Отель - Артур Хейли

На кухне никто и внимания не обратил на двух заштатных ремонтных рабочих. В закутке, куда они затем пришли, высоко в стене была решетка, которую Эллис заранее снял. К отверстию, которое прикрывала эта решетка, была подставлена длинная стремянка. Кваратоне молча поднялся по ней и влез в дыру. Оказалось, что передвигаться там можно лишь ползком, на локтях. Притом тьма внутри стояла кромешная, лишь изредка прорезаемая отблесками света с кухни. Кваратоне почувствовал, как в лицо ему ударила струя холодного воздуха – давление воздуха возросло, когда тело Кваратоне заполнило всю труба.

– Отсчитайте четыре вентиляционных отверстия! – прошептал сзади Эллис. – Четвертое, пятое и шестое как раз над Салоном дофина. И еще, сэр: дышите потише, иначе вас услышат. Я вернусь через полчаса. Если вас к тому времени не будет, приду еще через полчаса.

Кваратоне попробовал оглянуться и не смог. Значит, вылезать будет труднее, чем ползти вперед. Он приглушенно сказал: «Есть!» и пополз вперед.

Коленям и локтям, опиравшимся на металл, было жестко. Больше всего неприятностей доставляли Кваратоне сварные швы. Он даже перекосился от боли, когда острый конец шурупа порвал ему комбинезон и впился в ногу. Немного попятившись, он отцепился, затем снова пополз вперед, но уже осторожнее.

Вентиляционные отверстия были заметны издали из-за пронимавшего в них снизу света. Кваратоне прополз над тремя из них, от души надеясь, что решетки надежно привинчены. Подползая к четвертому, он услышал голоса. Собрание, очевидно, уже началось. К радости Кваратоне, голоса слышны были отчетливо и, если изловчиться, он видел и часть зала внизу. Из следующего отверстия, пожалуй, видно будет еще лучше, решил он. Так и оказалось. Теперь он видел почти половину зала, заполненного людьми, а также трибуну, с которой как раз выступал президент ассоциации доктор Ингрэм. Пошарив по карманам, корреспондент «Тайма» извлек блокнот и шариковую ручку, снабженную маленьким фонариком.

– …призываю вас, – обращался к собравшимся доктор Ингрэм, – занять возможно более твердую позицию.

Сделав паузу, он продолжал:

– Мы, профессионалы, по природе своей склонны придерживаться середины и не впадать в крайности, но мы слишком долго занимались попустительством в том, что касается ущемления гражданских прав. В нашей среде нет дискриминации – по крайней мере, она проявляется крайне редко, и мы привыкли думать, что этого достаточно. Мы, как правило, не обращаем внимания на то, что происходит вокруг, какие силы там действуют. И мы оправдываем такое свое отношение тем, что посвятили жизнь медицине и у нас не остается времени ни на что другое. Ну что ж, такое оправдание удобно, в нем есть даже доля истины. Однако сейчас, хотим мы того или нет, и нас коснулась эта проблема.

Маленький доктор помолчал, внимательно всматриваясь в лица собравшихся.

– Всем вам, должно быть, уже известно о непростительном оскорблении, которое этот отель нанес нашему уважаемому коллеге, доктору Николасу, оскорблении, самым грубым образом нарушающем закон о гражданских правах. Как ваш президент, я предложил принять жесткие ответные меры. Мы должны отменить конгресс и все, как один, покинуть отель.

В зале раздались возгласы удивления. Доктор Ингрэм продолжал:

– Большинству уже известно мое предложение. Но для прибывших сегодня утром – это новость. К сведению и тех и других, предложенная мною мера повлечет за собой огорчения и неудобства – для меня в не меньшей степени, чем для всех вас, – профессионально мы от этого не выиграем, да и обществу пользы не будет. Но бывают ситуации, когда затрагиваются самые основы чести и совести, и тогда не обойтись без решительных мер. Я считаю, что это как раз такой случай. У нас есть лишь одна возможность продемонстрировать глубину нашего возмущения, а также со всей очевидностью показать, что люди нашей профессии не намерены больше равнодушно взирать на то, как нарушаются гражданские права.

В зале раздались возгласы: «Правильно, правильно», – но одновременно и ропот недовольства.

Откуда-то из середины зала тяжело поднялся на ноги массивный мужчина; Кваратоне, пригнувшись ближе к отверстию, увидел могучие челюсти, улыбку на мясистых губах, очки в толстой оправе. Здоровяк объявил:

– Я из Канзас-Сити.

В зале раздались приветственные возгласы, которые он тотчас прекратил мановением руки.

– У меня только один вопрос к доктору. Это он будет объяснять моей маленькой женушке, которая, могу вас заверить, с нетерпением ожидала поездки сюда, как, думаю, и жены большинства других участииков, – почему, не успев раскрыть чемоданы, мы должны снова паковать их и отправляться домой?

– Да не в этом же дело! – раздался чей-то негодующий голос. Но его заглушили насмешливые выкрики и смех.

– Вот так-то, сэр, – продолжал толстяк, – я хочу, чтобы он объяснил это моей жене. – И вполне довольный собой, он уселся на место.

Доктор Ингрэм вскочил, багровый от возмущения.

– Господа, это же важный, серьезный вопрос. Мы и так уже бездействуем целых двадцать четыре часа, тогда как, по моему глубокому убеждению, уже полсуток назад могли бы сказать свое слово.

Раздались аплодисменты – правда, в разных концах зала и довольно жидкие. Сразу заговорило несколько человек. Председатель собрания, сидевший рядом с доктором Ингрэмом, застучал молотком.

Один за другим люди поднимались на возвышение, осуждали то, как обошлись в отеле с доктором Николасом, но отделывались молчанием по поводу ответных действий. Затем, словно по молчаливому уговору, все повернулись в сторону худощавого, щеголевато одетого человека, решительно вставшего в одном из первых рядов. Кваратоне не расслышал произнесенное председателем имя, уловил лишь:

– …второй заместитель президента и член нашего исполнительного совета.

Он заговорил сухим, резким голосом:

– Мы проводим данное собрание in camera[8], потому что я, при поддержке нескольких коллег по исполнительному совету, потребовал этого. В результате мы можем говорить свободно, зная, что наши выступления не записываются и не могут быть ложно истолкованы за пределами этого зала. Могу также добавить, что мое предложение встретило сильное сопротивление со стороны нашего уважаемого президента, доктора Ингрэма.

– А чего вы, собственно, испугались – что вас сочтут причастным к такого рода акции? – проворчал с трибуны доктор Ингрэм.

Не обращая на него внимания, щеголеватый вице-президент продолжал:

– Я не меньше, чем все другие, испытываю отвращение к дискриминации. Некоторые из моих лучших… – он заколебался, выбирая слово, – …моих самых уважаемых товарищей по профессии принадлежат к другим расам и исповедуют иные вероучения. Более того, как и доктор Ингрэм, я сожалею о произошедшем вчера инциденте. Единственное, с чем мы в данный момент не согласны, касается вопроса процедуры. Доктор Ингрэм – если я могу воспользоваться его метафорой – предпочитает вырвать больной зуб. Согласно моему мнению, следует применить более умеренные формы лечения против неприятной, но локальной инфекции. – По залу прокатилась волна смеха, выступавший улыбнулся. – Я не могу поверить, что отсутствующий здесь, к нашему всеобщему сожалению, коллега, доктор Николас, хоть чуть-чуть выиграет, если наш конгресс будет отменен. Мы же в плане профессиональном многое теряем. Более того – и поскольку у нас заседание закрытое, я говорю это откровенное – мне кажется сомнительным, что широкий вопрос расовых отношений может как-либо нас касаться.

– Конечно, он нас касается! Разве это не относится ко всем и к каждому? – раздался одинокий голос из задних рядов. Но над остальной частью зала царила исполненная внимания тишина.

Оратор отрицательно покачал головой.

– Какие бы взгляды мы ни исповедовали, мы исповедуем их как индивидуумы. Естественно, мы должны поддерживать членов нашей ассоциации, когда это требуется, и я сейчас предложу определенные меры в связи с историей, случившейся с доктором Николасом. Но вместе с тем я совершенно согласен с доктором Ингрэмом в том, что мы специалисты-медики и что у нас мало времени на дела, не относящиеся к нашей профессии.

Доктор Ингрэм вскочил со своего места:

– Я не говорил этого! Я лишь подчеркнул, что подобную позицию мы занимали в прошлом. И я с нею совершенно не согласен.

– Тем не менее вы сами заявили об этом, – пожав плечами, парировал щеголь.

– Но совсем в других целях. И я не позволю переиначивать мои слова! – Глаза маленького доктора яростно сверкнули. – Господин председатель, мы здесь изощряемся в многословии, не скупимся на выражения вроде «весьма прискорбно», «достойно сожаления». Но неужели вам непонятно, что дело не только в этом, что речь идет о соблюдении гражданских прав и о человеческом достоинстве? Если бы вы были здесь вчера и видели то, что пришлось мне увидеть – как оскорбляли нашего коллегу, друга, достойного человека…