделении Ленинградского университета, нам преподавали сербский (сербохорватский) язык, сербскую и хорватскую литературу. О словенском языке и словенской литературе мы не имели ни малейшего представления, они даже не упоминались. Но случилось так, что на третьем курсе нам, студентам, попал в руки издававшийся тогда в Белграде литературный журнал, где были напечатаны произведения современных писателей. Оказались там и несколько, вероятно, только что переведенных на сербский язык рассказов Ивана Цанкара, которые настолько потрясли моего университетского друга, что он в порыве чувств тут же захотел написать их автору письмо и был очень огорчен, когда ему сказали, что писатель этот вовсе не наш современник и уже давно умер. Рассказы эти (в их числе и публикуемый в данной книге рассказ «Врзденец») очень тронули и меня, я ощутила, какой это необыкновенный, глубокий, истинно большой писатель.

Спустя несколько лет после окончания университета мне по роду работы пришлось обращаться к словенским текстам, и я, конечно, в первую очередь взялась за Цанкара — читала со словарем, кое-что понимала интуитивно. Тогда я жила и работала в Москве, и в одну из зим словенский язык нам, сотрудникам Института славяноведения, преподавал (факультативно) московский словенец, диктор Радио, осуществлявшего трансляцию на Югославию, Петер Когой. Ему хотелось пробудить в нас интерес и любовь к своему родному языку. Тогда я впервые услышала звучание словенской речи. И примерно тогда же решила писать диссертацию по словенской литературе, что впоследствии и осуществила. Меня привлекал Цанкар, но мне посоветовали взять другую тему, посвященную словенской поэзии. Цанкаром тогда уже начала заниматься Евгения Ивановна Рябова, наш первопроходец в области изучения словенской литературы; талантливый, серьезный исследователь, она внесла также большой вклад и в дело популяризации у нас этой литературы, установления научных контактов со словенскими коллегами и шире — со словенской общественностью. Делая свои первые шаги на поприще словенистики, я часто ощущала товарищескую помощь, поддержку Е. И. Рябовой, прислушивалась к ее дружеским советам.

В этот период мне начали предлагать переводы, так в мою жизнь на многие годы вошло издательство «Художественная литература». Судьба мне улыбнулась: почти все время моим редактором была Ольга Дмитриевна Кутасова, обладающая прекрасным вкусом в выборе произведений для перевода и тонким языковым чутьем, ощущением стиля. Сотрудничать с ней всегда было приятно и полезно. В самом начале некоторые мои переводы тоже очень неплохо редактировал Александр Дмитриевич Романенко, а под конец — Татьяна Кустова. Сотрудничала я и с издательством «Прогресс» (редактор — тоже очень хороший: Римма Петровна Грецкая). Так я постепенно прикоснулась к текстам Прежихова Воранца, Мишко Кранеца, Франце Бевка, Цирила Космача и других писателей, а затем и Цанкара, переводила его рассказы, роман «Чужие», а не так давно (с другим издателем, словенцем Юстом Ругелом) и «Обитель Марии Заступницы». На сегодняшний день моей мечтой остается перевести полностью роман «Крест на горе» (пока опубликованы отрывки).

В этом году вышел в свет и перевод (в соавторстве с М. Л. Бершадской) исторического романа виднейшего современного словенского писателя Драго Янчара «Катарина, павлин и иезуит».

Работать над всеми этими переводами всегда было интересно, и труд этот доставлял большое удовольствие. Ведь перевод истинно художественного произведения — это, конечно, творчество: понять, почувствовать индивидуальное своеобразие и стиль писателя, найти, подобрать присущее всему этому адекватное отражение в своем родном языке — процесс непростой, но радостный, приносящий удовлетворение. Понимание этого процесса тонко и поэтично отображено в сонетах едва ли не лучшего современного словенского лирика Каэтана Ковича «Диалог». Вот (в моем переводе) первая его часть — обращение переводчика к переводимому автору (в данном случае к поэту):

Ты — сад, взрастивший тысячу цветов,Я стать твоим садовником дерзаю.Ум, сердце, облик одолжить готовТебе, властитель! Ныне твой слуга я.

Где труд закончила твоя рука,Начну сейчас твое преображенье,Чтоб в колыбель чужого языкаНести тебя для нового рожденья.

Так кто ж из нас тогда повелевает?В итоге голос громче твой иль мой?А, может статься, оба мы с тобой

Всего лишь точки малые у краяВ том круге, где журчит язык иной,Того, кто нами лишь играет.

В настоящую книгу вошли произведения пяти видных словенских писателей. Прежихов Воранц и Мишко Кранец принадлежат к литературному направлению 1930-х годов, которое обычно называют «социальный реализм»; Франце Бевк и Юш Козак — близки к этому направлению, часто соприкасаются с ним. Писатели яркие, глубокие, обладающие даром психологического и общественно-критического анализа, с обостренным чувством социальной несправедливости, очень человечные, при этом каждый из них — совершенно самобытная, неповторимая творческая индивидуальность. Болея душой за свой народ и страну, они являются при этом и патриотами своей «малой родины». У Бевка это словенское Приморье, к тому же находившееся тогда под гнетом фашистской Италии, у Кранеца — Прекмурье, у Прежихова — Каринтия. И в творчестве каждого из них отчетливо проступает природное своеобразие, порой захватывающая красота родного края и психологический склад людей, отблеск снежных гор, суровых скал или болотистой равнины.