Екатерина Медичи - Василий Балакин

Королева-мать в очередной раз обманулась, полагая, что действительно достигнуто единение, которое позволит ее сыну сохранить высокое положение католического, «христианнейшего» короля Франции. Она более, чем кто-либо иной, готова была обманываться, когда речь шла о замирении и прекращении или недопущении кровопролития. Что же касается Генриха III, то он, оказавшись в чрезвычайно трудном положении, разыграл в Шартре, дабы обмануть всех, включая и мать, комедию примирения с Гизом, давно уже замыслив совсем иное. А ведь церемония примирения получилась воистину трогательной: король поднял герцога, преклонившего перед ним колена, обнял его и повел на торжественный банкет, во время которого провозгласил в его честь здравицу. Екатерина была на седьмом небе от счастья. Герцог мог думать, что король признает его фактическую власть, как сам он признает авторитет короля. И тем не менее, когда Генриху III предложили возвратиться в Париж вместе с Гизом и делегацией парижан, он отказался, заявив, что намерен отправиться в Блуа, где в ближайшее время соберутся Генеральные штаты. Слово короля — закон, и за ним последовал весь двор, включая Гиза и королеву-мать.

По прибытии в Блуа Генрих III, видимо, ободренный тем, как послушно последовали за ним подданные (а не он за ними), решил, что пора кончать притворство. Первым дело он, как уже бывало не раз, «отблагодарил» свою мать, уволив из королевского совета восемь человек, наиболее преданных ей и служивших инструментом ее политики. На замену им пришли люди, по своим деловым качествам не выдерживавшие никакого сравнения с уволенными, зато преданные лично ему. Двор был шокирован столь демонстративным разрывом с политикой королевы-матери. Потрясение, пережитое Екатериной, было столь велико, что она даже внешне переменилась — разумеется, не к лучшему. Поступок короля был настолько скандальным, что даже папский легат поинтересовался у него причинами произведенного им переворота. Генрих III сухо ответил, что ему уже 37 лет и он намерен править самостоятельно ради достижения наилучшего результата. И вправду, оставалось уже недолго ждать результатов «нового курса» бесталанного короля...

16 октября 1588 года в Блуа состоялось со всей подобающей такому событию пышностью открытие сессии Генеральных штатов. Генрих III, упиваясь своим королевским величием, произнес при открытии замечательную речь, в которой посвятил немало льстивых слов своей столь грубо отставленной от дел матери, желая не столько утешить, сколько окончательно утопить ее в потоке славословия. Екатерина при этом величественно восседала под балдахином, украшенным лилиями, справа от короля-оратора, ничем не выдавая своих чувств. В своем выступлении Генрих III заявил также о приверженности католической церкви и о намерении не допустить к наследованию королевского престола Франции любого заподозренного в ереси. Он заранее соглашался на принятие законов, которые обеспечили бы мир в королевстве и позволили бы успешно справиться с бедственным положением народа, бороться с беспорядками и коррупцией. Депутаты доброжелательно внимали королю — до тех пор, пока он не перешел к Лиге и лично Гизам, прямо обвинив их в подстрекательстве к мятежу.

После этих слов, прозвучавших, как удар хлыста, герцог Гиз покинул зал, чтобы обо всем проинформировать кардинала Бурбона, по болезни не присутствовавшего на заседании. Кардинал, самочувствие которого, по правде сказать, было не хуже состояния здоровья королевы-матери, умевшей в нужный момент собраться с силами, не привык напрягаться и потому скамье заседаний предпочел мягкую постель. Взволнованный Гиз пытался было объяснить ему всю серьезность положения, но этот выдвинутый Лигой претендент на французский престол не хотел даже в малой мере брать на себя ответственность и посоветовал герцогу обратиться за содействием к Екатерине Медичи. В кризисной ситуации всегда обращались к ней за содействием, даже если она была в немилости. Однако на сей раз она могла лишь признаться Гизу, что не обладает таким влиянием на сына, о котором тот говорил в своей речи.

Впрочем, Генрих III рано уверовал в свою безграничную власть: Генеральные штаты отказались публиковать его речь в том виде, в каком она прозвучала из его уст. Ему еще раньше следовало бы понять, что состав депутатов, собравшихся в Блуа на сессию Генеральных штатов, не оставлял ему ни малейших шансов на принятие желательных для него решений. Лигёры так обработали общественное мнение, что им принадлежало абсолютное большинство среди представителей всех трех сословий. Меньшинство составляли «политики», то есть умеренные католики, тогда как протестанты отсутствовали полностью.

Председателями всех трех курий — дворян, духовенства и третьего сословия — были избраны лигёры. Короля лишили права вето, тем самым заранее нейтрализовав все его инициативы и обеспечив принятие решений большинством голосов. Иначе говоря, депутаты, особенно от третьего сословия, взяли курс на установление конституционной монархии. Однако это намерение наталкивалось на традиционные представления, слишком глубоко укоренившиеся во французском обществе, чтобы можно было так просто пренебречь ими. По этой причине с первых же дней заседания Генеральных штатов начались разногласия даже среди лигёров. Ничего удивительного, что когда на первом заседании в зале появился король, все встали, с должным почтением приветствуя его.

К кому мог обратиться Генрих III, получив от депутатов увесистую пощечину? К кому еще, как не к матери! Как всегда, Екатерина предложила компромиссное решение (а что еще оставалось?): убрать из речи слова, прозвучавшие выпадом против Лиги и Гизов, и в таком виде опубликовать ее, от чего конечно же не откажутся и Генеральные штаты. Свой совет сыну она заключила фразой, не лишенной юмора: «Мне было бы так огорчительно, если бы слова, сказанные вами в мой адрес, пропали для потомков». Впрочем, как раз эта часть речи короля могла быть опубликована совершенно беспрепятственно, и Екатерина знала это столь же хорошо, как и то, что ни при каких условиях не может быть напечатано неугодное Лиге и Гизам. Впавшая в немилость и больная, она оставалась сама собой, не теряя здравого ума и присутствия духа.

Между тем Генеральные штаты продолжали заседать, и герцог Гиз, его брат кардинал и верхушка Лиги времени даром не теряли. В ходе развернувшихся дебатов они сумели так запутать дело, что выдвигавшиеся требования поражали своей непоследовательностью и отсутствием элементарной логики. Так, депутаты требовали незамедлительного и полного истребления гугенотов, но при этом добивались резкого сокращения налогов. Генрих III вследствие этого был лишен возможности собрать необходимое войско, и его упрекали в бездействии и даже предательстве, в стремлении вновь примириться с гугенотами. Уважение, продемонстрированное королю в момент открытия сессии Генеральных штатов, сменилось подозрительным и даже презрительным отношением к нему. Несколько депутатов, подстрекаемых господами Лотарингцами, осмелились даже грубо оскорбить монарха. Если герцог Гиз еще проявлял в отношении его некоторое почтение, хотя и смешанное с долей иронии, и держался в стороне от словесной перепалки депутатов, то его брат кардинал служил главным вдохновителем беспорядка, царившего на заседаниях, стараясь завести дело в тупик. Однако Генрих III, несмотря на все унижения, которым его подвергали Генеральные штаты, и нараставшую угрозу для себя, не сдавался. Дело шло не только о личном спасении, но и о сохранении монархического принципа. Напротив, герцог Гиз, хотя и стремился взойти на королевский трон, подрывал этот принцип, поскольку, если бы ему удалось свергнуть Генриха III, он стал бы выборным королем, предводителем победившей группировки, своего рода коронованным диктатором.