Оборванные нити. Том 3 - Александра Маринина

— Спасибо, Лев Станиславович.

Он собрался было встать, но взгляд его снова упал на только что подписанные заявки. Ну почему, почему у них в стране никогда не хватает денег на достойное правосудие? Почему они вынуждены пользоваться методами, которые позволяют давать только неточные ответы. «Происхождение представленных на экспертизу объектов от гражданина Тютькина не исключается…» Не исключается! То есть может «да», а может и «нет». Почему у нас нет возможности повсеместно проводить молекулярно-генетические экспертизы, которые дают практически стопроцентный результат? После того, как в США внедрили этот метод, у них появилась возможность пересмотреть приговоры, в основу которых были положены заключения, подобные тем, которые делаются и здесь, в России, по результатам применения устаревших кондовых методов. И в итоге на свободу вышло огромное число заключенных, которых оправдали, поскольку новый метод доказал их непричастность к преступлению.

— А мы с вами словно в каменном веке живем, — пробормотал он.

— Вы о чем?

Таскон проследил направление его взгляда и понимающе улыбнулся.

— Вы про расходники? Ну, что ж поделать, живем соответственно финансированию и инструкциям вышестоящих организаций. Да не расстраивайтесь вы так, Сергей Михайлович, у вас и без того проблем выше головы, вам о них надо думать, а не о наших расходниках и наших устаревших методах. Вы посмотрите, на кого вы похожи! От вас же только халат остался, а под ним прежнего Сергея Михайловича Саблина уже и нет. Ну, разве что скелет на месте.

Он тихонько захихикал, и Саблин внезапно почувствовал раздражение.

— Не думать о том, какие методы применяются в судебной медицине? Не думать о том, что результаты применения этих методов кладутся в основу приговоров? Не думать о том, что, согласно этим приговорам, невинные люди могут оказаться за решеткой, а виновные — остаться на свободе? — Его голос постепенно повышался и наливался гневом. — Вы предлагаете мне об этом не задумываться? Махнуть на все рукой? Дескать, пусть идет как идет, а мое дело — сторона? Вы, Лев Станиславович, как-то умеете жить, ни на что не обращая внимания, вы отгородились от всего вашими книгами по истории, закопались в них и ничего не видите. И душа у вас ни за что не болит. Должен вам заметить: я не уверен, что это правильно вообще и достойно мужчины в частности.

Под конец тирады он вдруг услышал себя как будто со стороны, и ему стало неприятно. Какое право он имеет выговаривать немолодому человеку, отдавшему судебной медицине много лет? Что он вообще знает о биологе Тасконе, кроме того, что он имеет два высших образования и что какое-то время работал в школе, преподавал химию и биологию? Ну, еще знает, что у него есть жена по имени Лялечка, которая печет изумительные пирожки. И все. Они знакомы с Тасконом почти тринадцать лет. И он так мало знает об этом человеке. О чем думает Лев Станиславович? От чего страдает? Чем озабочен? Может быть, он переживает за судьбу судебно-биологической экспертизы не меньше Саблина, а то и больше. Какое право имеет он, Сергей, упрекать его в чем бы то ни было?

— Всего доброго, — уже тише и спокойнее произнес он.

Извиняться Сергей Саблин так и не научился.

— Сергей Михайлович, — Таскон говорил мягко и примирительно, — в нашей жизни достаточно много трудностей, проблем и всяческой грязи. Никто не имеет права считать, что ему морально тяжелее, чем другим. Всем тяжело, каждому по-своему. А насчет книг — это вы зря. Книги — спасение именно от этой грязи и от этих проблем. В них можно найти и очищение, и успокоение, и ответы на волнующие тебя вопросы, и, наконец, просто наслаждение. Чистое наслаждение чистым искусством.

— Это мало кому дано, — пробормотал Саблин, чувствуя себя крайне неловко.

— Ну почему же, — живо откликнулся Таскон. — Людей с книгой в руках можно обнаружить гораздо чаще, чем вы предполагаете. И в самых неожиданных местах.

— Например, в каких?

— Например, среди следователей или оперативников. Да-да, не смотрите на меня с недоверием, именно среди следователей и оперативников. Вот вам самый живой пример: на днях дежурная машина привезла в Бюро Колю Гаврыша, он сутки дежурил, и его прямо с места происшествия, где он труп осматривал, доставили в Бюро, а я попросил меня подбросить к Белочке в больницу, навестить хотел, а тут такая оказия с транспортом… Ну вот, сел я в машину, а на сиденье книжка валяется. Вы же понимаете, я как печатное издание вижу, особенно бесхозное, так мои руки мгновенно становятся загребущими. Я ее и прибрал. Поэзия, заметьте себе, не что-нибудь, не боевичок, и не детективчик, и не фэнтези.

— Да быть не может! — не поверил Саблин. — Чтобы кто-то из оперов или следователей стихами интересовался?

— А вот и может! — Лев Станиславович снова хихикнул. — Не верите? Посмотрите сами, вот эта книжица, она у меня так здесь и лежит.

С этими словами он достал донельзя истрепанный поэтический сборник в мягкой обложке. Саблин собрался было полистать его, сборник открылся сам, вероятно, именно на этом месте его чаще всего и открывали.

«Смири гордыню, то есть гордым будь.Штандарт — он и в чехле не полиняет.Не плачься, что тебя не понимают:Поймет хоть кто-нибудь когда-нибудь…»

И дальше:

«У славы и опалы есть однаОпасность — самолюбие щекочут.Ты ордена не восприми как почесть,Не восприми плевки как ордена…»

Евтушенко. Надо же, как права была когда-то Ольга: все должно быть вовремя. И даже такая, казалось бы, отстраненная вещь, как стихотворение, которое он читал когда-то в далекой юности, но не понял. Эти строки казались ему глубокомысленными и очень красивыми, но не имеющими лично к нему, Сереге Саблину, ни малейшего отношения. И потом, разве гордость и гордыня — это не одно и то же? Поэт просто играет словами, за которыми нет никакого смысла! И почему после этой строчки идет строчка про штандарт, который и в чехле не полиняет? Какое отношение это имеет к гордости и гордыне?

Так рассуждал когда-то пятнадцатилетний Серега. А сейчас слова стихотворения впивались в голову и рвали мозг на части.

Поэт обращался лично к нему. Все должно приходить вовремя, тогда оно имеет смысл.

— Как вы думаете, долго еще? — обратился Саблин к секретарю Кашириной, которая откровенно скучала за своим столом и раскладывала на компьютере пасьянс.

Та оторвалась от своего занятия и виновато улыбнулась. Она была приятной молодой женщиной без малейших признаков заносчивости перед теми, кто приходил в эту приемную, намереваясь решить свой вопрос при личной встрече с советником мэра по безопасности. Секретарь хорошо понимала, что лишнего времени нет ни у кого, и желания часами просиживать на стуле в ожидании, пока разрешат войти, тоже не наблюдается. Она искренне сочувствовала каждому, кто вынужден был ждать, проявляла любезность и радушие, всем и всегда предлагала выпить чаю или кофе и вообще была милой и обаятельной. Саблину уже приходилось сиживать на этих стульях с неудобной спинкой, которыми заменили такие удобные, но старые кресла, и никогда ожидание его не тяготило: атмосфера в приемной Кашириной была какой-то удивительно теплой и ненапряжной.

Но сегодня его бесило все. Собственно, не только сегодня. Весь последний месяц он ощущал себя обнаженным нервом, который выставили на всеобщее обозрение. Разумеется, огромное число людей уже знали о том, что его постоянно приглашают в следственный комитет, и вот-вот последует вынесение постановления о привлечении его в качестве подозреваемого, а там и до заключения под стражу рукой подать, не говоря уж об отстранении от должности. Косые взгляды, иногда сочувствующие, но чаще любопытствующие и еще чаще — злорадные, буквально преследовали его. На работе в Бюро все шло наперекосяк, танатология была завалена работой, экспертов не хватало, областное Бюро не спешило присылать кадры, и Саблин, вместо того чтобы организовывать бесперебойное функционирование судебно-медицинской службы, ходил в секционную, вскрывал трупы, сам проводил гистологические исследования и писал заключения. Все разваливалось, включая его собственную жизнь.

Но почему-то внешнему миру не было до этого никакого дела. И когда приняли решение о коренной переработке всей концепции безопасности, в том числе и разделов, касающихся не только чрезвычайных ситуаций, но и гражданской обороны, Саблину, так же как и всем поголовно руководителям заинтересованных служб, вменили в обязанность в недельный срок подготовить свои предложения и доложить их лично Кашириной. Предложения он с грехом пополам написал, позвонил в приемную, спросил, когда можно прийти, и ему назначили время сегодня в 17.30. А теперь уже четверть седьмого, но его до сих пор не пригласили в кабинет советника мэра: перед самым носом пришедшего за десять минут до назначенного времени Саблина к Кашириной зашли двое каких-то мужчин с надутыми озабоченными физиономиями. И до сих пор не вышли.