Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова

платформа Варшавского вокзала, толпа провожающих, собака полуколли, наша компания в слезах и твоя будущая жена – отдельно от нас, отделенная нами! – не плачет, чтобы ты запомнил ее красивой. Поезд отправляется, она бежит за поездом, бежит от нас, и ей наплевать, что мы подумаем. А мы уже обнялись, сплотились и не видим, как она убегает, маленькая, хрупкая, в светлом распахнутом пальто, хотя на улице жутко холодно.

Не видим, потому что ушли раньше.

А она дождалась. Пусть через несколько лет.

Другая музыка

С настороженностью отношусь к отличницам. Всякие бывают, не спорю, хотя у большинства речь не вполне человеческая, даже если пытаются подстроиться. И оценки – не в школе-институте, а по жизни, оценки людей-ситуации тоже, так себе оценки, не вполне, да. Отстраненные. Без любви, значит. Вот, к примеру, что она говорит, моя близкая знакомая отличница, причем старается подстроиться к людям, сильно старается:

«Сережа выцепил меня на Гостинке, соскочив с “Птичек”. Так называлась площадка на территории универмага Гостиный Двор над эскалаторами метро под тем же названием. В самом начале 80-х там собирались фарцовщики, музыканты и просто тусовщики.

– Хочешь последний Weather Report послушать?

Не была уверена, что хочу, но отказываться – значит расписаться в том, что ты вне. Я же не просто отличница какая-то, у меня есть достоинства, важные (отчасти) для активной части нашего курса, а также курса постарше и других факультетов.

На самом деле у меня была только подходящая внешность и кожаная юбка из Болгарии. Таких было мало в то время – я про юбку. А самое главное – любопытно же!

В коммунальной квартире, выходящей окнами на Невский проспект, собралась порядочная компания. Сидели кругом, пустота вместо стола посередине, простор, то есть и свобода. Из приоткрытого окна доносился шум проспекта и обрывки свободы – вот так пафосно и доносились. Свобода гуляла по непривычно незаставленной тяжелой мебелью комнате. Хозяин врубил аппаратуру, не заботясь о соседях – не принято было, и отлучился ненадолго. Вернулся, сел на “бабушкин” венский стул и через мгновение вырубился. Рукав свитера так и остался засучен по локоть после отлучки.

Я осторожно глянула на Сережу – все ли в порядке? Он не удостоил ответным взглядом, что означало – детка, ты о чем? Но я впервые видела, пусть не наблюдала сам “противоправный процесс”, как выглядит героиновое опьянение. Ударник действовал на нервы, минуя динамики, но саксофон был хорош. Общую папиросу с “травкой” я передала по кругу дальше, боясь сделать что-нибудь неправильно, а значит, смешно. Это нормально восприняли. Надо мной не смеялись. Принесли чаю, крепкого, вкусного.

Открылись высокие белые двери, старинные, с тяжелой латунной ручкой – все немножко плыло, хотя я и не курила, – вошла пара. Грузный, показалось пожилой, лет сорока бородатый мужчина и худая женщина. Села рядом со мной на диван, подняла непослушные, толстые какие-то веки, и я тотчас узнала ее.

Когда я была маленькой, мы жили на Матисовом острове в Ленинграде: завод цветных металлов, от станков которого качалась вода в вазе на столе; известная психиатрическая больница, самая короткая улица города – улица Блока и несколько жилых домов. От школы нас отделяла река Пряжка, зимой ходили в школу напрямую по льду, хотя родители запрещали. Пару раз за зиму кто-нибудь из детей проваливался под лед, но по колено, не страшно.

Нина жила напротив, в доме Блока, у самого Банного моста. У Нины были оглушительно яркие васильковые глаза и лохматая непослушная челка. Она училась неважно, я отлично, но мы в третьем классе сошлись в одну компанию с еще двумя-тремя девочками. В третьем классе как раз и случилось это большое наводнение. В Ленинграде бывали наводнения, но это было такое пребольшое, что нас отпустили с уроков. Такое большое-пребольшое, что уже после того, как нас отпустили и мы в раздевалке мирно хулиганили, заверещала городская сирена, прибежали учителя и велели срочно идти домой, потому что река Пряжка разливается и затапливает мосты.

И сирена, и тем паче учителя хотели как лучше, но случилась паника. Потому что Оля, моя соседка по Перевозной улице Матисова острова, принесла в тот день в школу хомяка в эмалированном ведерке – похвастаться. У ее родителей были родственники в Финляндии, поэтому у Оли имелись незнакомые остальным фломастеры, много ярче цветных карандашей, и даже кукла с грудью, как у взрослой женщины, про которую еще никто не знал, что она – Барби. А хомяк уже заодно. Но показать нам Оля решила именно хомяка – тот был дороже и любимее, что понятно.

Хомяк сбежал из опрокинутого ведра, напугавшись сирены.

Кто-то плакал, кто-то звал маму. Учителя сновали, суетливо, наталкиваясь на стены раздевалки и не умея нас успокоить. А Нина встала на коленки и полезла под скамью – ловить хомяка. Поймала. Но Нине было легче, она же “на континенте”, в Коломне жила, не на Матисовом острове, не боялась, что ее дом зальет. А мы с Олей боялись, и родители за нами не могли прийти – работали. Мосты действительно почти залило, но домой мы добрались, с Олей и белым хомяком, уловленным в ведерко.

У Нины на дне рождения в пятом классе мне впервые налили коньяка – Нинина мама. Про маму много странного говорили, но в середине шестого класса я переехала в другой район; не могу судить критически – все видится иначе.

Мы с Ниной виделись еще раз на подготовительных курсах перед поступлением в институт. Она не собиралась в мой железнодорожный, ходила на курсы математики, потому что преподаватель оказался знакомым ее мамы. Мы не особо обрадовались встрече, поздоровались и разошлись, мы жаждали новых знакомств, прошлое детство утомляло. Челка у Нины стала послушнее, а глаза – яростнее. Она успела похвастать, что снялась в известном детском фильме – правда, я видела, узнала ее.

А сейчас она сидела рядом со мной на засаленном диване в чужой коммунальной квартире и не слишком отчетливо воспринимала действительность.

– Привет! Ты меня узнаешь? – тронула ее за руку.

Ладонь Нины была влажной и сонной.

– Глаза очень знакомые… Нет, не узнаю… – Она отняла руку.

Прошло три года после встречи на подготовительных курсах, но изменилась она сильнее, чем за пять лет с нашего пятого класса до поступления в институт.

Пластинка кончилась: Weather Report отрапортовал. Новую хозяин не заводил, не мог – спал. Нина не спала, но словно оцепенела: отключилась с открытыми глазами. Ее грузный чернобородый спутник рассказал скверную историю о том, как Нинина мама испортила