Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко

Позже Даль отказался играть роль учителя Марина Мирою в «Безымянной звезде», и режиссеру Михаилу Козакову, с которым когда-то вместе играли в «Современнике», в подробном письме изложил свое видение картины. С Динарой Асановой не сошелся во взглядах на характер главного персонажа — хронического алкоголика — в ее будущей картине. Видимо, Динара, по его мнению, слабовато знала «материал»…

После смерти Владимира Высоцкого у Даля словно включилась программа на самоуничтожение. Олег не просто хотел уйти из жизни — он всячески приближал этот день, душа просила покоя.

Помоги и спаси,О, Господи.Сбереги и укрой,О, Господи.Мягким снегом меня занеси, Господи.И глаза свои не закрой, Господи.Погляди на меня,О, Господи.Вот я весь пред тобой.О, Господи.Я живу, не клянясь.О, Господи.Подари мне покой,О, Господи…

Примерно за год до своей кончины Даль втайне от всех посетил знаменитого ныне астролога Павла Глобу. Его интересовали лишь два вопроса. На первый он попросил дать обстоятельный ответ, а, задав второй, сказал, что правду знать не желает.

— Первый вопрос он задал мне о детях, — вспоминал Глоба. — У Даля не было детей, и это стало для него трагедией. Честно ему сказал: к сожалению, детей у вас я не вижу. Я видел его ладонь. У него там все линии, связанные с детьми, были либо перечеркнуты, либо слабо развиты.

Второй вопрос Олега был: сколько я проживу? Вот на него Даль просил Глобу не отвечать. Он был очень суеверным, говорил, что верит в судьбу, что все в этой жизни предначертано…

— Я увидел, — признавался астролог, — что смерть его может быть очень неожиданной, примерная дата — около сорока лет. И она должна быть связана то ли с заграницей, то ли с поездкой какой-то. Даль просил меня ничего не конкретизировать, поэтому я ему об этом и не сообщил. Единственное, что сказал, чтобы он берегся в дороге.

Глоба оценил усталый взгляд своего гостя, «многообразное лицо». Почувствовал «запах смерти», исходивший от Даля.

В октябре 1980-го в дневнике Олега появляется запись: «Стал думать часто о смерти. Удручает никчемность. Но хочется драться. Жестоко. Если уж уходить, то в неистовой драке. Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю. Главное — с д е л а т ь!!!»

2 марта 1981 года Олег Даль был в Киеве, на завтра были намечены кинопробы на студии имени Довженко в картину «Яблоко на ладони». С вокзала он приехал в гостиницу на Брест-Литовском проспекте. Позвонил на студию.

— Машина будет к одиннадцати, — заверил администратор. — Отдыхайте, Олег Иванович.

Но как тут отдохнешь! Тут же, как черт из табакерки, явился стародавний приятель, однокурсник по «Щепке» Дима Миргородский, работавший ныне в одном из киевских театров.

— Ну, за встречу!..

Потом други отправились «догонять» в ресторан. А далее нелегкая понесла их к родственникам Димы, где в итоге и заночевали. Наутро Димин брат Володя отвез Олега на своей машине к гостинице. Когда Даль уже подходил к отелю, Владимир его окликнул:

— Олег, значит, в два часа я за тобой на студию заеду, да?.. Пока!

Даль вдруг остановился, вернулся к машине, приобнял своего провожатого:

— Почему «пока»? Не «пока»… Прощай!

В гостинице Олег Иванович попросил дежурную по этажу: «Я сейчас отдохну, два — два с половиной часа у меня есть. Так что не будите меня, ладно?..» — и ушел к себе.

Студийная машина действительно пришла к одиннадцати. Водитель с администратором немного подождали, потом поднялись на этаж, подошли к номеру, постучали. Тишина.

— Ну як же ж так? Шо ж такэ — не отвечаэ…

— Може, спыть чоловик.

— Давай ще постукаэмо.

Прошло полчаса, потом еще полчаса. Дежурная подтвердила, что жилец никуда не отлучался, а запасной ключ, как назло, куда-то запропастился.

— Ломаем дверь!

Когда дверь рухнула и они вошли, Олег был еще жив. Раздавался клекот в легких, на губах выступала пена. Улавливались редкие, с интервалом в 40–50 секунд, удары сердца. «Скорая» опоздала, все было уже кончено. В медицинском заключении написали — «острая сердечная недостаточность». Из гостиницы тело Даля выносили завернутым в покрывало…

Часа в четыре со студии дозвонились в Москву. «Если может человек пережить то, что мне сообщили, — вспоминала Лиза, — значит, может пережить все». Сопровождать ее в Киев вызвался Валентин Никулин.

Лиза вела себя достаточно мужественно. Но при входе в киевский морг на Сырце она уцепилась за рукав куртки Никулина:

— Иди… ты… первый…

В морге она смотрела на мужа и слышала голос: «Никогда Олег больше не огорчится, никогда ему не будет больно, никто больше не сможет распоряжаться его жизнью, его нервами, его надеждами». Он не успел состариться. Но не успел и повзрослеть.

Затем гроб с телом Олега погрузили в студийный камер-ваген, чтобы доставить в Москву. Водитель подошел к Елизавете Алексеевне, поцеловал руку и пообещал, что поедет тихо и осторожно. Лиза с Никулиным отправились поездом. Дома уже было много народа, в том числе и ленинградцев. Лизу отговорили делать посмертную маску. «Тогда хотя бы слепок с руки», — попросила она.

Хоронили Олега Ивановича 7 марта на Ваганьковском кладбище. Перед тем состоялась панихида в Малом театре. Толкучка была ходынская. На погосте, когда гроб опускали в могилу, раздался колокольный звон. Он был долог и прекрасен. И стая черных ворон взлетела с потемневших голых деревьев…

В те мартовские дни Валентин Гафт, лежа в больнице, много думал о Дале: «В последнее время Олег резко переменился — во всяком случае, внешне. Сник? Надорвался? Успокоился? Успокоиться он не мог… Шла какая-то переоценка, перегруппировка душевных сил? Смерть Высоцкого для него была страшным потрясением, от которого он так и не смог оправиться… Он говорил: «Без Володи Высоцкого мне стало трудно жить, никто меня не понимает».

Потом, когда Гафту делали сложнейшую операцию: в позвоночник вводили иглу и откачивали спинной мозг, в операционную кто-то вошел и сказал: «Умер Даль». «Тут, — говорил Валентин Иосифович, — как сквозь туман я понял, что должен что-то предпринять, иначе тоже умру. С этой иглой в спине я встал, подошел к окну и очень осторожно начал вдыхать морозный воздух. Мне казалось, еще минута, и у меня разорвется сердце. Ни одну смерть я так тяжело не переживал».

В январе 1981 года в Монино, на даче у Шкловского, Олег Даль написал:

В. Высоцкому, брату

Сейчас я вспоминаю…Мы прощались… Навсегда…Сейчас я понял… Понимаю…Разорванность следа…Начало мая…Спотыкаюсь…Слова, слова, слова.Сорока бьет хвостом.Снег опадает, обнажаяНагую холодность ветвей.И вот последняя главаПахнула розовым кустом,Тоску и лживость обещая,И умерла в груди моей.Покой-покой…И одиночество, и злоба.И плачу я во сне и просыпаюсь…Обида — серебристый месяц.Клейменность — горя проба.И снова каюсь. Каюсь. Каюсь,Держа в руках разорванное сердце…

Они — Высоцкий и Даль — встречались не столь уж часто. Но связь духовная между ними всегда оставалась крепчайшей. Они понимали и чувствовали друг друга. Кто-то потом заметил, что даже в движении к смерти у обоих была какая-то дьявольская синхронность.