Токио - Мо Хайдер

Возникли подозрения, что из фильма что-то вырезано, что какие-то кадры, по всей видимости, удалены недавно. Это была моя идея — убрать несколько кадров, на которых Ши Чонгминг отдавал ребенка. Я сама это сделала в комнате гостиницы Нанкина — грубо, с помощью ножниц и скотча. Я приняла это решение за него, решила, что он не должен мучить себя. Вот так все просто.

Я завернула кассету в мягкую обертку, тщательно написала черным маркером адрес на посылке. — «Доктору Майклу Бурана, IWG, Министерство юстиции». Я могла бы послать копии врачам в Англии и той медсестре, которая в темноте присаживалась у моей кровати. Могла бы отослать копию с засушенным цветком соседке по палате. Но делать этого я не стала. Я повзрослела и теперь очень много знала. Знания меня переполняли. Инстинктивно я различала, что происходит от безумия, а что — от невежества. Мне не надо было больше ничего и никому доказывать. Даже самой себе.

— Все завершено, — сказал Ши Чонгминг. — Теперь я знаю: моя жена была права, когда говорила, что время ходит по кругу. Вот и сейчас мы пришли к началу.

Было бело-голубое декабрьское утро. Отражаясь от снега, солнце слепило глаза. Мы стояли среди деревьев на Пурпурной горе над Нанкином. У наших ног была свежая неглубокая яма. Ши Чонгминг держал на руках маленький, завернутый в холст сверток. Он быстро нашел место, где отдал свою дочь Фуйюки. За пятьдесят три года на горном склоне кое-что изменилось: теперь среди деревьев сновали маленькие красные вагоны. На них туристов поднимали к мавзолею. Внизу вырос город двадцать первого века, с небоскребами и электронной рекламой. Но другие вещи остались неизменными, и Ши Чонгминг молча смотрел на них: солнце светило на бронзовый азимут, черные сосны гнулись под тяжестью снега, большая каменная черепаха до сих пор стояла в тени, безразлично глядя на деревья, а те росли и роняли на склоны семена, умирали и возрождались, умирали и возрождались.

Мы завернули останки ребенка в белый саван, поверх свертка я положила маленькую ветку желтого зимнего жасмина. Купила в магазине белое ципао, чтобы одеться для похорон согласно традиции. Мне показалось, что оно мне к лицу. На Ши Чонгминге был костюм с черной лентой на рукаве. Он сказал, что ни один китайский отец не должен присутствовать на похоронах своего ребенка. Встав в выкопанную яму и положив на землю маленький сверток, прошептал, что ему ни в коем случае нельзя становиться в могилу. Ему полагается стоять в отдалении и отводить глаза. «Но, — сказал он тихо, бросая землю на крошечный саван, — какое теперь это имеет значение?»

Я молчала. За нами наблюдала стрекоза. Странно было видеть в середине зимы живое насекомое, усевшееся на ветку возле могилы и наблюдающее за похоронами ребенка. Я смотрела на нее, пока Ши Чонгминг не тронул меня за руку и не сказал что-то тихим голосом. Я повернулась к могиле. Он зажег маленькую ароматическую свечу и воткнул ее в землю. Я нарисовала христианский крест, потому что не знала, что еще можно сделать. Затем мы пошли к автомобилю. Стрекоза слетела с ветки, а душистый дым от свечи медленно поднялся над горой мимо шелковичных деревьев в голубое небо.

Шесть недель спустя Ши Чонгминг умер в больнице на улице Чжонгшан. Я была возле его постели.

В последние дни он задавал мне один и тот же вопрос: «Как вы думаете, что она чувствовала?» Я не знала, что ответить. Мне всегда было ясно: человеческое сердце жаждет принадлежать кому-то, оно тянется к первому, ближайшему к нему теплу, так почему сердце ребенка должно в чем-то отличаться? Но я не сказала этого Ши Чонгмингу, потому что была уверена: в самые мрачные моменты его жизни он, должно быть, думал, что если его дочь дотянулась до единственного стоявшего возле нее на тот момент человека, то, должно быть, она испытала любовь к Дзюндзо Фуйюки.

И если я не могла ответить Ши Чонгмингу, то разве есть у меня надежда ответить тебе, моя безымянная дочь? Могу сказать только, что думаю о тебе каждый день, хотя никогда не узнаю, как измерить твою жизнь, твое существование? Может, ты еще не обрела душу, может, этот момент для тебя так и не наступил? Может, ты только вспышка света? Маленькая лунная душа.

Я никогда не перестану думать: где ты, возродишься ли в другом мире, а может, ты уже возродилась и живешь сейчас в любви и спокойствии в далекой стране, которой я никогда не увижу. Но в одном я уверена: если ты вернешься, то прежде всего поднимешь лицо к солнцу. Потому что, мое отсутствующее дитя, если ты хоть что-нибудь узнала, то поняла: в этот мир каждый пришел ненадолго.

Примечания автора

В 1937 году, за четыре года до атаки на Перл-Харбор, японские войска вошли в Китай и захватили столицу Нанкин. Последовавшие за этим события превзошли худшие опасения китайских граждан. Захватчики, впав в безумие, в течение месяца истязали, мучили и калечили людей.

Что же заставило дисциплинированную до той поры армию вести себя подобным образом? Об этом шли долгие дебаты (отличное исследование психики японского солдата провела Руфь Бенедикт в классическом произведении «Хризантема и меч»). Наибольшие споры в этом вопросе вызывает количество жертв. В Китае некоторые утверждают, что той зимой погибло четыреста тысяч человек. В Японии же настаивают на незначительных людских потерях. История, как не устают повторять, пишется победителями, но переписывают историю другие стороны: ревизионисты, политиканы, ищущие славы академики и даже, до некоторой степени, американцы, желающие успокоить Японию, видя в ее географическом положении стратегическое преимущество в борьбе против коммунизма. История может меняться, как хамелеон, выдавая ответ, которого от нее требуют, поэтому мало надежды на то, что в вопросе относительно количества жертв придут к согласию обе стороны.

В частично открытой братской могиле Мемориала жертв массовых репрессий гости Нанкина могут увидеть останки неопознанных людей, убитых во время нашествия 1937 года. Глядя на эти кости, пытаясь определить реальный масштаб побоища, я подумала, что, каким бы ни было действительное количество жертв, — большим или малым, четыреста тысяч или десять, — каждый из этих забытых и безымянных людей заслуживает нашего внимания, ибо за каждым стоит большая трагедия маленькой человеческой жизни.

До нас дошли обрывочные сведения о побоище: рассказы свидетелей, фотографии, несколько футов мутной 16-миллиметровой пленки, снятой достопочтенным Джоном Мэйджи. Фильм Ши Чонгминга — вымысел автора, но вполне возможно, что существуют кинопленки, не ставшие достоянием общественности из страха перед теми японцами, что устроили холокост. Копии фильма Мэйджи, привезенные в Японию неким человеком с целью их распространения, исчезли быстро, загадочно и бесследно. На основании обрывочных и скудных свидетельств нелегко создать художественное произведение о преступлении и при этом держаться подальше как от людей, охочих до сенсации, так и от ретроградов. Желая удержаться в этих рамках, я полагалась на работы двух людей: Айрис Чанг, чья работа «The Rape of Nanking»note 88 стала первой серьезной попыткой привлечь внимание широкой общественности к тому побоищу, и еще более важным источником стали для меня работы Кацуичи Хонда.

Японский журналист Хонда ведет это расследование с 1971 года. Он желает сообщить правду своей скептически настроенной нации. В последнее время в Японии начали пересматривать свое прошлое: историю захвата Нанкина осторожно включили в школьную программу, и тот, кто был свидетелем тех событий, не забудет шок и слезы пожилых японцев, узнавших правду от своих детей. Тем не менее Хонда Кацуичи вынужден скрываться. Собранные им 1999 свидетельств о нанкинской бойне содержат сведения о «горе трупов» в районе Тигровой горы и о живой пирамиде, сложенной из людей, пытавшихся избежать смерти. Имеется там и полученное из первых уст свидетельство о младенце, которого японский офицер вырезал из материнской утробы.

Кроме работ Хонды, я воспользовалась также материалами Джона Блейка и Энни Блант из Института психического здоровья; Джима Брина из университета Monash (в его базе данных имеется отличное собрание иероглифов — см. csse.monach.edu.au ); Ника Бэртона; Джона Дауэра (Embracing Defeat); Джорджа Форти (Japanese Army Handbook); Хайро Хитоми; Хайроки Кобаяси; Алистер Моррисон; Чигуса Огино; Анны Валдингер и всех тех, кто работает в Британском посольстве в Токио. Если в тексте имеются ошибки, то они мои собственные.

Благодарю Токио за возможность вольного обращения с его замечательной географией, а также Селину Уолкер и Бру Догерти за их энтузиазм и веру в меня. Как и всегда, благодарна Линде и Лауре Даунинг; Джей Грегори, Патрику Дженсону-Смиту; Маргарет Мэрфи; Лизанн Рэдис; Джилли Фолкхарду. Особая признательность великой Мэйри. А больше всех благодарю вас, мои постоянные и верные друзья, Кейт и Лотта Квин.