Собрание сочинений. Том 5. 2001-2005 - Юрий Михайлович Поляков

из запоя, кстати, сказал, что это такая болезнь, «фобия», и что вряд ли теперь бывший дубозаготовитель когда-нибудь займется коммерцией.

Зато младший брат увлекся политикой, ходил на митинги, чаще всего к Жириновскому, и даже стал на этом зарабатывать. Тогда вокруг любых сборищ обязательно вертелись западные телевизионщики, рассказывали своим простодушным зрителям, как Россия до полного самозабвения с тоталитаризмом борется. Для них Федька был находкой. Он хоть по-английски, хоть по-немецки, хоть даже и по-французски мог объяснить, что волнует простого россиянина, готового ради свободы пробалаболить страну. А именно этого и ждал от русского человека, очнувшегося после тысячелетней рабской спячки, просвещенный Запад. Свой гонорар в валюте Федька всегда брал вперед и честно учитывал пожелания работодателей.

И наверное, Федька все-таки выкарабкался бы, но тут его настиг новый удар. Ирка, которую он, несмотря ни на что, любил до исступления, уехала в Германию к тому самому немцу, Вальтеру, – с тремя спальнями. Оказалось, она ему понравилась еще тогда, в первый приезд, он, наведываясь в Россию по делам, тайком с ней встречался, постельничал и в конце концов позвал замуж. Вот такой шестидесятилетний шифоньерных дел мастер!

С тех пор Федька возненавидел Запад и пошел вразнос. Пил неделями. Перед тем как окончательно улететь в страну дураков, обязательно звонил бывшей жене в Германию, вел с ней долгий, бессмысленно-сложный разговор, заканчивавшийся обычно проклятиями, расшибанием телефона о стену, пьяными рыданиями и раскаянием. Потом он несколько дней умирал с похмелья и, постепенно выздоравливая, читал патриотические газеты, разные умные книжки, в основном о геополитике и конспирологии. Затем наступал период активности: Федька приводил себя в порядок, звонил по объявлению в какую-нибудь переводческую контору, блестяще проходил собеседование и начинал работать, строя планы создания собственной фирмы под названием «Лингвариум».

На дружеские предупреждения, что «Лингвариум» слишком напоминает «Террариум» и потому может отпугнуть будущих клиентов, Федька лишь улыбался с незлобивым превосходством человека, полчаса назад постигшего смысл бытия. Но это продолжалось не больше месяца, и он, конечно, срывался. Накануне срыва становился нервным, капризным, плаксивым, как климактеричка. Опять две недели пил, потом болел, выздоравливал и шел устраиваться на новую работу. Постепенно, год от года, срывы становились все чаще, а активный период все короче. В переводческих конторах его уже знали как облупленного и не брали. А если бы и не знали, все равно, наверное, не взяли бы: Федька стал похож на классического алкоголика – тощий, нервный, с опухшим лицом…

Сначала он жил в однокомнатной квартире, оставшейся от Ирки. Потом как-то ему довелось напиться с незнакомцем, который уверял, будто приватизировал и продал с выгодой свою жилплощадь, деньги поместил в «Агростройпромрембанк», а на проценты снимает себе квартиру и ведет безмятежную ресторанно-дегустационную жизнь. Федька поступил точно так же, а жить переехал к матери. Полгода и в самом деле он получал проценты и даже справил Зинаиде Степановне цигейковую шубу, но потом «Агростройпромрембанк» вдруг лопнул, а следственные органы выяснили, что это был никакой не банк, а черт знает вообще что такое! Председатель совета директоров бежал в Англию, поселился в большом белом доме по адресу: Кингстон-стрит, 14, – и был объявлен в международный розыск. Но поскольку в интервью западным информационным агентствам он подчеркивал, что его конфликт с российскими властями уходит корнями в рабско-азиатскую сущность тиранического государства, то правительство Ее Величества взяло его самого, а также его счета в британских банках под свою защиту. В результате Федька остался без квартиры, без денег – и ушел в протестный запой на месяц.

И так жил он уже много лет.

25

От грязных, осклизлых, пахнущих настоявшимися помоями подъездов Свирельников давным-давно отвык, и если бы не наезжал изредка к матери, совсем бы, наверное, забыл о том, что встречаются еще, оказывается, и такие вот некрасивые места человеческого обитания. Лифт внутри был совершенно уничтожен: пластиковая облицовка «под дерево» содрана с удивительной тщательностью, словно за нее в неких приемных пунктах платили бешеные деньги. Дверь в квартиру выглядела совсем уж дико: буквально измочаленная, с десятком кое-как залатанных дырок от сломанных замков. Объяснялось это просто и грустно: запив, младший брат всегда норовил смыться из дому, чтобы продолжить хмельную безмятежность на оперативном просторе. Мать, естественно, ругалась, не пускала, запирала дверь и прятала ключ. Сначала Федька умолял открыть, стоял на коленях, плакал, потом требовал, угрожал, и наконец, когда безалкоголье в крови становилось невыносимым, он разбегался и плечом вышибал дверь. Однажды даже сломал ключицу. Потом, протрезвев и отболев, занимал у соседей денег, покупал в «Хозяйственном» новый замок и сам кое-как вставлял трясущимися руками, то и дело попадая молотком себе по пальцам и ругаясь сразу на нескольких языках, но в основном все-таки по-русски.

На звонок никто долго не подходил к двери, а из глубины квартиры доносилась ругань. Наконец послышался испуганный голос Зинаиды Степановны:

– Кто там?

– Враги! – раздраженно ответил Свирельников, хотя понимал, что таким образом брата оберегают от дурного влияния собутыльников.

Мать приоткрыла дверь, приняла коробку с тортом и сразу заплакала:

– Опять запил! Ты хоть с ним поговори!

– А толку?

– Может, в больницу?

– Ну конечно! Он тебе опять наплетет, что его не так лечат, и ты его снова заберешь!

– У него теперь знаешь какой бред?

– Какой?

– Заработаю, говорит, поеду в Германию и убью Вальтера, тогда Ирка сама вернется. Вот ведь, никак ее, сучку, не забудет!

– Никуда он не поедет и никого не убьет.

– Знаю… Жалко его…

– Себя пожалей!

За те три месяца, что он не видел мать, она еще постарела. На ее неопрятную ветхость было больно смотреть. Михаил Дмитриевич прошел на кухню. Младший брат сидел за столом. Перед ним стояла ополовиненная бутылка дешевой водки и закуска: красиво разделанная селедка, посыпанная кольцами красного лука, аккуратно порезанные соленые огурцы, вареная колбаса и бородинский хлеб. Начинал он всегда интеллигентно. Шел второй день запоя, Федька был оживлен, и на его курносом лице светилась задиристая мудрость.

– О, брат! – Он даже привстал от удовольствия. – Ты поймешь! Она не понимает. Она женщина. А ты понять должен!

– Чего ты не понимаешь? – тихо спросил у матери директор «Сантехуюта».

– Ничего. Плетет ерунду какую-то.

– Садись, брат! Женщина, рюмку старшему сыну!

– Нет, я сегодня – пас…

– Напрасно! Алкоголь – важнейший элемент земной цивилизации. Ты хоть знаешь, что организм сам вырабатывает алкоголь? Сам себе наливает, а?

– Слышал…

– Раньше вырабатывал много – и люди, понимаешь, ходили всегда под мухой. Представляешь? В мифологическом бессознательном это время называется золотым веком или раем. Потом началось оледенение, злаки и фрукты увяли, человек перешел с растительной пищи на мясную: мамонты и все такое прочее. Организм стал вырабатывать алкоголя значительно меньше. Жизнь стала хуже и грустнее – и люди сочинили сказку про изгнание из рая. Следишь за ходом мысли? Der langen Rede kurzer Sinn[1]: с тех пор приходится постоянно добавлять!

В подтверждение этого катастрофического обстоятельства Федька налил себе рюмочку, лихо опрокинул, поцеловал донышко и закусил перламутровым кусочком селедки.

– Вот! – всхлипнула мать и посмотрела на старшего сына так, словно он стал свидетелем чудовищного, ломающего божеские и человеческие законы происшествия. – Во-от!

– Что – вот? – разозлился Свирельников, которому в этот момент самому вдруг страшно захотелось выпить.

– Вот, говорю… – примирительно объяснила Зинаида Степановна. – Ведь умирать послезавтра будет!

– Буду! – кивнул Федька. – Но попытаемся взглянуть на проблему шире, как говорится, sub specie aeternitatis[2]. Если бы алкоголь приносил человечеству вред, то коллективный опыт давно бы его отторг. А ведь не отторг? Не отторг же! Почему? А потому что, являясь злом для отдельных индивидов, алкоголь – благо для человечества в целом, ибо служит естественным средостением между идеалом и гнусной реальностью…

– Господи, с ума сошел! – запричитала мать.

«А ведь правильно!» – невольно подумал Михаил Дмитриевич, но вслух сказал:

– Ты в зеркало на себя давно смотрел, индивид?

– Стоп! Только никакой антиалкогольной пропаганды! Zwei Seelen wohnen, ach! In meiner Brust…[3] На пятый день я сам себе говорю такое, что, если записать и выпустить под названием «Ни капли!», можно хорошо заработать. Но мать не понимает.