Фиора и король Франции - Жюльетта Бенцони

— Мне известно только то, что болтают на улицах и в трактирах Брюгге, откуда я сейчас приехала. Герцогиня Мария делает все возможное, чтобы получить у герцога Рене тело своего отца и похоронить его в монастыре Шапмоль, рядом с Дижоном6.

— Вы были в Брюгге? Значит, донна Фьора, вы много путешествуете?

— Гораздо больше, чем хотелось бы! Я действительно была в Брюгге, потому что встретила Великого Бастарда Антуана, который сообщил мне, что видел моего супруга в Новый год у герцогини. Я ищу Филиппа уже несколько месяцев! Я была и в Авиньоне, а теперь просто не знаю, что делать, и еду наудачу в Селонже, чтобы попытаться найти хотя бы какой-то след… Но оставим этот разговор! Я приехала поговорить о вас, а не о себе.

Вы хорошо поняли все, что я вам говорила? Колонна нужны силы, а Антонии нужны вы! И я не перестану повторять, что она вас любит!

Баттиста поднял на Фьору глаза, в которых застыло страдание, но в молодой женщине опять проснулась надежда, особенно когда он спросил:

— А она… все еще поет?

— Только похвалы господу. Ее голос — это украшение монастырского хора, но мне кажется, что она с большим удовольствием стала бы напевать колыбельные песни вашим детям.

На этот раз послушник покраснел, как мак, и отвернулся.

— Благодарю вас, донна Фьора, за то, что вы взяли на себя труд приехать сюда. А сейчас не могли бы вы оставить меня одного? Я хотел бы помолиться, подумать.

— Это так естественно, а я буду тоже молиться, чтобы господь вразумил вас и направил на верный путь. Может так случиться, что мы больше никогда не увидимся, и я хочу сказать, что очень люблю вас, Баттиста Колонна!

— Я начинаю в это верить. Чуть не забыл! А где вы остановились в этом городе?

— Все там же. В доме Жоржа Маркеза. И собираюсь пробыть там еще пару дней.

— Хорошо.

Ничего не добавив, Баттиста опустился на колени перед распятием и, спрятав лицо в ладонях, погрузился в глубокую молитву. Фьора смотрела на него несколько секунд, а затем бесшумно вышла из мрачной комнаты.

Вечером, когда все обитатели дома Маркеза сидели за столом и ужинали, слуга принес Фьоре записку.

«Сегодня утром вы были на мессе, — писал Баттиста. — Не будете ли вы так добры прийти на то же место и поговорить со мной? Я буду вам бесконечно признателен…»

Ничего больше, но Фьора в эту ночь так и не смогла заснуть из-за того, что боялась пропустить свидание со своим юным другом. Небо едва начало светлеть на востоке, а Фьора уже спешила по пустым городским улицам в сопровождении Флорана, который не согласился отпустить ее одну в такое раннее время. Скоро она поднималась по ступенькам лестницы, ведущей в церковь Святого Георгия. В воздухе было свежо, под мелким и частым дождем мостовая блестела в свете фонаря. Ей пришлось ждать, пока заспанный служка, ворча что-то себе под нос, откроет входные двери.

Войдя в храм, Фьора сразу посмотрела на могилу герцога Карла. Свечи были потушены, и ее освещала лишь негасимая лампада.

— Что теперь? — прошептал Флоран, на которого вопреки его воле сильно подействовало величие этого места.

— Мы пришли на мессу, — так же тихо ответила Фьора, — и вы не стронетесь со своего места до тех пор, пока я вас не позову. Понятно?

— Что тут непонятного? — отозвался он. — Не двигаться с места, пока не позовете…

Легкий звук серебряного колокольчика возвестил о приходе священника, который направился в слабо освещенный алтарь, где на престоле лежали Святые дары, накрытые расшитым золотом покровом. Не сговариваясь, Фьора и Флоран одновременно встали на колени, и месса началась.

К середине службы Фьора почувствовала чье-то присутствие позади себя. Слегка повернув голову, она увидела Баттисту, которого с трудом узнала, потому что на нем больше не было белого плаща, а вместе с ним исчез и его облик послушника. Сзади нее стоял просто одетый молодой человек, в сером коротком плаще, подпоясанный кожаным ремнем, но ей в этой скромной одежде он показался сказочным принцем, поскольку и на самом деле был принцем по рождению. Фьора была вынуждена собрать все свое самообладание, чтобы тут же не броситься ему на шею. Она победила! Баттиста ушел из монастыря, и, возможно, скоро двери монастыря Святого Сикста откроются перед сияющей от счастья юной Антонией. И их счастье будет делом ее рук.

После мессы Фьора, как будто это было для них обычным делом, взяла молодого человека под руку и пошла с ним к выходу.

— Вы принесли мне огромную радость, Баттиста, но мне кажется, что вы недостаточно хорошо подготовились к трудной дороге. Надеюсь, вы позволите вашей старшей сестре заняться этим? Затем я хочу проехать с вами вместе часть пути, по крайней мере, до Бургундии.

— Я охотно на это соглашусь, донна Фьора, потому что пока у меня нет денег, но я никак не могу поверить, что вы поедете в Бургундию.

— Почему же?

— Сейчас скажу. А пока согласитесь, пожалуйста, помолиться вместе со мной в последний раз на могиле монсеньора Карла.

Она охотно согласилась, и они в сопровождении все того же Флорана направились к часовне. Свечи уже горели, начищенная лампада сияла, а рядом стоял другой послушник как раз на том же самом месте, где Фьора встретилась с Баттистой. Это был уже взрослый сильный мужчина. Грубый плащ обтягивал широкие его плечи, волосы были коротко острижены, и весь его облик заставил сердце Фьоры сильно забиться, хотя она сама еще не понимала, в чем дело. Остальное произошло очень быстро.

Оставив ее в одиночестве, Баттиста подошел к своему бывшему товарищу и тронул его за плечо. Тот медленно повернул голову, и Фьора стала искать опоры, чтобы не упасть. Это был Филипп…

Он стоял прямо перед ней в монашеской одежде, еще более подчеркивавшей смелые черты его лица и загар, который мрак монастыря так и не смог уничтожить, и он тоже смотрел на нее, но в его глазах орехового цвета, где отражались огни горящих свечей, Фьора не находила и следа былой страсти. А когда она, забыв о святости церкви, хотела в порыве любви броситься ему навстречу, он движением руки остановил ее.

— Нет, Фьора, ты не должна ко мне приближаться!

Она остановилась и почувствовала, как ледяной страх сковывает ее.

— Но почему? Почему?.. — начала она дрожащим голосом, в котором чувствовались слезы.

Филипп по-прежнему не отводил взгляда от ее лица.

— Мне кажется, что все ясно и без слов. Ни место, ни моя одежда не должны способствовать излишнему проявлению эмоций.

— Ты не всегда так говорил, — возразила Фьора. — Разве ты забыл церковь Святой Троицы? Тебя не очень волновала святость места в то утро, когда ты показал мне, что такое настоящий поцелуй!