Последняя война - Василий Росляков

- Под мою ответственность, - сказал Николай Петрович.

- Под твою? Подумать надо.

Мать, Пелагея Николаевна, опять в слезы. Николай Петрович опять доводы приводить, на сознание налегать.

- Газета позарез нужна. Надо поднимать партизанский дух, надо разлагать врага. Как же без этого, Тихон Семенович?

- Поднимать надо, - согласился Тихон Семенович, - и разлагать тоже. Подумать надо...

Пришла, уговорила стариков Морозова Нюра. Монашка Славкина. Платочком прикрывается, краснеет, тихонечко, исподлобья, поглядывает Нюра Морозова. Не ест ничего, а потом, говорит, голова болит...

...Уже по берегу Неруссы едут, по зеленой траве-мураве, а Николай Петрович все рассказывает, вспоминает. Разговорился. И про Трубчевск рассказал, там Николая Петровича застигла война. В субботу вернулся из поездки по району, а в воскресенье встал рано, сел писать критический материал по ремонту уборочных машин, чтобы в понедельник с утра передать в область. Николай Петрович был собкором областной газеты. Сел писать. Материал получился острый. Когда закончил, поставил точку, утро уже было в разгаре, собрался выйти, пивка попить, по улицам побродить. Трубчевск замечательный городок, зеленый, веселый, нравился Николаю Петровичу. Только собрался выйти, а тут по радио... Война началась. Митинги пошли, пришлось новый материал передавать в область.

...На мосту через Неруссу Николай Петрович остановился, прислушался. И Славка остановился. Отчетливо улавливалась недальняя пулеметная стрельба. Но не от Суземки, а, кажется, от Невдольска или Устари. Так определил Николай Петрович. Отчетливо бормотал станкач, у ручных пулеметов тон немного повыше. То ли в самом деле бой шел недалеко, то ли река доносила так ясно, что бой казался недальним. Не напороться бы на этих сволочей, на немцев или на полицаев. Стали осторожнее ехать, часто останавливались, приглядывались, прислушивались.

Сначала увидели дымы над Суземкой, потом встретили конный разъезд отряда "За власть Советов". Слава богу, добрались благополучно. Суземка уже была нашей, выбили фашиста и из Негина, Невдольска, Устари. Теперь гнали его за лесной кордон, к Десне, к Трубчевску. А Суземка была нашей. Третий день дымила, догорала. Люди, что пооставались, рыли землянки, сидели на пепелищах. Сразу же натолкнулись на знакомого человека, на жену Ивана Алексеевича. Живая осталась жена печатника, сама себе не верила, потому что многих немцы побили, пожгли, повешали. Расстреляли стариков Нюры Морозовой - Тихона Семеновича и Пелагею Николаевну.

- Как! - воскликнул Николай Петрович, и глаза его косящие страшно округлились. - А Иван, твой-то, просил меня пожаловаться Тихону Семеновичу: Нюрка ничего не ест, а потом, говорит, голова болит.

- Некому жаловаться.

Ни одного целого дома. Догорали последние остатки районного центра и ближних к нему деревень.

Все забыл Славка. И что был счастлив последние дни, и что везло ему страшно в этой войне, и что под ним оседланный конь - давняя, детская мечта его; перестал видеть себя со стороны. Видел убитых, повешенных, обгорелых, утопленных в речке. Трупы детей, стариков, девушек. Все онемело в нем. Иногда, особенно на обратной дороге, когда они опять были одни с Николаем Петровичем, на него находил детский страх, беззащитность, вроде он маленький еще, и хотелось ему взять за руку взрослого и к ноге его прижаться. Николай Петрович, ехавший впереди, может, и не подозревал, что именно к его ноге хотелось прижаться Славке.

А леса за Неруссой были прекрасны, все так же полны были птичьего гомона. И под их сенью рысцой ехали те же двое всадников - Николай Петрович и Славка Холопов.

По приезде сел писать заметки для полосы, которую Николай Петрович велел озаглавить так: "Прочти, запомни, отомсти".

Нюра плакала. Никогда бы этого не видеть и не слышать. Уходите от меня, кричала она, забилась за кассы и никого туда не пускала. А утром, ничего не сказав, пешком ушла в Суземку. Через три дня вернулась. Почернела. Пропала тихая улыбка, пропал тихий, вкрадчивый взгляд исподлобья. На нее нельзя было смотреть.

9

Стал Славка газетчиком, стал жить на колесах. Еще не отболела Суземка, а он уже опять в дороге. Теперь ехал в родной свой отряд "Смерть фашизму", ехал один, и не в седле, а на легкой повозке-одноконке, та коняга была штабная, взял ее Николай Петрович тогда на одну поездку.

Постелил Славка сенца под себя, разжился кнутиком у возчика, у Коли, и тронулся в путь. Сидеть было удобно, кобылка шла хорошим шагом, впереди маячил родной отряд "Смерть фашизму". И мысли отступились от последних дней, закружились по-новому, потекли в новом направлении, туда, куда он ехал сейчас, куда стремилась его душа.

Ехал, погонял помаленьку. Думал. Для этого нехитрого дела и простор был, и времени с избытком. Карабин с пятью патронами в магазине поставлен на предохранитель и положен в передок повозки, снял Славка и пояс с тяжелым подсумком, тоже положил в передок, рядом с карабином.

- Н-н-о, милая, пошевеливай.

И взмахивал кнутиком над рыжим крупом лошади.

Не сразу Славка нашел отряд. Пришлось попетлять лесными дорогами. Выехал рано, на восходе солнца, а попал в урочище уже после обеда.

"Смерть фашизму" проживал теперь не в землянках, а в лесном урочище. Штаб - в избе, а дежурный взвод, свободный от боевых операций и стоявший на охране штаба, - в сарае, где во всю длину растянуты бесконечные нары. Тут спал взвод.

В штабной избе, в ее командирской половине, ходил по выскобленным половицам Петр Петрович Потапов. Ходил он, хмуро и сердито глядя себе под ноги, и шаги его были тоже хмурыми и сердитыми. А на лавке, тоже чисто выскобленной, сидело двое партизан, молодых парней, одетых по-партизански, кто в чем, физиономии у них были испуганные и виноватые.

Петр Петрович, командир отряда, Славкин командир бывший, хотя и узнал гостя сразу, хотя и обрадовался, - сердито, взбычившись, пробурчал приветствие и что-то еще: садись, проходи или еще что-то в этом роде, пробурчал и опять стал ходить прежним шагом, хмурый и сердитый, и бросать слова тем парням. Появление Славки заставило Петра Петровича замолчать на минуту, потом он снова стал говорить, то есть бросать оробевшим и виноватым парням хмурые и сердитые слова.

- Довоевались... вояки славные, домародерничались, - бум-бум-бум...

Потом повернулся к гостю:

- Чего приехал?

Славка сказал, что он ведь теперь в газете работает.

- Слыхал, - проговорил Петр Петрович, не поднимая головы и по-прежнему глядя себе под ноги. Потом опять зашагал по половицам. - Вояки славные... Имя Климента Ефремовича обложили. Садитесь.

При каждом залпе Петра Петровича, при особо тяжелых словах парни мгновенно вскакивали, и каждый раз Петр Петрович заставлял их садиться.