Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

— Он говорит «горячие» вместо «горящие», — в конце концов сказала Линда. — Это в датском или в норвежском? Или и в том, и в другом?

— Выясним, — сказал Курт Валландер. — Но нам должно быть стыдно — аспирант полиции подумал об этом, а мы — нет.

Они ушли. Курт Валландер попросил дежурного отложить эту ленту и решительно направился в столовую, так что они со Стефаном еле за ним поспевали. У одного из столов стояли несколько полицейских, за другим — Нюберг с парой криминалистов. Курт Валландер налил себе кофе и присел у телефона.

— Почему-то я помню этот номер наизусть, — сказал он. Прижав трубку плечом к уху, он ждал. Разговор был коротким — он попросил своего собеседника немедленно приехать в полицию. Линда поняла, что тот вовсе не испытывает такого желания.

— Тогда я пошлю машины с сиренами, — сказал отец. — Они наденут на тебя наручники, и твои соседи сойдут с ума от любопытства — что ты такое натворил.

Он положил трубку.

— Кристиан Томассен, штурман на «Поленферья».[28] Он запойный. Но нам повезло — сейчас он как раз на антабусе.

Через семнадцать минут в комнате появился самый большой из когда-либо виденных Линдой людей. Наверняка больше двух метров ростом, с огромными, просто гигантскими ногами, обутыми в совершенно гулливеровские сапоги, с окладистой, закрывающей грудь бородой и с татуировкой на лысой макушке. Когда он сел, Линда поднялась, чтобы лучше разглядеть — татуировка представляла собой компас. Он улыбнулся ей.

— Стрелка показывает на юго-юго-запад, — сказал он. — Как раз на закат. Если меня смерть когда-нибудь подкараулит, о курсе ей не придется беспокоиться.

— Это моя дочь, — сказал Курт. — Ты ее помнишь?

— Да вроде. Я вообще-то мало кого помню. Хоть я и не утонул окончательно в спирте, многие воспоминания исчезли, как не бывало.

Он протянул ей руку. Линда испугалась, что он не рассчитает и раздавит ей кисть. И одновременно отметила, что его выговор неуловимо напоминает речь на пленке.

— Пошли, — сказал Валландер. — Я хочу, чтобы ты послушал одну запись.

Кристиан Томассен слушал очень внимательно. Четыре раза попросил перемотать запись назад. В конце концов он поднял руку — достаточно.

— Это норвежец, — сказал он. — Не датчанин. Я пытаюсь вычислить, откуда именно в Норвегии он родом, и не могу. Может быть, он долго жил за рубежом.

— То есть уже давно живет в Швеции?

— Не обязательно.

— Но ты уверен? Это норвежец?

— Я хоть и живу в Истаде уже девятнадцать лет и восемь из них не просыхаю, но откуда я родом, еще не забыл.

— Спасибо тебе огромное, — сказал Курт Валландер. — Домой-то подбросить?

— У меня велосипед, — улыбнулся Кристиан. — Но когда в запое — на велик не сажусь. Падаю.

— Вот мужик! — сказал Курт Валландер, когда за гигантом закрылась дверь. — У него потрясающий бас, если бы не ленился и не пил по-черному, мог бы сделать оперную карьеру. Думаю, он мог бы стать крупнейшим басом в мире — по крайней мере что касается габаритов.

Они вернулись в кабинет Валландера. Стефан покосился на осколки разбитого быка, но промолчал.

— Норвежец, — сказал Курт. — Теперь мы знаем, что это тот же человек, что поджег лебедей и зоомагазин. Хотя мы, конечно, так и предполагали. Думаю, не стоит сомневаться, что и теленка сжег тоже он. Вопрос только, он ли был в той хижине, куда забрела Биргитта Медберг.

— Библия, — сказал Стефан Линдман.

Курт Валландер покачал головой:

— Библия шведская. К тому же им удалось расшифровать, что там написано между строчками. Все по-шведски.

Настала тишина. Линда ждала, что они еще скажут. Стефан затряс головой.

— Мне надо поспать, — сказал он. — Ничего не соображаю.

— Завтра в восемь, — напомнил Курт Валландер.

Когда шаги Стефана стихли, отец зевнул.

— И тебе надо поспать, — сказала Линда.

Он кивнул. Потом взял в руки один из фарфоровых осколков.

— Может быть, и хорошо, что он разбился. Я купил этого быка больше тридцати лет назад. Мы с приятелем поехали летом в Испанию. Я как раз тогда познакомился с Моной, так что это было последнее лето на свободе. Мы купили подержанную тачку и рванули на юг — поохотиться за прекрасными карменситами. Мы вообще-то собирались на самый юг, но под Барселоной машина гикнулась. Ничего удивительного — мы за нее заплатили, по-моему, пятьсот крон.[29] Мы бросили ее в какой-то пропыленной деревне и поехали в Барселону автобусом. Из следующих двух недель я почти ничего не запомнил. Я потом и друга спрашивал — он помнит еще меньше, чем я, не знаю, как это возможно. Мы пьянствовали без передыха. Если не считать нескольких шлюх, не помню, чтобы мы хотя бы приблизились к одной из тех прекрасных карменсит, о которых мечтали. Деньги практически кончились, мы добирались до Швеции автостопом. Этого быка я купил перед самым отъездом. Думал подарить Моне, но она была так сердита, что я оставил его себе. Нашел его в ящике стола уже после развода и взял сюда. И теперь он разбился. Наверное, так и надо.

Он замолчал, но Линда поняла, что история еще не закончена.

— Друга моего звали Стен Виден, — сказал он, — теперь у него рак, а черный бык разбился.

Линда не знала, что сказать. Они сидели молча. Она пыталась представить себе отца тридцать с лишним лет назад, еще до того, как она родилась. Тогда он, наверное, чаще смеялся. Не дай бог стать такой же мрачной.

Курт Валландер поднялся:

— Ты права, мне надо поспать. Нам надо поспать, уже полночь.

В дверь постучали. Вышел дежурный и протянул Валландеру факс.

— Только что пришел, — сказал он. — Из Копенгагена. Некто Кнуд Педерсен.

— Я знаю его.

Дежурный ушел. Отец пробежал глазами факс, потом сел за стол и прочитал его очень внимательно.

— Странно, — сказал он. — Кнуд Педерсен, старый и на редкость добросовестный работник. У них там убийства, проститутка по имени Сильви Расмуссен. Ей свернули шею. Странно вот что — руки трупа сложены, как для молитвы. Но не отрублены. И Педерсен, зная, чем мы сейчас занимаемся, посчитал, что стоит сообщить мне про это убийство.

Он поднял факс и отпустил. Листок плавно спланировал на стол.

— И тут Копенгаген, — сказал он.

Линда хотела задать вопрос, но он предостерегающе поднял руку.

— Спать, — сказал он. — Усталый полицейский — находка для бандита.

Они вышли на улицу. Курт Валландер предложил пройтись.

Они дошли до Мариагатан, не сказав друг другу ни слова.

40

Каждый раз, когда он видел свою дочь, у него словно земля уходила из-под ног; нужно было несколько минут, чтобы снова прийти в себя.

В сознании начинали мелькать картинки его прошлой жизни, Он еще в Кливленде решил, что жизнь его делится на три фазы, вернее, на три части чего-то, вместе, может быть, и составляющих нечто целостное, но друг с другом никак не соотносящихся. Первая часть закончилась тогда, когда он порвал со всем и уехал. Он сам называл эту часть жизни Временем Пустоты, это было еще до того, как он встретил этого падшего ангела, показавшегося ему Богом. Другая жизнь — Время Падшего Ангела, когда он последовал за Джимом в его Исходе в рай, ожидавший их в джунглях Гайаны. В этот период Пустота уступила место Лжи, переодетой в Истину. И потом настал период жизни, в котором он находился и сейчас: Время Истины, время Великого Предназначения, и предназначение это скоро будет выполнено. Бог долго испытывал его и нашел, что он достоин этого великого предназначения — восстановить Истину.

Обычно он вспоминал свою жизнь совершенно спокойно. Он даже проверял пульс — сердце билось ровно, не ускоряя и не замедляя ритма, вне зависимости от того, обеспокоен он был чем-то или нет. «Как птицы отряхивают с себя воду без следа, так и ты стряхнешь с себя ненависть, ложь и гнев», — сказал ему Господь в одном из снов. И только при виде собственной дочери его охватывала слабость. Когда он смотрел на нее, перед его мысленным взором появлялись и другие лица — Марии и ребенка, чьи трупы остались гнить в джунглях, в полном зловонных испарений болоте, показавшемуся этому умалишенному Джиму раем. Он начинал тосковать по мертвым, его охватывал стыд, что он не сумел их спасти.

Богу понадобились эти жертвы, чтобы испытать меня, решил он, В лице дочери иногда он видел черты и Сью-Мери из Кливленда, и того старика в Каракасе, что сохранил его документы. Он вспоминал эти две прошедшие мимо него жизни и только тогда вновь обретал уверенность. «И воспоминания твои будут как стая птиц, на неслышных крыльях пролетающая над нами, — сказал Господь. — Ты видишь, как они появляются и как они исчезают. Это твоя память, и только».

Он встречал дочь в разное время и в разных местах. С той минуты, как он решил ей показаться, он только и боялся, как бы она снова не исчезла. Он все время хотел сделать ей какой-нибудь сюрприз. Как-то, вскоре после встречи, он вымыл ее машину. Когда он решил с ней встретиться в укрытии позади церкви в Лестарпе, он написал ей записку и бросил в почтовый ящик ее дома в Лунде. Иногда он пользовался ее квартирой, чтобы позвонить по важным делам, а один раз даже остался там ночевать.