Меморист - М. Роуз

В тишине перед симфонией Давид развернул дождевик и достал две половины красного бруска, которые его средний сын принял бы за пластилин.

Когда Давид осматривал свою покупку в понедельник, брусок был целым, но он разрезал его пополам, проверяя, нет ли внутри еще одного «жучка», оставленного Томом Пакстоном, — и, разумеется, нашел его. Швырнув радиомаячок на рельсы метро, Давид подумал о «Глобальной службе безопасности» и о том, как он сейчас одним движением кисти, по сути дела, уничтожил компанию. А ведь Том так хитроумно подкупил всех торговцев оружием, чтобы те информировали его о своих покупателях… Интересно, во что это ему обошлось?

Но Давиду нисколько не было жалко Пакстона. Тот с такой быстротой расширял свою империю, что вряд ли имел понятие о том, что израильская компания, работающая в сфере обеспечения безопасности, приобретенная им три месяца назад, была той самой, что не смогла защитить семью Давида.

Расстегнув «молнию» наружного кармана чемодана, Давид достал оттуда все остальное, что было ему нужно: упаковку батареек и детонационный шнур толщиной с карандаш, от которого сработает взрыватель, от которого, в свою очередь, сработает семтекс. Достаточно будет только воткнуть в брусок взрывчатки взрыватель, обмотанный шнуром.

Собирая бомбу, Давид вспомнил конструкторы Бена, но сейчас нельзя было думать об этом.

Давид повторил действия, которые ему предстояло совершить примерно через семьдесят шесть минут — время, необходимое для исполнения Третьей («Героической») симфонии Бетховена. Конечно, все зависело от темпа, заданного дирижером, и от продолжительности пауз между частями симфонии.

Давид рассчитал свои действия так, чтобы нужный момент пришелся на то место симфонии, когда среди торжественного мажора третьей части снова возвращается минор. Он хотел не просто окончания, а изящного окончания. Так что во время заключительной коды, когда в воздухе повиснут последние ноты монументальной симфонии, он приведет в действие детонационный шнур с помощью проводов, подсоединенных к упаковке батареек. Электрическая цепь замкнется, под действием тока шнур раскалится докрасна и взорвется. «Так перегорает спираль в лампе накаливания», — много лет назад объяснил ему один специалист по безопасности, когда Давид готовил материал о тактике террористов во время одного из очередных волнений в секторе Газа. Так погас свет в жизни его жены, детей, родителей, теток, дядьев и остальных родственников. Поглаживая провода, словно это были пряди иссиня-черных волос его жены, Давид на мгновение представил себе аромат лосьона с экстрактом лимона, которым она пользуется… пользовалась, чтобы противостоять сушащему воздуху пустыни.

Вздрогнув от неожиданности, Давид оглянулся. Он что-то услышал. Какой-то звук. Совсем близко. Не музыку. Не крыс. Не человеческий голос. Звук доносился из воздуховода. Давид снова услышал его. Грохот падающих камней. Или обрушивающейся стены. А затем отдаленные приглушенные голоса. Катастрофа? Сюда кто-то идет? Все эти вопросы теперь не имели значения. Важны были только ответы. Но дать их могло одно лишь время.

ГЛАВА 87

Четверг, 1 мая, 18.15

— Его зовут Себастьян Отто, — быстро произнесла Меер, торопясь вытолкнуть слова изо рта, словно это могло унять тошноту. — Он запер нас и ушел, оставив открытым газ, и я знаю, где он… куда он направляется. К своему сыну в клинику Штейнхофа. Себастьян надеется помочь сыну… вот почему он убил моего отца.

Ей хотелось заплакать, ощутить за своими словами слезы, но она должна была рассказать полицейским все, чтобы те смогли найти Себастьяна. Арестовать его. За то, что он сделал.

Пока следователь Шмидт звонил по телефону, следователь Кранц помог Меер сесть в патрульную машину, объяснив, что ей надо будет съездить в полицейский участок и сделать заявление. Он извинился за то, что вынужден так поступить.

— Нет. Я хочу поехать в больницу. Чтобы быть рядом с отцом.

— Хорошо, мы найдем какую-нибудь комнату в больнице и побеседуем там, — согласился Кранц, заводя машину.

Окончив разговор по телефону, Шмидт обернулся к Меер.

— Наши люди уже направляются в клинику Штейнхофа.

— У нас есть описание господина Отто? — спросил напарника Кранц, трогаясь.

С заднего сиденья Меер увидела, как у Шмидта покраснел затылок.

— Мисс Логан, вам будет не трудно нам помочь? — обратился к ней следователь.

Она, как могла, описала Себастьяна, а закончив, попыталась представить себе лицо своего отца. Но не то, каким оно было, когда он лежал на носилках, а медики накрывали его простыней, — серым и неподвижным, — а другим, как, например, тогда в Нью-Йорке, когда они с отцом обедали вместе и он рассказал про то, как разыскал редчайший экземпляр Торы. Однако это лицо от нее ускользало.

Сглотнув свои чувства, Логан выглянула в окно на прохожих на улице. Дождь прекратился, но тротуары оставались мокрыми, и большинство пешеходов держали в руках мокрые зонтики. На углу стояли трое подростков в джинсах, все с серьгами в ушах, поглощенные разговором. Пожилая женщина с голубым полиэтиленовым пакетом шла рядом с матерью, толкавшей коляску, к ручке которой был привязан красный воздушный шарик. На протяжении еще двух кварталов Меер смотрела не на машину «Скорой помощи», а на это красное пятно, но затем улица стала более свободной, и патрульная машина набрала скорость. Развернувшись назад, девушка провожала взглядом воздушный шарик, становившийся все меньше и меньше, пока, наконец, совсем не исчез. Когда она уже больше не могла разглядеть его, ее захлестнула новая волна печали. Засунув в рот кулак, Меер сдержала слезы.

Судя по всему, следователь Кранц заметил ее резкое движение в зеркало заднего вида, потому что сказал:

— Мы уже почти приехали. С кем вы хотите связаться?

— С Малахаем Самюэльсом.

— Это в Штатах?

— Нет. Он здесь. Остановился в той же гостинице, что и я.

Следователь сделал пометку.

— С кем-нибудь еще?

Должен был быть еще кто-то, но Меер никак не могла сообразить, кто. Она вообще не могла думать. У нее перед глазами застыл образ отца, неподвижно лежащего на земле в окружении медиков.

Свернув направо, машина подъехала к приемному отделению больницы, где уже стояли пять карет «Скорой помощи». Меер не знала, которая из них привезла… Она даже мысленно не смогла произнести это жуткое слово. Выскочив из машины, она увидела перед собой пять одинаковых микроавтобусов, и ее охватила паника.

Увидев смятение Меер, к ней подошел Кранц.

— Ваш отец уже внутри, — сказал он, предлагая руку, но Меер покачала головой и первой направилась к двустворчатым стеклянным дверям.

Запах антисептика оглушил ее, как только она вошла в коридор. Теперь, оказавшись внутри, Меер не знала, куда идти дальше, и застыла на месте, растерянно озираясь по сторонам.

— Мы нашли комнату, где нам никто не помешает. Пожалуйста, пройдемте сюда, — сказал Кранц после того, как дал Меер возможность побыть несколько минут наедине с телом отца.

На столе посреди комнаты в стеклянной вазе стоял букет увядших маргариток. Рядом были разбросаны кубики детской мозаики. Следователь Фиске, с которым Меер познакомилась почти неделю назад после ограбления квартиры ее отца и убийства Рут, уже ждал, что-то записывая в блокнот, и при виде молодой женщины его печальные глаза бассета наполнились сочувствием.

— Понимаю, вам сейчас очень тяжело… — начал он.

Меер, кивнув, быстро заговорила, поскольку выслушивать соболезнования было еще слишком рано.

— Я под подозрением?

— Нет.

Кранц и Шмидт стояли у нее за спиной, не садясь за стол.

— Почему они стоят у двери? Караулят, чтобы я не удрала?

— Я не опасаюсь вашего бегства. Они здесь, для того чтобы вас защитить.

— Не слишком ли поздно?

Фиске попытался скрыть свою реакцию, принявшись писать что-то в блокноте, но от Меер не укрылось, как он вздрогнул.

— Но мы следили за вами, — сказал он.

Меер была поражена.

— Почему?

— Узнав о том, что произошло в Бадене с вами и Себастьяном Отто, мы приставили к вам людей, но вам удалось оторваться от них, когда вы вскочили в трамвай и оставили на остановке не только Малахая Самюэльса, но и полицейских, наблюдавших за ним.

Меер словно снова почувствовала пальцы Себастьяна, стиснувшие ей руку, увлекающие в тронувшийся трамвай. Тогда она поверила ему, когда он сказал, что пытается скрыться от тех, кто напал на них в лесу, от тех, кто хочет использовать ее, чтобы найти флейту. Поверила, что они случайно потерялись с Малахаем в парке Ратхаус. Но теперь девушка думала иначе. Затащив ее в трамвай, Отто обманул Малахая и полицейских, следивших за ними. Был ли это тот самый момент, когда он перешел от того, чтобы ей помогать, к тому, чтобы любыми средствами добиться желаемого? Или же это, как сказал Себастьян в подземном склепе, случилось тогда, когда она отказалась сыграть на флейте?