Рыцарь-маг - Игорь Ковальчук

Она была так прекрасна, что для Дика на мгновение поблекли краски восхода. Ему не хотелось ни обнимать ее, ни целовать — только любоваться. Выбравшись из палатки, девушка поднялась на ноги и оправила волосы. Она смотрела на жениха с тревогой.

— Это Саладин?

— Наверняка. Солнце, я прошу тебя, будь у королевского шатра. Там безопаснее.

— Не надо бояться за меня. — Она коснулась его щеки. — Я могу за себя постоять. Я уже вспомнила уйму заклинаний.

Дик покачал головой и, подхватив меч лорда Мейдаля, бросился в южную часть лагеря.

Навстречу ему, пробираясь между палатками, бежали сарацины. Их было немного, видимо, тонкие струйки потока, основную часть которого сдержали укрепления. На бегу граф Герефорд взмахнул мечом. Он с грохотом сшибся с сирийцем, подданным султана Саладина, и повалил его на пепелище вчерашнего костра. Мусульманин вскочил, скалясь, и замахнулся на противника легкой, слегка изогнутой саблей. Он действовал своим клинком куда быстрее, чем молодой рыцарь — тяжелым прямым нормандским мечом, что, впрочем, было неудивительно. Оружие англичанина весило, должно быть, раза в два больше, чем великолепно отточенная сабля. Двигался сарацин плавно и стремительно, как кобра. На мгновение Дик горько пожалел, что не прихватил щита.

Он ткнул длинным мечом в лицо противнику, заставил его отскочить и налетел, надеясь смять сирийца напором. Мусульманин, впрочем, был не так прост — он ловко уходил от всех попыток прижать его спиной к какой-нибудь палатке или шесту, поддерживающему навес. Внезапно Герефорд вспомнил, что не прочитал заклинание удачи, и сбился с ритма. Сабля мелькнула у него перед глазами размытым серым полукругом, и лишь чутье воина спасло англичанина от смертельной раны.

Инстинктивно стремясь уйти от опасности, Дик отпрыгнул и налетел на огромный пустой котел, где обычно готовилась похлебка для воинов. Измазавшись в саже, он опрокинул его и упал, неловко приземлившись на локоть. Левая рука онемела от боли. Пальцы правой выпустили меч и зарылись в пепел. Ладонь защекотала магия, и внезапно пришедшее на ум заклинание рыцарь словно поднял с земли. Он швырнул заклятие в лицо бойко обежавшему опрокинутый котел сарацину и рванул в сторону, к мечу. Сцапал за рукоять, обернулся.

Мусульманин неловко барахтался на земле. Руки и ноги не повиновались ему, и на какой-то момент Дику стало стыдно. В глубине души он никогда не считал себя рыцарем, понимая, что правила следует соблюдать лишь во время турнира, но не в настоящем бою. Куда годится воин, который, с достоинством следуя всем требованиям рыцарской чести, гибнет в первом же бою? Воин должен выигрывать битву, иначе он плохой воин. Но в этот момент, видя, как беспомощно барахтается на земле обессиленный заклинанием сириец, рыцарь-маг подумал о том, что применил магию против совершенно беззащитного перед ней человека. Это выглядело как-то... некрасиво.

Он обернулся и увидел бегущего к нему Трагерна. Его друг, непривычный к полному доспеху, в который был облачен, и оттого уже весь потный, отдуваясь, тащил забытый щит.

— Возьми этого сарацина, — сказал Дик. — Свяжи и посади у моей палатки. Я его в плен взял... Или нет, лучше отведи туда же, где содержатся остальные пленники. Да, кстати... — Он протянул руку и сделал пальцами жест, которому его учили друиды, снимающий наложенное тобой заклинание. Взял щит и пошел к южному краю укреплений.

Мусульманин медленно поднялся на ноги, не понимая, что с ним произошло, и мрачно посмотрел на Трагерна.

— Да, и сабельку надо бы прибрать, — пробурчал хозяйственный ученик друидов, нагибаясь. — Ну что, пойдем. Есть хочешь?

А Дик уже взбегал на кромку вала, туда, где ровной линией были выложены большие камни, не скрепленные раствором или глиной. Из-за них было очень удобно стрелять. Франки рубились с сарацинами, в виде исключения пешими (на конях было бы попросту не забраться по такой крутой насыпи), на этот раз, решив не отступать. В прошлый раз, когда воины Саладина изрядно пограбили палатки, кто-то из завоевателей не досчитался серебряного кубка, кто-то — тщательно хранимого маленького мешочка с монетами. Предъявлять претензии было некому, и солдаты просто бесились.

Ричард, оруженосцы которого торопились закончить облачение господина, кричал со своего холма, и голос его разносился далеко окрест. Правда, разобрать слов в шуме схватки было невозможно, но это было не важно. Какая разница. Крики короля солдаты воспринимали как ободрение и приказ держаться изо всех сил. Филипп Август, не слишком рвавшийся в первые ряды схватки, не смог бы достойно состязаться с Плантагенетом в зычности голоса и крепости глотки, поэтому и не пытался.

Вот так и получилось, что на какое-то время, еще не поднявшись на укрепления, еще даже не затянув на животе пояс с мечом, Ричард стал предводителем всей армии, включая французов, которые подчинялись тому королю, которого он называл своим сюзереном. До определенной степени это было верно. Но лишь до определенной степени.

Солдаты и рыцари обожали Ричарда. Они видели в нем самих себя, только более могущественных, богатых, знатных и знаменитых. О Плантагенете говорили, что он не проиграл ни одной схватки на турнире, хотя это было неправдой, что он не проиграл ни одной войны, хотя это тоже не совсем соответствовало действительности. Но на основании этих слухов и восторженных отзывов, порой грешащих против истины, любой знающий человек сделал бы правильный вывод: хорош ли Ричард как воин или нет — не важно. Главное, что он хороший вождь.

И действительно, стоило ему появиться на гребне вала, укрепленного камнями, и в первый раз взмахнуть своим огромным мечом (государю захотелось повоевать — что ж, дело хозяйское, но справа немедленно появился граф Герефорд, а с другой стороны встал граф Монтгомери), как франки накинулись на сарацин с удвоенной энергией. И скоро потеснили их с гребня вала. А когда в воинов султана дождем полетели стрелы, отряды откатились прочь.

Правда, ненадолго. Перегруппировавшись, мусульмане попытались взять вал немного левее, где не было больших валунов, поставленных стоймя. Все это время лучники Саладина издалека осыпали франков стрелами со своих кривых и на удивление коротких, но в то же время весьма тугих луков. Кто-то погибал от смертельного укуса сарацинской стрелы, но тем, кого они не тронули, казалось, что усилия сарацинских лучников пропадают зря. Кроме того, среди них был сам король, не слишком ловко чувствующий себя без коня, рубившийся, словно простой пехотинец, и рядом с ним стыдно было робеть простолюдину. Потому солдаты дрались как сумасшедшие и умирали, не заметив этого.

Дику приходилось нелегко. К английскому государю рвались лучшие воины султана, что было совершенно понятно: не может быть более лакомой добычи, чем вражеский король. Даже удачливый Герефорд, наверное, не смог бы уцелеть, если б рядом с ним не встали его солдаты. Они оберегали полюбившегося им вожака так же, как сам рыцарь оберегал короля, и теперь они с Монтгомери подпускали к его величеству лишь тех противников, которых считали нужным подпустить. Вокруг Ричарда I очень быстро сомкнулась нерушимая стена отважных воинов, не отступающих ни на шаг.