Свидание - Владимир Михайлович Андреев

Позже кто-то срубил злополучный сучок. Это понятно. Сорванцы, стекавшиеся в парк из соседних улиц, рисковали жизнью. В молодости легче рискуют. Если бы ему сейчас сказали: «Повтори!» — он бы умер от страха. А тогда… В конце сорок четвертого года они форсировали Даугаву. Была кромешная тьма, какая случается по ночам поздней осенью. Вспыхивали кругом разрывы, строчили светящимися трассами пулеметы. Взорванные скользкие фермы моста то возвышались, то уходили в воду. Внизу чернела вода. Одно неосторожное движение, легкий толчок — и тьма скроет тебя навсегда. Ползти по скользким фермам холодной осенью под пулеметным обстрелом — это был страшный незабываемый аттракцион. А потом был вражеский берег и мгновенная атака, после которой они снова не досчитались нескольких десятков солдат. И еще не мало атак ожидало его впереди, и никогда высота не казалась жуткой.

Какое наваждение — эти воспоминания!

Старая липовая аллея вывела Арсения на небольшую круглую площадку с клумбой посредине. Совсем близко от себя он увидел пять мужских лиц, устремивших свои взгляды на него. Они смотрели на него почти в упор — с прямоугольных фанерных щитов, установленных полукольцом по другую сторону клумбы. Он подошел ближе и шепотом, охваченный неизъяснимым волнением, прочитал слова: «Они жили в нашем городе, они отдали жизнь за нас». Арсений переходил от портрета к портрету, вглядываясь в молодые, чем-то до боли знакомые лица. Наверняка, кто-нибудь из этих ребят бывал в этом парке, ходил на стадион, гулял, прячась от июльского солнца в тенистой липовой аллее. «Вы вернулись в родной город навечно…» Арсений вскинул голову и посмотрел ввысь, на голубое небо. Он долго стоял на одном месте и глядел то на портреты, то на голубое небо.

6

Александр вернулся с фронта в конце мая сорок пятого года. Только-только стала пробиваться картофельная ботва на огородике позади дома. Анна Николаевна бросила на землю тяпку, присела на чурбачок отдохнуть, ноги гудели — спасенья нет. Подняла голову, видит — во дворе стоит человек в шинели нараспашку и на костыле. Стоит и смотрит прямо на нее. Сердце у матери зашлось, она вскочила, пошла навстречу сыну, угадав еще издали каким-то чутьем, что это Александр. Кинулась на шею, припала к груди: вот он, ее сын, вернулся с долгой войны. Посмотрела краем глаза на костыль и заплакала, А когда поутихла, поуспокоилась, Александр чуть отстранил ее от себя и кашлянул сиплым голосом.

— Ладно, мам. Вот познакомься — Лиза, жена, в общем, моя…

Только тут она увидела, что позади еще кто-то стоит в солдатской шинели. Сквозь слезы только теперь рассмотрела, что эта девушка — невысокая, худенькая, с мешком в руках — стоит и растерянно улыбается ей.

Мать отступила от Александра.

— Я не писал тебе, — говорил между тем сын, чувствуя ответственность момента. — Чего, думаю, писать, сами скоро приедем…

Вблизи Лиза выглядела старше, какая-то резкая морщинка у переносья старила ее, и взгляд исподлобья оказался не растерянным, а строгим, напряженным.

— Здравствуйте! — сказала мать и протянула девушке руку. — Пойдемте в дом, чего же мы тут посреди двора, — мать вдруг засуетилась.

Уже когда поднимались на крыльцо, мать заметила, что невестка шагает по ступенькам легко, пружинисто и даже грубая шинель не может скрыть ее ладной фигуры. Мать вдруг улыбнулась едва заметно. Надо же, какой Сашка крутило! Приехал с фронта, сам еще на костыле, да вон и жену привез!

С того дня началась у Александра семейная жизнь. Началась, как он любил говорить, с нуля. Сорок шестой год был неурожайный. Засуха. Двор перед окнами вскопали по самые стены, разделили участок на доли — по количеству едоков. Оставили только узенькую тропку к воротам. Александр добился через военкомат: дали ему еще грядку около дамбы, там тоже насадили картошки. Картошка выручала. Всюду в городе, на всех свободных участках зеленели грядки одинаковой картофельной ботвой. В газетах писали о трудностях. Лиза смотрела вокруг своими серыми тихими глазами и молчала. Просто удивительно, как ее хватало на все: она работала в швейной мастерской, там же, где и мать, а после мастерской успевала побывать около дамбы на участке, отоварить карточки в магазине, да еще и дома уйму дел переделать. Мать была довольна невесткой; работящая и спокойная, не наушничает сыну, если что бывает и скажешь невпопад или поворчишь — живой ведь человек, она все равно: «Мама, мама…» Свои-то родители у Лизы погибли, из родственников тоже никого не осталось — все перемерли от голода в Ленинграде в блокаду. Мать вздыхала: «Сколько людей сложили головы…»

Ранение у Александра заживало долго: кость была задета. Ковылял на костыле месяцев пять: из дому в поликлинику на перевязку, иногда в магазин или в парикмахерскую. Доковылял однажды до гаража райпотребсоюза, где работал Леха Самохин, тоже фронтовик, с ним до войны в одной команде в футбол играли. Поговорили, сидя на ржавой раме исковерканного ЗИСа. Про жизнь Александру чего говорить — вся его жизнь в костыле сцепилась. Самохин слушал, исподлобья поглядывал на костыль, потом вдруг убежал к завгару, потом вернулся — в общем своего добился Леха: оформили Александра на сидячую работу — кладовой заведовать. Что в той кладовой — инструмент кое-какой да пар двадцать старых колес. Работа, в общем, легкая, по силам Александру. На той работе он с год сидел, пока нога не зажила, пока костыли не выбросил. Потом появилась старая трехтонка — жизнь вроде совсем стала налаживаться. И вдруг бац — опять удар.

Он тогда пришел домой после работы, он сразу заметил неладное: на кухне даже занавески не были открыты. Как с ночи занавесили окна, так и осталось все. И дома никого: ни жены, ни матери. «Куда они могли деться», — подумал Александр: он не любил приходить с работы в пустой дом. Из кухни он заглянул в комнату, потом снова вернулся в кухню — и увидел на столе записку. Ее написала для него мать и положила на стол, на самое видное место. Он прочитал, долго смотрел на записку, ничего не понимая: «Какая больница, какие схватки?»

Наконец до него дошло: у Лизы начались схватки. Эта мысль не испугала его. Он ходил из кухни в комнату и все твердил: «Схватки, схватки… Написали бы: родить». Потом он стал думать, как же так — они ждали месяца через два, не раньше, а тут уже схватки. Значит, они ошиблись. Такая штука, что не мудрено и ошибиться. Александр усмехнулся. Значит, скоро у него будет сын. (Почему-то он решил, что будет обязательно сын.) А может, он уже есть, существует!..

Александр прошелся