Шестое действие - Наталья Резанова

Мерсер, как и было предложено, не стал писать вдове Эрмесен, но довел приглашение до сведения капитана. Тот был доволен: бывать в доме Орана ему приходилось нечасто, а Магдалине и вовсе никогда. Не пригласили ее и на этот раз. Огорчилась ли она, Мерсер не знал – Магдалина разговоров старательно избегала, предпочитая возиться в саду или на кухне. Мерсер не стал смущать бедную женщину расспросами, но и по городу в оставшиеся дни на всякий случай не расхаживал. Беседовал с Бергамином и его офицерами, когда те были свободны от службы, лейтенантом Гионварком и корнетом Эвертом Хольтвиком. Оба они в дом госпожи Эрмесен не были вхожи, однако про посетителей его кое-что знали, а поскольку те, кто носит мундир и шпагу, любят сплетничать не меньше старых кумушек, сведениями охотно поделились. До старости им обоим оставалось, впрочем, изрядно. Гионварку было лет тридцать, Хольтвику не более двадцати двух. Оба были уроженцами Открытых Земель. Правда, Гионварк перевелся сюда из Ганделайна, зато Хольтвик был потомственным защитником крепости Галвина – прежде здесь служил его отец, в свою очередь перебравшийся в Галвин из Эрдской провинции. Иной жизни, чем эта, они не знали и не особенно рвались ее изменить, хотя и признавали, что с развлечениями в Галвине обстоит туго. Тем более удивительно, что господ офицеров, пусть и захудалых, но дворян, не приглашали к госпоже Эрмесен. Ведь Галвин не мог похвастаться обилием представителей благородного сословия. Выходит, предубеждения скельской вдовы против выходцев с Севера оказались сильнее ее желания собирать у себя тех, кто мог именоваться местной аристократией. Обижены ли были офицеры? Лейтенант, похоже, да. Долговязый, носатый, смахивающий чем-то на не слишком породистого пса, он обладал вполне допустимой для военного долей самолюбия. Гионварк искренне считал себя спасителем Мерсера, и последний не стал его разочаровывать – так ему было выгоднее и удобнее. Люди охотно раскрываются перед теми, кто, по их мнению, обязан им жизнью.

Хольтвик, белобрысый, румяный, веснушчатый, был флегматиком и в свободные часы предпочитал посещать не светские гостиные, а ближайшую таверну, где отнюдь не буйствовал, а степенно потягивал винцо или пиво. Поговорить он, впрочем, любил не меньше Гионварка, а будучи уроженцем Галвина, рассказать мог и больше. Благо кавалеры Сенап и Ватран, в миру господа Бонифас Пойсиб и Ролле Агут, тоже произросли в этом городе. Но, в отличие от доброго Эверта, случалось им надолго покидать родной Галвин и жить в Древней Земле. Старший был каким-то чиновником в Нессе, младший учился в одной из фораннанских коллегий. Но у одного карьера не заладилась, у другого скончались родители, оставив сыну скромную ренту, и оба вернулись в родные пенаты. Здесь они, как особы безупречного происхождения и обученные благородному обхождению, были милостиво встречены вдовой Эрмесен, взявшей на себя роль законодательницы мод местного общества. Более никто из мужчин, кроме Орана да изредка наезжавшего Роуэна, к ней не был вхож. Это отметил уже Гионварк, из чего Мерсер заключил, что лейтенант наблюдал за данным кружком с некоторым пристрастием.

К дамам госпожа Эрмесен проявляла меньшую взыскательность, и потому круг их был шире. Большинство из них были вдовами, причем зрелая красотка Драгонтина вдовела трижды и на этом, видимо, решила остановиться, потому как последний супруг, интендант финансов Сандер, почил уже пятый год тому. Иные же овдовели еще раньше, как старуха Мефане, именующая себя Босеттой. Ее муж торговал самоцветами, вернее сказать ломом, которым побрезговал господин Оран. Вдовы в этой дамской академии составляли большинство, но были и замужние дамы, как Клара Раскас, она же Айма, или Марта Лебрен – Алеарда, чьи мужья, будучи вечно в разъездах по торговым делам, предпочитали, чтобы их жены лучше коротали время в почтенном обществе под надзором бдительных старух, чем принимали кавалеров у себя дома. Единственной девицей, посещавшей это собрание, была Магдалина Бергамин. Но она уже достигла тех лет, когда незамужняя особа не боится вызвать пересуды. Да и не ходило пересудов о доме вдовы Эрмесен. Посмеивались над манерностью этого общества, не одобряли, что там слишком много говорилось о языческой древности, но более ничего вменить в вину не могли.

День святой Екатерины, с точки зрения северянина, привыкшего к ноябрьским холодам, выдался теплый. С утра над улицами города висел густой туман, к полудню несколько развиднелось. Бергамин, даже ради праздника не забывший о своих обязанностях – комендант он был добросовестный и ревностен как на плацу, так и в обращении с приходно-расходными книгами, – когда пришла пора, переоделся в парадный синий мундир с желтой перевязью и вместе с Мерсером отправился с визитом к патрону. За старшего офицера остался Гионварк. Мерсеру особо рядиться было не во что, и более одежды занимал его вопрос: брать с собой балестр или ограничиться шпагой? Он не исключал нового нападения, но являться с самострелом в рукаве к человеку, отличающемуся, судя по охране, которой он себя окружил, патологической подозрительностью, – отнюдь не признак большого ума. Посему, несмотря на случившееся, Мерсер балестра не взял.

Магдалина в приготовлениях к походу участия не принимала. Об этом даже разговор не заходил. Когда хозяин и гость покидали башню, Магдалина стучала ножом на кухне, нарезая овощи для супа. Но, проходя по двору и обернувшись, Мерсер заметил в окне ее лицо, прижавшееся к стеклу над подоконником, заставленным горшками с бальзамином – хорошо, не базиликом.

В большом городе комендант крепости вряд ли обычно отправлялся с важным визитом пешком. Но то ли Бергамин неважно ездил верхом, то ли здешние расстояния развивали привычку к пешим прогулкам, лошадей из конюшни выводить не стали.

Суровые охранники во дворе особняка были извещены о приходе гостей. Ворота были отперты, свирепых псов убрали – наверное, посадили на сворки. Зато у крыльца красовалась карета – не новая, излишне легкая для здешних суровых краев, однако хорошей работы, сразу видно, карнионской.

– Экипаж мадам Эрмесен, – прокомментировал Бергамин. – У нас в городе карет почти что нету – двуколки да возки…

– Это я заметил… Что это?!

В глубине двора возвышалось строение, соединенное с особняком крытой галереей, которого прежде Мерсер за оградой не разглядел. И оно произвело на него глубокое впечатление, а Мерсер всякого повидал. Поразила его отнюдь не архитектура, самая обычная, и не размеры, довольно скромные. Здание было словно создано из воплощенной тьмы. Черные плиты, которыми обшили стены, были гладко отполированы, но при этом не отражали свет, а, казалось, поглощали его.