Нет - Анатолий Маркуша

Клавдия Георгиевна почувствовала его подспудное, тщательно замаскированное осуждение.

— В общем-то вы правы. Я всегда была ограниченной. Всегда жила в одну полоску. Захотела в медицину проникнуть — проникла. Выбрала хирургию — все говорили: брось, не бабское это дело, иди лучше в гинекологию или специализируйся на отоларингологических операциях, а я нет, только общую хирургию мне подавай, и пробилась. Я хороший хирург, настоящий. А еще на что-то души не хватает.

Хабаров не перебивал Клавдию Георгиевну. Ему было неудобно. «Ни к чему этот разговор получился». Но в голову никак не приходил приличный ход для отступления — ни шутливый, ни серьезный.

— В принципе я не жалуюсь, в принципе я своей жизнью довольна, — говорила Клавдия Георгиевна, — мне бы только жестокости побольше. Не умею говорить людям в лицо то, чего они заслуживают. Хочу и не могу. В горле какой-то ком сжимается — и немею. — Она замолчала, и Виктор Михайлович воспользовался этим:

— Это действительно трудно. Так хочется, бывает, сказать иногда человеку: ну и сволочь ты, братец, ну и подлец… А не говоришь. Подумаешь: вот скажу, так разве ж он поймет? Ни в жизнь! А если и поймет и, допустим, поверит, все равно лучше не станет. Подумаешь и молчишь. А на душе паршиво. Тоска.

— Да, да, это вы, Виктор Михайлович, очень точно заметили — тоска. Свирепая тоска, и некуда от нее деваться, и хочется землю грызть…

— Землю грызть, Клавдия Георгиевна, ни к чему. Не поможет. Просто надо взять хорошие стихи и читать вслух, совсем не думая, про что в этих стихах сказано, как, для чего, чему созвучно. Читать, вслушиваясь в музыку слов.

На одно колено ставши,Он прицелился в оленя.Только ветка шевельнулась,Только листик закачался,Но олень уж встрепенулся,Отшатнувшись, топнул в землю,Чутко встал, подняв копыто,Прыгнул, точно ждал удара.Ах, он шел навстречу смерти!Как оса, стрела запела,Как оса, в него впилася!..

И, не дожидаясь вопроса Клавдии Георгиевны, Хабаров сказал:

— Генри Лонгфелло, «Гайавата», перевод Бунина. Если когда-нибудь перед смертью у меня будет хоть пять минут свободного времени, обязательно постараюсь вспомнить «Гайавату»…

Они поговорили еще немного, и Клавдия Георгиевна, пожелав Хабарову спокойной ночи, ушла. В больничном дворе остановилась и, наверное, с минуту смотрела в тусклое, затянутое бледно-сиреневой пеленой небо. Звезды едва просматривались — звезды казались большими, больше, чем всегда, и размытыми. А Млечный Путь совсем затянулся, исчез. И с детства знакомый ковш Большой Медведицы она не отыскала. Попробовала вспомнить что-нибудь из стихов, вот только-только прочитанных Хабаровым, но перед глазами, будто напечатанная, всплыла всего лишь одна строчка: «Ах, он шел навстречу смерти!» Клавдия Георгиевна даже рассердилась: «Чепуха какая-то!..»

Из открытого, но неосвещенного окна послышался голос Вартенесяна:

— Довольно тэбе звезды считать. Спать пора.

Глава двенадцатая

Накануне вечером был «крупный разговор» и очередное выяснение отношений, и она снова выслушивала упреки, несправедливые, как все упреки на свете, улыбалась, хотя ей хотелось реветь…

Теперь, склонившись над историей болезни, подумала: «С удовольствием выписала бы его хоть сегодня. Слава богу, сейчас он транспортабелен и вообще…» Но записала, конечно, совсем другое:

«26 апреля. Состояние больного вполне удовлетворительное. Пульс 76 ударов в минуту. Живот мягкий, безболезненный. Физиологические отправления в норме».

И еще подумала: «А как привыкаешь к долгим больным, просто ужас». И еще: «Оперировать все-таки лучше, лечить — куда хуже…»

К вечеру Анна Мироновна с ужасом обнаружила, что дома она уже три дня и решительно ничего не успела. Стала вспоминать, как прошли эти дни, и получилось, что она не протранжирила ни одного часа.

Приехала поздно. Открыла дверь, ожидая, что сейчас вот пахнет в лицо скучным запахом нежилой квартиры. Анна Мироновна ужас как не любила возвращаться в пустой дом, когда на мебели лежит едва заметный, невесомый налет пыли, когда в воздухе держится сухой присадок чего-то безымянно-мертвящего, когда с подоконников молчаливо-укоризненно смотрят подсохшие листья «бабьих сплетен», будто веревочками прикрепленные к неживым, истончившимся стеблям.

Но против ожидания дом встретил ее свежей улыбкой хорошо протертой полированной мебели и медовым блеском светлых паркетных полов, и все цветы выглядели здоровыми, хорошо ухоженными. Анна Мироновна сразу поняла — это дело рук жены Рубцова, заботливейшей Полины Дмитриевны. У Рубцовых хранились «аварийные» ключи от хабаровской квартиры.

На кухонном столе Анна Мироновна обнаружила записку: «Когда приедете, сразу звоните к нам. Если и поздно — ничего. Дадим чаю и вообще». Анна Мироновна посмотрела на часы, было начало первого. Беспокоить Рубцовых не решилась. Приняла душ, подумала: «Кофе бы хорошо выпить». Заглянула в шкаф — кофе был на месте, и сахар, и заботливо приготовленная Полиной Дмитриевной пачка несладких хлебных палочек. Знала — Анна Мироновна любит.

На другой день с утра Анна Мироновна зашла к Рубцовым. Конечно, ее заставили позавтракать и долго расспрашивали, как Витя, что говорят врачи и неужели его невозможно перевести поближе к дому. Анна Мироновна отвечала на все вопросы, стараясь как-нибудь ненароком не подать виду, что торопится.

Потом она мучительно долго ходила из магазина в магазин, разыскивая подарок Андрюшке. На прощанье Хабаров сказал:

— Ты купи дело, а не какие-нибудь там панталончики с оборочками…

Дело? В представлении Хабарова это был, вероятно, набор слесарного инструмента или какой-нибудь электрический прибор для выпиливания, в крайнем случае — для выжигания. Все эти дельные вещи в магазинах имелись, но Анна Мироновна никак не решалась выбрать что-то определенное. Слесарный инструмент казался ей грубым и большим, а электрические приборы вызывали опасения — как бы не дернуло Андрюшку током, маленький ведь еще… В конце концов она решила Купить пальто. Пальто, если и не «дело» в Витином понимании, то, безусловно, вещь полезная, а не просто игрушка, которой Андрейка позабавляется день и бросит. Но такое пальто, как ей хотелось, сначала не попадалось, а потом она вдруг засомневалась в размере… Словом, на покупку подарка ушел весь день двадцать четвертого.

Вечером Анна Мироновна позвонила Алексею Алексеевичу, но не застала. Заглянула на полчасика к Орловым и сама не заметила, как просидела у них допоздна.

Двадцать пятого Анна Мироновна сначала побывала у Рубцовых. Потом сговорилась в ближайший день-другой встретиться с Бородиным, долго и безуспешно разыскивала Рабиновича и, наконец, поехала к Андрюшке.

Пальто оказалось Андрюшке впору, но радости у него не вызвало.

— А папа говорил, что купит духовичку и научит стрелять…

— Что надо сказать? — строго перебила Андрюшку Кира. И он немедленно, как автомат, произнес:

— Спасибо, баба. Только у меня есть пальто синее и с пуговицами, как у матроса, а духовички нет. И папа давно обещал, я помню…

Кира была рада Анне Мироновне, она всегда приветливо встречала свекровь, но на этот раз держалась как-то настороженно. Не сразу, а когда Андрюшка убежал играть с соседским мальчиком, спросила:

— Ну как он?

— Сейчас лучше, а было худо. Теперь уже и садится, и ногами шевелит…

— А это надолго, Анна Мироновна?

— Что именно — надолго?

— Ну, а имею в виду, когда он сможет летать.

— Летать? Не знаю, я совсем не уверена, что он вообще сможет когда-нибудь летать… Дай бог, чтобы ходил нормально. У него очень тяжелые переломы, Кира, очень. Это я, как врач, говорю.

— А что ж он будет делать, если не сможет летать?

— Жить, — сказала Анна Мироновна. — Абсолютное большинство людей живет не летая, и ничего…

— Но я могу представить, какую он тогда устроит жизнь и себе и вам! Хабаров — не Алексей Алексеевич…

Они не закончили разговора, пришли Андрюшкины гости. Народу собралось довольно много, и Анна Мироновна деятельно помогала рассаживать, занимать, кормить ребятишек.

Перед отъездом сказала:

— Виктор говорил, что очень хотел бы взять Андрюшку на лето к нам. Вместо дачи…

— Он хочет заниматься Андрюшкой и уверен, что сможет? — немедленно отозвалась Кира.

— Хочет и очень надеется, что сможет. Соскучился он без Андрюши.

— Анна Мироновна, милая, неужели вы думаете, что я воспрепятствую? Разве за три года я хоть маленький гвоздик между ними забила? Только… только передайте ему: к вам и Виктору я Андрюшу всегда отпущу, но… к вам двоим… Вы меня поняли? И пожалуйста, не осуждайте.