Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Борис Минаев

– Иван Иванович, простите, – мягко сказал доктор Весленский, – но что же это доказывает?

– Стойте, стойте, доктор, офицерство и юнкерство, заметьте, юнкерство, да? Так вот, они поделили между собой город на заранее запланированные участки, подъезжали рано утром, как правило, на легковых и грузовых автомобилях к заранее намеченным домам, стучали в заранее намеченные квартиры, понимаете, что это значит? – не говорите, пожалуйста, про иррациональные или мистические мотивы, я вас умоляю, все это было в принципе рационально, вообще зло, любое зло, оно предельно рационально, оно, знаете, в таких бухгалтерских очках в железной оправе, с нарукавниками, такое аккуратное, до блевоты, понимаете меня? Так что это ваше мистическое, высокое зло, которому отвечает ваше высокое божество со своих горних высот, оно тут ни при чем, никто этого вашего божества не услышит и не увидит…

– Я ведь, собственно, что хочу сказать, дорогой Алексей Федорович, – воскликнул он, наливая струю кипятка в заварной чайничек с синими узорами, – в чем состоит суть дела: когда все это начиналось, никто же знал, до каких краев, так сказать, дойдет эта пресловутая еврейская тема, хотелось просто, ну что ли, найти удобную отдушину для народного гнева, перевести стрелки, и вот вам, пожалуйста, еще в начале германской войны началось это бессовестное, безудержное, я бы сказал, сочинительство. То они у нас полтора миллиона рублей золотом украли и спрятали в гробу, можете себе представить, чтобы переправить, значит, немцам, нашим лютым врагам, то они перерезают наши телефонные линии, какой-то, значит, еврей-мельник поставил, наоборот, телефон у себя в подвале, чтобы передать немцам секретные сведения. Вот эти самые секретные сведения, это же была какая-то притча во языцех, чистая паранойя. То они из своих окон, понимаете ли, передают световые сигналы, из своих окон, мерзавцы, а то на крышу заберутся, на деревья, и опять там фонариками машут, проклятые жиды, смешно, вам смешно, да, а ведь с этого все начиналось, в 1914 году, при общем таком благодушном подъеме, когда все друг друга любили, дети и женщины бежали на фронт, чтобы защитить свое отечество, люди отдавали армии последние деньги, ненавидели врага так, что и евреи тоже оказались врагами, понимаете, тоже врагами. Кто только сочинял эти слухи, я не знаю, ну, что немцы произвели специальную машину для выжигания хлеба на корню, а подкупленные евреи собираются ее применить, ну разве же это не смешно. Какая тут мистика, бросьте, доктор, это арифметика, это я бы даже сказал, это почва, чернозем человеческой души, ой, да там такие вещи говорили, я вас умоляю, если не хватало мелочи – «евреи спрятали все серебро», если хлеба – «евреи отравили весь хлеб», их прикладами выгоняли из прифронтовой полосы, сотни тысяч выгнали. И кстати, что интересно, я потом узнавал, точно такие же слухи, они ведь распространялись и по ту сторону фронта: там точно так же проклятые евреи, по мнению простых немцев, вредили, устанавливали сношения с врагом по беспроволочному телеграфу, отравляли пищу, ну и так далее, и так далее… Все начиналось как обычная военно-полицейская операция, ну да, это не наши люди, они говорят на чужом языке, а кто их знает, о чем они там говорят, а вот кто-то видел, как кто-то светит фонариком из окна, а может быть, у человека просто кончился керосин, или он боится, что по освещенному окну выстрелят, вот так это начиналось. Но на фоне всеобщей святой ненависти к немцам, на фоне слухов об их зверствах начали возникать и первые еврейские погромы. Ну если вы столько людей выгоняете из домов и гоните куда-то, конечно же, погромы возникнут, это неизбежно.

Ну вы же знаете, сами были на фронте, что, как и сейчас, это во многом была рельсовая война, вся армия передвигалась на эшелонах, в каком-нибудь там Проскурове или где-то ближе к австрийской границе скапливалась масса войск, полки, дивизии, с довольствием было не очень, вспыхивали беспорядки солдатские, хлеба, мяса, табака, сахара для солдат где взять? – понятное дело где, у евреев. Так начинались эти армейские беспорядки, стихийные реквизиции, знаете, такие почти интеллигентные, без резни, без этих вот окровавленных тел, без этой, как вы говорите, святой правды, просто убьют пару человек, ну или даже не убьют, изобьют, вскроют лавку, возьмут провианта, пойдут дальше, к следующей лавке, офицеры следят, записывают, а те давай, знай, кричат: жиды, жиды. Это я вам все не про махновцев говорю каких-нибудь, Нестор Иванович Махно, напротив, за такие вещи лично расстреливал, нет, это я вам говорю про доблестную, великую, благородную царскую армию, с образованным офицерством, с железными понятиями о долге, о достоинстве, с дуэлями этими пресловутыми, с судом офицерской чести, понимаете, да? – я вам про ту армию говорю, о которой вы, доктор, наверняка вспоминаете с ностальгией.

– Нет, – резко ответил доктор, – это вы зря, не вспоминаю я ни с какой ностальгией, просто такая была тогда работа у меня: резать, лечить, при чем же тут ностальгия.

– Ну ладно, ну хорошо, – успокоил его Иванов, – сейчас про другое. Кстати, доктор, немцы с евреями в прифронтовой полосе таких безобразий не устраивали, я узнавал. Сажали, да, иногда расстреливали по законам военного времени, но погромов таких не было…

– Постойте, Иван Иванович, – вдруг опомнился доктор, – а откуда у вас все-таки столько информации по этой теме?

– Да вот, – скромно потупился оперуполномоченный, – изволите видеть, я же и до революции, так сказать, занимался разными вопросами, необходимыми для государства, ну и когда государство, как бы это сказать, в некотором смысле восстановилось, хотя и в другом виде, ну вы сами давеча изволили про это упоминать, мои знания и навыки пригодились и новой, так сказать, власти, чего уж греха таить, да я и не таю.

– Не боитесь? – прямо спросил доктор

– Да нет, чему быть, тому не миновать. Ну так вот, что я вам хочу сказать, безусловно, вы в чем-то правы, вот это мистическое настроение, антижидовское, я по-старому скажу, оно присутствовало в некоторых людях, ну такого, что ли, определенного склада, как говорил мне один офицер, которого я, кстати говоря, допрашивал, а потом его приговорили к высшей мере. Так вот, этот офицер говорил мне, что этот новый жгучий антисемитизм родился из потребности объяснить, не столько другим, сколько самим себе, почему случилась революция, и с точки зрения этого офицера ответственность за случившееся несли прежде всего инородцы, причем все инородцы: поляки, латыши, немцы, грузины, даже китайцы, но прежде всего, конечно, евреи, именно они, с его точки зрения, были микробами, понимаете, доктор, микробами, подточившими здоровое тело. И чем больше такие офицеры приходили в отчаяние от сбивавшего их с толку окружающего мира, тем более патологическим становился их антисемитизм. Вот понимаете, Алексей Федорович, себя он считал абсолютно, полностью здоровым! А евреев считал микробами… Другие люди для них были микробы. Вы, кстати, не смотрите на меня так. Я никого не расстреливал. У меня были, к вашему сведению, совершенно другие функции. Но даже если бы и расстреливал…

– Иван Иванович, я знаю, – сказал доктор. – Я сам через все это прошел. Давайте не будем об этом.

– Ну не будем так не будем, – послушно сказал Иванов. – Одним словом, дорогой доктор, я ведь прекрасно понимаю, о чем вы говорите, существует теперь масса документов, ну просто масса, на эту тему, и вот вся эта ваша психология, она там тоже изложена, психология белого офицерства, которое видело в этих погромах некий очищающий грех, да, вот вы не верите, а такое тоже было, мол, вот эти контрасты, которые совмещаются в человеческой душе, верите ли, доктор, контрасты! – мол, наши солдаты, наши доблестные воины, они не только умирают, не только жертвуют собой, но они пламенеют, бескорыстно любят Россию, а вместе с тем дают волю рукам и даже аппетитам. Вот тут и собака зарыта, доктор, аппетитам они дают волю, пламенея и любя Россию изо всех сил, аппетитам дают волю: тупой бытовой грабеж – вот основа любого погрома, невероятные слухи о еврейском золоте, еврейских кладах – вот основа любого подобного зверства. Зачем же искать тут мистику, я не понимаю, давай табака, сигар, вина, давай отрезы на платье для моей жены, давай деньги, главное деньги, деньги – вот основа любой этой высокой «идеи». А кто берет-то? Некормленные обезумевшие солдаты, потому что невозможно, понимаете, нереально накормить такую массу солдат во время войны, не бывает такого фуража, не бывает такого управления, это критическая масса, которая сносит все. Я говорил вам про белых, и красные точно так же, в Первой Конной наказывали за антисемитизм, правда, но погромы-то были, и еще какие, а в Белой армии просто подкладывали под это дело идейную базу, и мамонтовцы, и дроздовцы, все они кричали – это вам за вашего Троцкого, а сами драли, рвали зубами на части – хлеба давай, мяса давай, золото давай. Господи боже ты мой, да о чем вы говорите, я уж молчу про этих самых ополченцев, или как их там, повстанцев, про всю эту крестьянскую голытьбу, для них это просто образ жизни, не будет погрома – ложись и помирай, какой смысл в этой войне, если нет погрома. Вот и получается, доктор, что люди, эти несчастные людишки, пытаются выместить на евреях лишнее зло, которое неминуемо в дни массовых убийств и которое производит война, они хотят выскрести его из себя и оказываются в западне, в ловушке, потому что евреи плачут, убегают, просят о пощаде, пугаются, и просыпается звериный инстинкт. Все просто, все очень просто, и тогда их уже жгут, режут, закапывают живьем, варят в котлах, сдирают кожу, да господи боже ты мой…