Судьбы и фурии - Грофф Лорен

Комната оказалась библиотекой с кожаными диванами и светильниками от Тиффани. В незастекленном шкафу, как позже выяснилось, хранилась японская эротика. Матильда могла взять любую книгу в этой комнате, для этого не нужно было даже вставать на цыпочки. Книжки здесь были странными. Несмотря на старинные обложки, необрезанные края и тканные переплеты, казалось, будто их собрали в случайном порядке. Позже, будучи уже взрослой и искушенной в разных жизненных вопросах, она поняла, что все эти книги попали туда с гаражных распродаж и собрали их по большей части из декоративных соображений.

Но тогда, когда она еще только-только становилась взрослой, эти книжки стали лучом света из другого, более доброго викторианского мира. Матильда прочитала их все. Она стала хорошо разбираться в творчестве Яна Макларена и Энтони Хоупа, Буса Таркингтона и Уинстона Черчиля [американца], Мэри Августы Уорд и Фрэнсиса Ходжсона Бернетт. Ее слог в школьных сочинениях стал более витиеват и метафоричен. Ее учителя решили, что все эти предложения в стиле рококо – прямое свидетельство, как в ученице разворачивается и распускает листья язык, которым она раньше не владела. В свой последний год в средней школе Матильда успела завоевать все награды по английскому языку, какие только существовали. То же продолжалось и в старшей школе. Закрывая за собой дверь библиотеки в день тринадцатилетия, она думала, что к тридцати годам, пожалуй, узнает, что находится за каждой дверью в этом доме.

Но буквально месяц спустя ее дядя случайно забыл запереть одну из этих дверей.

Матильды не должно было быть дома в тот день. Из школы она вернулась пешком, потому что объявили короткий день – ожидали сильную снежную бурю, а до шофера школьного автобуса было не дозвониться, да и она в любом случае не успела бы на автобус. Матильда вышла на мороз, и ее колени задрожали уже через пять минут. Последние две мили она буквально прорывалась сквозь снег, закрываясь от него руками. Когда она добралась до каменного дома, сжалась на крыльце в комок и долгое время грела ладони под лифчиком, чтобы пальцы совладали с ключом. Она услышала чьи-то голоса внутри – они доносились со стороны библиотеки. Матильда осторожно сняла обувь – ступни окоченели от холода – и прокралась на кухню, где обнаружила блюдо с объедками сэндвичей. Пакетики чипсов лежали, вывернув свои чрева, из которых доносился запах барбекю. В чайной чашке догорала чья-то сигарета, наполовину превратившаяся в пепел. Из-за бури за окнами было черным-черно.

Матильда хотела было бесшумно пробраться наверх, но на полпути застыла: под лестницей располагалась крошечная комната, и она никогда прежде не видела, чтобы дверь в эту комнату была открыта. До этого момента. Матильда услышала шаги и шмыгнула внутрь, тихонько прикрыв за собой дверь. Верхний свет был включен, и она выключила его.

Матильда скорчилась за странным бюстом в виде лошадиной головы и зажала ладонью рот, чтобы дыхание ее не выдало. Шаги прозвучали мимо. Затем раздались громкие мужские голоса и вновь шаги.

Ее влажная кожа покрылась в темноте мурашками.

Входная дверь оглушительно хлопнула. Матильда все ждала и ждала, но теперь она чувствовала, что дом опустел и она осталась одна.

Она включила свет и отчетливо увидела то, что до этого лишь смутно проглядывало в темноте. По стенам висели полотна, вокруг маленькими группками сбились статуи.

Матильда подняла какую-то покрытую красками доску. Она была крепкой и тяжелой. Матильда перевернула ее и чуть не уронила. Еще никогда в жизни она не видела более прекрасного и совершенного полотна.

На переднем плане была изображена шикарная белая лошадь, а на ней – всадник в голубом плаще, ткань которого казалась такой гладкой, что Матильда даже дотронулась до нее, чтобы убедиться, что она ненастоящая.

Позади всадника виднелись и другие, все – на фоне зубчатых скал. Под голубым небом раскинулся город, такой нежный, бледный и совершенный, что казалось, будто его возвели из костей.

Матильда рассматривала картину, стараясь запомнить каждую ее деталь, но в конце концов отложила и сняла свитер, чтобы стряхнуть с него остатки тающего снега, капающего с одежды и волос на пол.

Затем она вышла, закрыв за собой дверь, и ощутила странный укол потери, когда услышала, как щелкнул замок.

Она поднялась наверх, легла на постель и закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти увиденное.

Когда она услышала, как в дом вошел водитель, встревоженно зовущий ее но имени, тут же вскочила, открыла окно, набрала полные руки снега и шлепнула его себе на голову, а затем побежала на кухню.

– Ох, дорогая, – выдохнул он, тяжело опускаясь на стул. – Я уже думал, мы потеряли тебя в этой буре.

Матильда пропустила мимо ушей то, что он расписывается и за дядюшку, ведь если бы он на самом деле ее потерял, то и сам был бы в большой опасности.

– Я пришла всего несколько минут назад, – сказала она, все еще подрагивая.

Водитель сжал ее руку, почувствовал, какая она холодная, и в мгновение ока приготовил для нее какао и шоколадное печенье.

НА ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ дядя Матильды пригласил ее на ужин. За три года можно было по пальцам пересчитать те случаи, когда они ели за одним столом. Матильда открыла дверь и увидела на своей кровати красное платье – оно напоминало худенькую девушку, небрежно брошенную на покрывало. Рядом стояла пара ее первых в жизни туфлей на высоком каблуке. Целых три дюйма, черные.

Матильда медленно оделась.

В ресторане было тепло. Он представлял собой отреставрированный фермерский дом, не такой, как у дяди, зато в центре горел камин. В его золоченом свете дядя выглядел больным, а его кожа – восковой, наполовину растаявшей. Она прикладывала огромные усилия, чтобы не отводить взгляд и смотреть на дядю, пока он делал для них заказ. Одинаковый для обоих – салат «Цезарь» и стейк под соусом «Тартар» с перепелиными яйцами и в сопровождении филе-миньонов. На гарнир – жареный картофель со спаржей. Вино Кот-дю-Рон.

Матильда была вегетарианкой с тех пор, как посмотрела по телевизору передачу, посвященную индустриальному животноводству, и увидела коров, подвешенных на крюках и освежеванных заживо, кур, которых запихивали в клетки так, что они ломали ноги и доживали свои дни, утопая в собственном дерьме.

Когда подали салаты, дядя подцепил кончиком вилки анчоус, покрутил его из стороны в сторону и на французском поздравил Матильду с днем рождения и с тем, что она в этом возрасте уже такая уравновешенная и самодостаточная. А потом проглотил рыбку не разжевывая, как акула, вроде тех, что Матильда также видела по телевизору.

– У меня не было выхода. Я осталась совсем одна, – сказала Матильда и возненавидела свой рот за то, что под конец он предательски дернулся.

Дядя отложил вилку и посмотрел на нее.

– Умоляю, Аурелия. Тебя не бьют. Не морят голодом. У тебя есть возможность ходить в школу, к дантисту и врачу. У меня ничего этого не было. Не становись такой мелодраматичной, ты же не Оливер Твист и я не заставляю тебя копаться в угле. Я добр к тебе.

– Вакса. Диккенс работал на фабрике по производству ваксы, – сказала она и перешла на английский. – И я не могу сказать, что вы никогда не были ко мне жестоки.

Он почувствовал в ее словах обвинение прежде, чем понял его.

– Это неважно. Кроме меня, у тебя никогда никого не будет. Они все зовут тебя дьяволицей. Правда, к своему разочарованию, я так и не увидел в тебе ничего дьявольского. Или ничего такого в тебе нет, или ты просто научилась хорошо притворяться, как делают все порядочные бесы.

– Возможно, жизнь в постоянном страхе изгоняет из человека всех его бесов, – парировала она. – Экзорцизм ужасом.

Она выпила всю свою воду, доверху наполнила бокал вином и осушила его до дна.

– Ты еще не сталкивалась с тем, чего стоило бы бояться, – сказал он и с улыбкой наклонился к ней. – Можем это исправить, если пожелаешь.

– Нет, спасибо, – отозвалась она.

– Да не за что, – сказал дядя. Он доел салат, вытер рот салфеткой и добавил: – Тебе, наверное, не сказали, но у твоих родителей родились новые дети. Ну как новые. Сравнительно новые. Одному из них три, другому пять. Маленькие мальчики. Твои братья, как я понимаю. Я бы показал тебе фотографии, которые прислала мне сестра, но, похоже, я их потерял.