Клоун Шалимар - Салман Рушди

Исчезновение Бунньи он переживал столь же сильно, как смерть жены. Даже красота кашмирской природы оказалась бессильной смягчить его страдания — не столько физического, сколько морального порядка: мало того, что Бунньи сбежала, она еще оказалась и безнравственной. И это сделало ее чужой. Он чувствовал, что вот-вот рухнет, как старое здание, у которого подгнил фундамент. Прилив уже лизал ему ноги, и Пьярелал ощущал, что скоро его накроет с головой. Медитация научила его отключаться от действительности и уходить в философские размышления. В один из подобных моментов его мысли обратились к Кабиру.

Рассказывали, что поэт Кабир был зачат непорочной девой и родился в 1440 году, но пандита эти легенды мало интересовали. То, что его воспитали ткачи-мусульмане, что он не знал грамоты и единственное, что мог написать, было имя Рамы, тоже не представляло особого интереса. Для Пьярелала было важно другое, а именно учение Кабира о существовании двух душ: души индивидуальной, именуемой дживанатма, и души божественной — параматма. Избавления от страданий и от круга перерождений, по Кабиру, возможно достичь путем избавления от двойственности, посредством слияния души индивидуальной с душою универсальной. Понимание этого состояния как смерти при жизни представлялось Пьярелалу весьма поверхностным. Более глубокое толкование заключалось в том, что таким образом человек мог достичь состояния экстатического восторга.

Однажды, выйдя из состояния медитации на берегу Мускадуна, Пьярелал увидел сидевшую на камне девушку, и на какой-то миг ему почудилось, что это Бунньи, но в следующее мгновение он с упавшим сердцем узнал в ней Гонвати, дочку Шарги. Из вежливости он подошел к ней.

— Пандит-джи, — сказала она через какое-то время, — я часто наблюдала, как вы сидите на этом самом месте, беседуя с Бунньи и Шалимаром, и, признаться, немножко завидовала. Мне тоже хотелось послушать ваши умные речи, мне тоже хотелось приобщиться к вашей мудрости. Увы, я не была вашей дочерью и покорилась судьбе.

Наставника тронули ее слова. Временами ему казалось, что когда Бунньи сидела тут со своим возлюбленным, то в душе посмеивалась над его болтовней. А эта девушка действительно хотела поучиться. Если бы он только знал об этом тогда! Впервые за многие месяцы Пьярелал улыбнулся. После этого девушка так часто, как только могла, приходила на берег Мускадуна и садилась у его ног. Она так серьезно и трепетно ловила каждое его слово, что он неожиданно для себя стал делиться с ней самым сокровенным, о чем не говорил ни с кем. После одной из таких откровенных бесед Гонвати встала, взяла руки Пьярелала в свои и, немного переиначив, повторила ему фразу, которую ее сестра сказала клоуну Шалимару:

— Не вините себя за то, что умерло, а лучше возблагодарите Всевышнего за то, что еще живо.

Абдулла Номан вынужден был принять вариант мритаки — да и как он мог возражать, если даже отец Бунньи высказался «за».

— Ты решил окончательно? — спросил он у друга после совета.

Все остальные разошлись, и они вдвоем пили солоноватый розовый чай у Номанов наверху. Чашка в руках Наставника задребезжала на блюдце, когда он подтверждал смертный приговор.

— Одиннадцать часов на дню я посвящал раздумьям по поводу того, как, существуя в миру, можно в то же время не жить в нем, — поведал Пьярелал старому приятелю. — И многое в этой загадочной формуле мне стало понятно. Мое дитя, моя Бхуми избрала путь мритаки — мертвеца при жизни. Она сделала это по своей воле, и я не должен цепляться за нее. Я решил дать ей уйти. — И после паузы добавил: — К тому же есть и еще одно обстоятельство: нужно как-то усмирить твоего разгневанного сына.

На автобусной остановке, в снежном урагане, Зун проговорила:

— Они убили тебя, потому что любили, а ты ушла.

На окраине Пачхигама, у Мускадуна, было местечко, укрытое от посторонних глаз густой зеленью. Летом после школы четыре неразлучные подруги — сестры Шарга, Зун и Бунньи Каул — неслись, бывало, сюда сломя голову, раздевались донага и кидались в речку. Ледяная вода кусалась, но это было только приятно. Они визжали и хохотали, когда бог вод ласкал их своими холодными руками. Выкупавшись, они катались по траве, пока не обсохнут, высушивали ладонями волосы и возвращались домой как ни в чем не бывало, только после того как все свидетельства их озорства пропадали бесследно. Зимними вечерами четверка с толпой других деревенских ребятишек собиралась в просторном теплом помещении совета старейшин на втором этаже дома Номанов, где взрослые рассказывали им всякие занятные истории.

В памяти Абдуллы Номана хранилась целая библиотека разных легенд и сказок — одна другой невероятнее. Он мог рассказывать их бесконечно, а когда останавливался, дети с криками требовали продолжения. Женщины по очереди вспоминали смешные случаи из собственной жизни. У каждой семьи в Пачхигаме был огромный запас подобных историй, и поскольку их слушали все дети, то эти истории становились их общим достоянием. Этот волшебный, магический круг был разорван, когда Бунньи сбежала в Дели и стала подстилкой американца.

В тот день, когда, безобразно расползшаяся, отупевшая от наркотиков Бунньи возвратилась в Пачхигам и одиноко стояла, запорошенная снегом, а Химал с Гонвати в метели кружили вокруг нее, они не испытывали ни малейшей симпатии к подруге детства. Если Гонвати Шарга и чувствовала укоры совести по поводу своих хладнокровных козней, приведших к «убийству» Бунньи, то с успехом их заглушала.

— Как она посмела заявиться после горя, которое всем причинила?! — прошипела она, вне себя от злости.

Химал же сияла: ее так обрадовали страшные перемены во внешности Бунньи, что само возвращение к жизни бывшей подруги она оставила без внимания.

— Ты только взгляни, какая она стала! — шепнула она сестре. — Теперь он больше не будет ее любить. Кому она нужна!

Страшная правда, однако, заключалась в том, что причина, по которой Химал так и не удалось соблазнить Шалимара, не имела к его якобы не угасшей любви к изменнице никакого отношения. Истинной причиной неудачи Химал было совсем иное. Клоун Шалимар перестал любить Бунньи в тот самый момент, как только узнал о ее неверности; перестал любить мгновенно, как робот, отключенный от сети питания, и кратер, образовавшийся в результате уничтоженной любви, тут же заполнился рвотной желчью ненависти. Правда заключалась в том, что, хотя братья и вернули его из Нижней Мунды, он тогда же, еще в автобусе, дал себе клятву, что убьет жену, если она вернется в Пачхигам, что он снесет с плеч ее лживую голову, а если она родит от своего развратника-американца, то он не пощадит и детей ее. Потому-то Пьярелал Каул и поддержал идею официального признания Бунньи умершей, а Абдулла Номан согласился с этой мыслью, — ведь это был единственный способ удержать Шалимара от убийства. Оба отца приложили много усилий, доказывая брошенному мужу, что бессмысленно отрубать голову человеку, который и так уже умер. Сначала Шалимар колебался.

— Если мы все солжем, то, выходит, мы ничем не лучше нее, — сказал он.

Три дня и две бессонные ночи Абдулла и Пьярелал уламывали Шалимара, и в конце концов, когда все трое уже падали от изнеможения, обе стороны пошли на уступки. Отцы заставили Шалимара поклясться, что он удовлетворится официальным признанием факта ее смерти. В глубине души Шалимар знал, что настанет день, когда две данные им клятвы, как две планеты-тени — голова дракона Раху, вынуждающая его к убийству, и хвост дракона Кету, обязывающий его позволить ей существовать в той мере, в какой это доступно мритаке, — вступят в битву, и трудно предугадать, какую из двух клятв ему тогда придется нарушить. Загоняя в тупик и себя, и Бунньи, он продолжал писать ей письма, которые так разозлили ее, из-за которых она стала презирать его за мягкотелость; письма, имевшие целью внушить ей мысль, будто он готов всё простить и забыть, главное же — заставить ее вернуться, чтобы поставить себя перед выбором между двумя своими клятвами и понять, в конце концов, что он за человек. Когда же он увидел ее на остановке, всю в отвратительных складках жира, засыпанную снегом, то инстинктивно рванулся вперед с ножом в руке, но отец и братья заступили ему дорогу; они уцепили его за драконов хвост — Кету, напомнив о клятве. В густо падавшем снегу они встали стеной между ним и Бунньи.

— Если ты попытаешься нарушить слово, то тебе сначала придется убить меня, — произнес Пьярелал, а папа Абдулла добавил:

— И меня тоже.

Вот тогда-то Шалимар и решил для себя проблему двух клятв.

— Во-первых, — сказал Шалимар, — я дал клятву лично вам двоим, и я останусь верен обещанию, пока хоть один из вас жив. Но когда вы оба умрете, я не буду считать себя связанным клятвой. И во-вторых — уберите эту потаскуху с глаз моих. — С этими словами клоун Шалимар повернулся и, не удостоив умершую жену даже прощального кивка, пошел прочь. А снег все падал и падал, укрывая толстым покровом и живых, и мертвых.