Мэр Кестербриджа - Томас Гарди

Один художник, мастер орнаментальной каллиграфии, написал на пергаменте адрес и разрисовал его золотом и разными красками, самыми лучшими, какие только нашлись у живописца вывесок. Во вторник, накануне знаменательного дня, собрался городской совет и приступил к обсуждению всех деталей церемонии. Дверь в зал заседаний была открыта, и во время совещания за нею раздались тяжелые шаги человека, поднимающегося по лестнице. Затем шаги послышались в коридоре, и в зал вошел Хенчард; он был все в том же изношенном, потертом костюме, том самом, который носил в былые дни, когда сам заседал здесь среди прочих членов совета.

— Мне думается, — начал он, подойдя к столу и положив руку на зеленое сукно, — что я должен вместе с вами участвовать в приеме нашего августейшего гостя. Надеюсь, мне можно будет пойти со всеми вами?

Члены совета смущенно переглянулись, а Гроуэр чуть не откусил кончик гусиного пера, так усердно он грыз его во время наступившего молчания. Фарфрэ, молодой мэр, по должности занимавший председательское кресло, интуитивно угадал настроение собрания и, в качестве его официального выразителя, почувствовал себя обязанным высказать общее мнение, хотя охотно передоверил бы эту обязанность кому-нибудь другому.

— Вряд ли это возможно, мистер Хенчард, — сказал он. — Ведь совет есть совет, а вы уже не входите в его состав, следовательно, ваше присутствие на встрече было бы неправомерным. Если включить вас, почему не включить других?

— У меня есть особое основание требовать, чтобы меня допустили к участию в церемонии.

Фарфрэ оглядел собравшихся.

— Мне кажется, я выразил мнение совета, — сказал он.

— Правильно! — поддержали его доктор Ват, адвокат Лонг, олдермен Таббер и другие.

— Значит, официально мне не разрешается принимать в ней участие?

— К сожалению, нет; в сущности, об этом даже не может быть и речи. Но вы, конечно, получите полную возможность увидеть все, что будет происходить, — так же, как и все прочие зрители.

Хенчард ничего не ответил на это здравое рассуждение и, повернувшись на каблуках, ушел.

Его желание участвовать во встрече было просто мимолетной блажью, но под влиянием противодействия оно превратилось в твердое решение.

— Кто-кто, а уж я буду приветствовать его королевское высочество! — говорил он всем и каждому. — Я не позволю ни Фарфрэ, ни любому другому из этого жалкого сброда отпихнуть меня на задний план! Вот увидите.

Знаменательное утро выдалось погожим; солнце било в глаза тем, кто, встав рано, смотрел в окно на восток, и все были уверены (так как все умели предсказывать погоду), что дождя не будет. Вскоре в город начали стекаться толпы людей из загородных усадеб, деревень, далеких лесов и малонаселенных горных округов, причем мужчины из этих округов пришли в смазанных салом сапогах, а женщины — в капорах, — и все они стремились увидеть церемонию, а если не удастся, то хотя бы постоять где-нибудь поблизости. В городе не было рабочего, который не надел бы чистой рубашки. Соломон Лонгуэйс, Кристофер Кони и другие члены этого братства выразили свое отношение к событию тем, что перенесли время ежедневного распития пинты с одиннадцати на половину одиннадцатого, после чего им несколько дней было трудно вернуться к своему привычному часу.

В этот день Хенчард решил не работать. Он с утра подкрепился стаканчиком рома и, проходя по улице, встретил Элизабет-Джейн, которой не видел целую неделю.

— Хорошо, что мой двадцатилетний зарок окончился до сегодняшнего дня, — сказал он ей, — а то бы у меня не хватило духу проделать то, что я задумал.

— А что вы задумали? — спросила она, встревожившись.

— Я собираюсь приветствовать нашего царственного гостя.

Она ничего не поняла.

— Пойдемте вместе посмотрим на церемонию, — предложила она.

— Стану я смотреть! У меня есть дела поважнее. Поди сама посмотри. На это стоит посмотреть!

Так и не разгадав загадки, девушка ушла с тяжелым сердцем. Незадолго до начала церемонии она снова увидела отчима. Она думала, что он пошел в «Три моряка», но нет, — он проталкивался сквозь веселую толпу, направляясь к магазину торговца мануфактурой Вулфри. Элизабет решила ждать его снаружи в толпе.

Через несколько минут Хенчард вышел; к изумлению Элизабет-Джейн, он нацепил себе на грудь яркую розетку и, к еще большему ее изумлению, держал в руке британский национальный флаг, изготовленный довольно примитивным способом: небольшой флажок, из тех, которыми сегодня изобиловал город, был прикреплен к сосновой палке, вероятно когда-то служившей роликом для штуки коленкора. Остановившись на пороге, Хенчард свернул свой флаг, сунул его под мышку и пошел по улице.

Но вот все рослые люди в толпе повернули головы, а все малорослые встали на цыпочки. Разнесся слух, что королевский кортеж приближается. В те годы железная дорога уже протянула свою руку к Кестербриджу, но еще не дошла до него — от города ее отделяло несколько миль, и это расстояние, так же как и весь остальной путь, гостям надо было проехать по старинке, на лошадях. Люди ждали — местная аристократия в своих каретах, народ — на ногах — и, не отрывая глаз, смотрели, под звон колоколов и гул голосов, на уходившую вдаль большую Лондонскую дорогу.

Элизабет-Джейн глядела на все это издали. Для дам были устроены трибуны, на которых они сидя могли любоваться церемонией, и Люсетта, как и подобало супруге мэра, только что заняла переднее место. На дороге перед ней стоял Хенчард. Люсетта была такая веселая и хорошенькая, что он, видимо поддавшись минутной слабости, пожелал обратить на себя ее внимание. Но он был мало привлекателен для женщин, особенно для такой, которая придавала столь большое значение всему внешнему. Правда, теперь он был только поденщик и не имел возможности одеваться так, как одевался раньше, но он даже не потрудился одеться получше. Все горожане, от мэра до прачки, принарядились в обновки — каждый в соответствии со своими средствами, — но упрямый Хенчард не сменил своего истрепанного поношенного костюма, сшитого много лет назад.

И вот что, к сожалению, произошло: поглядывая по сторонам, Люсетта скользнула глазами по Хенчарду, но взгляд их не задержался на нем, как это часто бывает в подобных случаях с глазами нарядно одетых женщин. Весь ее вид ясно говорил, что она не намерена больше узнавать Хенчарда при посторонних.

Зато она не уставала смотреть на Доналда, а он стоял в нескольких ярдах от нее, оживленно разговаривая с друзьями, и на шее у него висела положенная ему по должности золотая цепь из крупных прямоугольных звеньев, такая же, как цепь единорога на королевском гербе. Малейшее чувство, отражавшееся на его лице во время разговора, отражалось и на ее лице и губах, которые двигались в лад с движениями его губ. В этот день она в душе играла скорее его роль, чем свою собственную, и не интересовалась никем, кроме Фарфрэ.

Но вот дозорный, стоявший на дальнем повороте большой дороги, а именно на втором из двух мостов, о которых говорилось выше, подал знак, и члены совета, облаченные в мантии, проследовали от городской ратуши к арке, воздвигнутой у черты города. Экипажи с августейшим гостем и его свитой примчались в облаке пыли, затем составилась процессия и медленно двинулась к городской ратуше.

К этому месту обратились все взоры. Перед августейшим экипажем образовалось пустое пространство в несколько квадратных ярдов, и сюда шагнул человек, которого не успели остановить. Это был Хенчард. Он развернул свой флаг, снял цилиндр и направился к замедлявшему ход экипажу, размахивая флагом, который был у него в левой руке, и приветливо протянув правую августейшей особе.

У дам перехватило дыхание, и они хором защебетали: «Ах, смотрите, смотрите-ка!», а Люсетта чуть не лишилась чувств. Элизабет-Джейн, вытянув голову, из-за плеч передних зрителей увидела, что происходит, и пришла в ужас, но интерес, возбужденный в ней необычайным зрелищем, взял верх над страхом.

Фарфрэ, с авторитетностью главы города, немедленно принял меры. Он схватил Хенчарда за плечи, оттащил его назад и резко приказал ему убираться прочь. Хенчард впился в него глазами, и Фарфрэ, несмотря на охватившее его волнение и раздражение, заметил в этих глазах огонь ярости.

Несколько секунд Хенчард упирался, но вдруг, под влиянием какого-то непонятного побуждения, сдался и отошел. Фарфрэ бросил взгляд на дамские трибуны и увидел, что его Кальпурния[30] побледнела.

— Смотрите… да ведь это бывший хозяин вашего мужа! — сказала миссис Блоубоди, дама, приехавшая из окрестностей города и сидевшая рядом с Люсеттой.

— Какой там хозяин! — возразила жена Доналда, сразу вспылив.

— Разве этот человек— знакомый мистера Фарфрэ? — спросила миссис Бат, жена доктора, которая лишь недавно, после своего замужества, переехала в Кестербридж.