Ирландский спаситель - М. Джеймс

до того, как он наклоняется, ставя тарелку с моими обычными яйцами и блинчиками и стакан сока на пол и отступает.

— Итак, Анастасия, — говорит он, и мое сердце проваливается в желудок.

Я чувствую не отвращение или гнев, когда понимаю, что, когда он сказал, что вчера я потеряла его доверие, он будет обращаться со мной как с домашним животным, которым я должна быть, пока я не верну его обратно. Это внезапное, зияющее отчаяние, сделать именно это. Чтобы вернуть его. Чтобы вернуть стабильность и безопасность, о которых я не подозревала, он давал мне до этой секунды. Все остальные вещи, о которых я лежала в постели и думала прошлой ночью, понимая, что он, скорее всего, никогда не предложит мне и в любом случае не смог бы сделать этого на равных: любовь, товарищество, удовольствие, мгновенно исчезают перед лицом внезапной, сжимающей желудок неуверенности в том, где я с ним и что будет дальше.

— Анастасия.

Я быстро киваю, у меня пересыхает во рту, когда я быстро соскальзываю с кровати, моя шелковая пижама немного зацепилась за ковер, когда я мгновенно опускаюсь на колени в нескольких дюймах от него перед тарелкой, глядя на нее с внезапной тошнотой, которая заставляет меня задуматься, смогу ли я вообще есть.

Несмотря на то, что мне нужно было знать несмотря на то, что это постоянно грызло бы меня, если бы я этого не сделала после комментария Иветт, часть меня внезапно, интуитивно и глубоко сожалеет о том, что я зашла в его кабинет. Если бы я могла вернуться и сделать это снова… Но я не могу. То, что произошло вчера, не изменить. Все, что я могу сделать, это попытаться понять, что я собираюсь делать сейчас.

У меня полностью пропал аппетит, но я знаю, что он расстроится, если я не поем. Так всегда бывает. Последняя мысль немного пугает меня, достаточно, чтобы заставить задуматься. Это кажется слишком интимным, знать что-то подобное о таком человеке, как Александр. Так всегда бывает. Но это также успокаивает. Однообразие всего этого. Уверенность. Он хочет, чтобы я поела.

Я доставлю ему удовольствие, если поем. Даже если это будет на полу.

Мне удается взглянуть на него из-под ресниц, когда я тянусь за блинчиком, собираясь оторвать кусочек с конца. Больше всего на свете я ненавижу есть пальцами, но если это то, что нужно, чтобы доставить ему удовольствие и снова сделать все так, как было раньше, то именно это я и сделаю. Однако он не выглядит довольным. Если бы я могла судить, я бы подумала, что он выглядит так, как будто ненавидит каждую секунду этого, наблюдая, как я ем с тарелки на полу, стоя перед ним на коленях.

Но это не имело бы никакого смысла.

Я слышу звук открывающейся и закрывающейся входной двери, легкие шаги в коридоре, и мой желудок сжимается от страха. Пожалуйста, не будь ею, в отчаянии думаю я, когда все зарождающиеся остатки аппетита, который у меня мог бы быть, мгновенно улетучиваются, не оставляя ничего, кроме холодного узла в животе.

— Александр? — Голос Иветт с сильным акцентом разносится по коридору, и мне приходится сжать челюсти, чтобы подавить протест, который угрожает вырваться наружу.

Кто еще, по-моему, это должен был быть? Пасхальный кролик?

— Сюда, — зовет Александра, и я с растущим смущением понимаю, что она собирается зайти сюда. Пока я на полу, как собака, завтракающая. В своей комнате. Что за чушь? Как будто что-то здесь действительно мое. Это все его, и все, что у меня есть, по его прихоти, не более. Так что мне лучше начать вести себя прилично.

Я ненавижу, что голос в моей голове с каждым днем начинает звучать все больше и больше.

Я чувствую, как мое лицо уже начинает гореть, когда поворачивается дверная ручка. Я не отрываю глаз от своей тарелки, не из уважения, а из необходимости, чтобы Иветт не увидела выражения моего лица. Однако я уверена, что Александр подумает, что это первое.

— Ого, Александр. — Ее голос полон удивления, и я с трудом сглатываю, когда вижу, как ее ноги, обутые в узкие черные кожаные туфли на плоской подошве, приближаются. — Я надеялась, что ты согласишься с моим мнением об этой девушке, но я не думала, что это произойдет так скоро. Только посмотри на нее на полу, как послушный маленький питомец. Я была уверена, что ты собираешься продолжать настаивать на том, чтобы обращаться с ней как… — она замолкает, и я не могу не задаться вопросом с горьким отвращением, что она собиралась сказать.

Обращается со мной, как с человеком? Боже, что за концепция.

Часть меня хочет обвинить ее целиком и полностью. Она вложила мне в голову мысль о том, сколько Александр заплатил за меня, и я не думаю, что это было непреднамеренно с ее стороны ни в малейшей степени.

Она сделала все возможное, чтобы вбить клин между нами с самого начала, напомнить ему, что любая близость между нами была неправильной? Неуместной? Опрометчивой? Я уверена, что она использовала бы любое из этих слов, чтобы описать это, но я также знаю, что она просто ревнивая женщина, которая хочет мужчину, который ее не любит. Это должно принести мне утешение, что он не любит ее и не хочет ее таким образом, но это не так. Это только усложнит мою жизнь, особенно потому, что мои вчерашние выходки только подтверждают для него то, что она говорила.

Что мне нельзя доверять. Что мне нужно выучить свой урок. Что мне нужно учиться хорошим манерам. Знать свое место. Но она не заставляла меня ослушаться Александра и пойти в кабинет. Я не могу винить в этом ее. Я сомневаюсь, что она даже пыталась вложить мне в голову идею по шпионить, во всяком случае, она, вероятно, хотела, чтобы я начала напрямую приставать к Александру по этому поводу, чтобы он все больше и больше раздражался на меня. Вместо этого я решила взять дело в свои руки. Я запустила пороховую бочку взрывоопасных реакций, в которых есть все, на что я, как я не осознавала, привыкла полагаться, на грани взрыва.

Меня тошнит. Я хочу свернуться калачиком и заплакать, отдаться панике и расширяющейся воронке темных, тяжелых чувств, но я не могу. Александр ненавидит мои вспышки, мои порывы эмоций, и, кроме того, он может захотеть, чтобы я поела. С минуты на минуту… Но он отворачивается, быстро и тихо разговаривает с Иветт по-французски, прежде чем шагнуть к двери.

— Ешь, Анастасия, — твердо говорит он. — Я вернусь за тарелкой.

А затем он выходит в коридор, придерживая дверь для Иветт, прежде чем плотно закрыть ее за ними обоими. Мои глаза мгновенно наполняются горячими,