Справедливость. Как поступать правильно? - Сэндел Майкл

Жизнь как множество историй

Убедительный ответ на этот вопрос предлагает Аласдер Макинтайр. В книге After Virtue («После добродетели», 1981) Макинтайр рассказывает, что мы как нравственные субъекты приходим к своим целям и задачам. В качестве альтернативы волюнтаристской концепции личности Макинтайр выдвигает нарративную концепцию. Люди — существа, рассказывающие истории. Мы проживаем жизнь в поисках рассказов. «Я могу ответить на вопрос: „Что мне следует сделать?“ — только если могу ответить на более ранний вопрос: „Частью какой истории (или каких историй) я оказываюсь?“»[333]

Макинтайр замечает: все живут нарративами, которые обладают определенным телеологическим содержанием и характером. Это не означает, что нарративы имеют четкую и устойчивую цель или предназначение, сформулированное какой-то внешней властью. Телеология и непредсказуемость сосуществуют. «Как персонажи вымышленного нарратива мы не знаем, что произойдет дальше, но тем не менее наша жизнь имеет определенную форму, которая проецируется в наше будущее»[334].

Жить — значит осуществлять поиск нарратива, претендующего на определенное единство или обладающего последовательностью, непротиворечивостью. Сталкиваясь с развилками, я пытаюсь выяснить, какой из путей придает смысл моей жизни в целом и вещам, о которых я забочусь. Моральные размышления — это преимущественно рассуждения об интерпретации моей жизни, а не проявления моей воли. Такие размышления сопряжены с выбором, но выбор обусловлен интерпретацией. Выбор — не акт моей суверенной воли. В конкретный момент этот акт может быть любым, но другие могут понимать лучше, чем я, какой из открывающихся передо мной путей выбрать, какой из них лучше соответствует линии моей жизни. Поразмыслив, я, может быть, скажу, что мой друг знает меня лучше, чем я сам себя знаю. Нарративное описание моральной субъектности обладает тем достоинством, что допускает такую возможность.

Нарратив также показывает, что моральные рассуждения связаны с размышлениями в рамках более широких историй о жизни, таких, частью которой является и моя жизнь. Как пишет Макинтайр, «я никогда не смогу стремиться к благу или осуществлять добродетель, будучи всего лишь индивидуумом»[335]. Я могу наполнить нарратив моей жизни смыслом, только согласовав его с историями, участником которых я оказываюсь. Для Макинтайра (как и для Аристотеля) нарративный или телеологический аспект морального размышления неразрывно связан с членством, принадлежностью.

«Все мы подходим к нашим обстоятельствам как носители определенной социальной идентичности. Я — чей-то сын (или чья-то дочь), чей-то двоюродный брат или чей-то дядя. Я — гражданин того или этого города, член той или другой гильдии или профессии; я принадлежу к этому клану, к этому племени, к этому народу. Отсюда следует, что то, что хорошо для меня, должно быть хорошо для тех, кто исполняет те же роли, какие выполняю я. Как таковой я наследую прошлое своей семьи, своего города, своего племени, своего народа, а также ряд долгов, наследий, правомерных ожиданий и обязательств. Они составляют данность моей жизни, точку моего морального старта. Это отчасти то, что придает моей жизни ее нравственную особенность».[336]

Макинтайр охотно признаёт, что нарративный отчет противоречит современному индивидуализму. «С точки зрения индивидуализма, я — то, чем я сам выбрал быть». С точки зрения индивидуализма, моральное размышление требует, чтобы я вывел за скобки свои идентичности и обременения или абстрагировался от них: «Меня нельзя считать ответственным за то, что делает или сделала моя страна, если я молчаливо или явным образом не принимаю такую ответственность. Такой индивидуализм проявляют те современные американцы, которые отрицают всякую ответственность за последствия рабства чернокожих американцев, говоря: „У меня никогда не было рабов“»[337]. (Следует заметить, что Макинтайр написал эти строки почти за 20 лет до того, как возражавший против репараций конгрессмен Генри Хайд сделал точно такое же заявление.)

Макинтайр предлагает рассмотреть другой пример: утверждение «молодого немца, считающего, что, поскольку он родился после 1945 г., то, что нацисты делали с евреями, не имеет никакого морального значения для его отношений с евреями-современниками». Макинтайр усматривает в такой позиции нравственную ограниченность. Такая позиция исходит из ошибочной посылки, гласящей, что «личность отделима от выполняемых ею социальных и исторических ролей и статусов»[338].

«Контраст с нарративным представлением о личности ясен. Ибо история моей жизни всегда укоренена в истории сообществ, из которых я черпаю свою идентичность. Я родился с каким-то прошлым; и попытка отсечь себя от этого прошлого в индивидуалистической манере приводит к деформации моих нынешних отношений».[339]

Выдвинутая Макинтайром нарративная концепция личности является четким контрастом волюнтаристской концепции человека как свободно выбирающей, ничем не обремененной личности. Как можно сделать выбор из этих двух концепций? Можно было бы спросить себя, какая из них лучше всего отражает опыт нравственных рассуждений, но на этот вопрос трудно ответить абстрактно. Другой способ оценки двух взглядов — постановка вопроса, какой из этих взглядов дает более убедительное описание моральных и политических обязательств. Связаны ли мы какими-то моральными узами, которые мы не выбираем и которые нельзя возвести к общественному договору?

Обязательства, лежащие за пределами согласия

На этот вопрос Роулз ответил бы: «Нет». Согласно либеральной концепции, обязательства могут возникать только двумя путями — или как естественные обязанности, которые мы несем перед другими людьми как таковыми, или как добровольные обязательства, которые мы принимаем на себя по своему собственному согласию[340]. Естественные обязанности универсальны. Мы несем их перед личностями как личностями. Такие обязанности включают обязанность относиться к другим лицам с уважением, быть справедливыми, избегать жестокости и т. д. Поскольку они возникают из автономной воли (Кант) или из гипотетического общественного договора (Роулз), они не требуют актов согласия. Никто не скажет, что я обязан не убивать вас только в том случае, если я пообещал не убивать вас.

В отличие от естественных обязанностей, добровольные обязательства конкретны, а не универсальны и возникают из согласия. Если я согласился покрасить ваш дом (в обмен на заработную плату или, скажем, в качестве благодарности за некую любезность), я обязан сделать то, что обещал. Но на мне не лежит обязанность красить дома всем. Согласно либеральной концепции, мы должны уважать достоинство всех, но за пределами этой обязанности мы обязаны делать только то, о чем мы договорились. Либеральная справедливость требует, чтобы мы уважали права других людей (определенные нейтральной системой), но не того, чтобы мы продвигали благо других людей. Должны ли мы заботиться о благе других людей, зависит от того, с кем мы договорились об этом — и договорились ли вообще.

Одно поразительное следствие этого взгляда — мнение о том, что «для граждан вообще, строго говоря, нет никаких политических обязательств». Хотя люди, добровольно вступающие в борьбу за должности, вместе с этим добровольно принимают на себя политическое обязательство (а именно обязательство служить стране в случае избрания), обыкновенные граждане такого обязательства не несут. Как пишет Роулз, «неясно, что является необходимым обязывающим действием или кто его совершил»[341]. Таким образом, если либеральная трактовка правильна, то у среднего гражданина по отношению к согражданам нет никаких особых обязательств, выходящих за пределы универсальной, естественной обязанности не творить несправедливости.