Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев

О «линии Керзона» читатель кое-что уже знает, а я сейчас и еще кое-что добавлю… Верховный Совет Антанты принял решение о временной восточной границе Польши по этнографическим польским границам уже 8 декабря 1919 года. Это было вполне справедливое решение в пользу России, но — России не Советской, а антисоветской. Антанта расщедрилась так потому, что на Украине тогда стояли Деникин и Врангель. Соответственно — надежды на гибель РСФСР были еще велики, и надо было сгладить противоречия между двумя главными ударными антибольшевистскими силами: белополяками и русскими белогвардейцами.

Но Деникину «дали по шапке» сами белые генералы, а его преемник Врангель был обречен, хотя еще и прятался за бастионы Перекопа в Крыму. «Абсолютно немотивированное нападение Польши на Советский Союз» — я тут использовал оценку Герберта фон Дирксена, бывшего в 1920 году советником германского посольства в Варшаве, — вначале привело к тому, что Пилсудский взял Киев, а потом РККА оказалась в 12 милях от Варшавы. Об авторстве «чуда на Висле» было потом много споров — то ли положение спас сам Пилсудский, то ли французский генерал Вейган (что более похоже на правду), но главную «заслугу» надо бы отдать Михаилу Тухачевскому, бездарно и бездумно — в чисто троцкистской манере — гнавшему войска вперед, не заботясь о коммуникациях и прочем…

В результате «красная волна» — я опять использую выражение Дирксена — повернула вспять…

Однако, как сказано, был момент, когда Красная Армия в ходе советско-польской войны подходила к Варшаве.

Паны запаниковали.

И тогдашний польский премьер Грабский на союзнической конференции в бельгийском Спа заявил 10 июля 1920 года, что Польша готова признать границу с Россией по линии Верховного Совета Антанты.

12 июля Керзон направил нам ноту, где требовал остановить наступление Красной Армии на линии, которую с того дня и назвали именем английского министра иностранных дел. Увы, наши успехи оказались временными, и по Рижскому мирному договору поляки оттяпали-таки от нас Западную Белоруссию и Западную Украину.

За спиной Польши стояла Антанта, а поживиться «на дармовщинку» польские паны всегда были горазды. Они, конечно, рассчитывали, что этот «кусок» прожуют. Но забыли, что непрожеванным куском легко и подавиться…

ШЕЛ семнадцатый день сентября 39-го года, когда Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Молотов выступил по радио и объявил об освободительном походе наших войск на Западную Украину и в Западную Белоруссию.

Молотов сказал: «События, вызванные польско-германской (не мировой! — С. К.) войной, показали внутреннюю несостоятельность и явную недееспособность польского государства. Польские правящие круги обанкротились».

Предсовнаркома и нарком иностранных дел был тут более чем прав. Причем можно прибавить, что банкротство панской Польши было не в том, что она не смогла противостоять напору танков Гудериана. Это было ее бедой, а не виной.

Вина была в том, что она не захотела сохранить для себя мир и независимость ни одним из двух возможных путей: или уместной уступкой Германии, или военным союзом с нами.

В своем продвижении по Западной Украине и Западной Белоруссии наши войска чаще имели проблемы с материальной частью — техника порой барахлила, чем с противником. Хотя бой за Гродно обошелся нам в 57 человек убитыми и в 19 подбитых танков.

Да, иногда приходилось и сражаться… Порой — с польскими частями, а порой — с польскими карательными отрядами, пытающимися подавлять выступления украинцев и белорусов, рвущихся к своим освободителям.

20 сентября моторизованная группа комбрига Розанова у местечка Скиделя обнаружила польский отряд, занимавшийся расстрелами мирных жителей. БТ группы успели проскочить по подожженному карателями мосту, а плавающие танки форсировали реку Скидель самостоятельно. Упорный полуторачасовой бой закончился к вечеру, и в плен вряд ли кого-то взяли — среди 17 убитых белорусов было двое мальчишек, и не думаю, что бойцы щадили даже тех убийц, которые поднимали руки…

Бывало, войска сталкивались уже только с трупами — как это вышло с солдатами немецкого танкиста Меллентина. Войдя — и тоже после упорного боя — в Бромберг (Быдгощ), они увидели на улицах сотни трупов немцев — жителей города, которых поляки перед отступлением умертвили….

Но польское сопротивление быстро сходило «на нет»…

И случались нежелательные «огневые контакты» уже советских и немецких солдат. Особенно напряженной получилась стычка подо Львовом… »

В Берлине с нашим военным атташе Беляковым был на связи начальник Отдела обороны страны в оперативном руководстве вермахта Вальтер Варлимонт… В Москве с нашими военными связь шла через военного атташе Эрнста Кестринга, уроженца Москвы…

20 сентября у Кестринга выдался тяжелый день, но еще более горячим он был для русских и немцев в районе Львова. Немцы уже вошли по сути в Львов, но туда же вошли и наши…

Как водится, каждый считал, что город занял он, тем более что немцам Львов отдавать не хотелось. Понять их было можно — они ведь шли к Львову с настоящими и нелегкими боями — не то что советские танковые части.

В стычках наши принимали немцев за поляков. 19 сентября две разведывательные бронемашины были обстреляны солдатами 1-й горной немецкой дивизии и сами открыли огонь. Немцы потеряли 5 человек, а обе машины сгорели вместе с экипажами.

Но вскоре по личному указанию Гитлера вермахт отошел на 10 километров западнее Львова— на линию временной демаркации…

А части генерала Гудериана в Бресте спокойно ожидали подхода наших частей — по договоренности демаркационная линия проходила по Бугу, и крепость Брест должна была отойти к нам. К 20 сентября туда приехал молодой русский парень на бронеавтомобиле — офицер связи. Позднее прибыл и комбриг Кривошеин — для приема района.

Два танкиста быстро нашли общий язык, хотя он и оказался французским, которым оба владели. Немцы провели в цитадели прощальный парад, флаги над крепостью сменились, и к вечеру 22 сентября штаб Гудериана был уже в Замбруве и приступил к расформированию корпуса.

Кампания шла к концу. В ходе ее потери немецких войск составили примерно 45 тысяч человек, из них десять с половиной — убитыми.

Через месяц, 31 октября 1939 года, Молотов в своей речи заявил, что Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру…

И это было правдой…

Принято считать, что 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. Однако, как точно определил Молотов в речи 17 сентября, 1 сентября началась всего лишь германо-польская война. И если бы не безответственность Англии и Франции, то к концу сентября она бы закончилась. И в Европе восстановился бы мир.

Да, все могло бы ограничиться войной германо-польской. Но 3 сентября началась уже и мировая война — после объявления Англией и Францией войны Германии.

А точнее — не войны, a drole de guerre, «странной войны»…

ПРОЙДЕМСЯ по улицам «военного» Парижа осени 1939 года… А в проводники возьмем Николая Пальгунова — благо и мы с ним уже знакомы, и он с Парижем знаком отлично…

Хотя проще, пожалуй, будет просто послушать его рассказ о тех днях.

Итак, спросим:

— Ну и как же изменилась жизнь в Париже с началом войны, Николай Григорьевич?

— Очень мало… Каждый занимался своим делом. Магазины торговали как обычно: никто не делал запасов сахара, кофе, консервов. Однако с первого же дня войны были приняты меры к экономии продовольственных благ: два дня в неделю бакалейные лавки не продавали шоколада, один день не продавали кофе, два раза в неделю в ресторанах ограничивали меню… Но купить вместо одной плитки шоколада две не возбранялось…

Леопольд же Эмери, приехав в Восточную Францию в октябре, был поражен, увидев ночное зарево над фабричными трубами всего в нескольких милях от «фронта»…

Так «воевала» Франция в 1939 году…

А вот тут я сделаю небольшую оговорку… Хотя автор и пользуется самыми различными печатными источниками самым широким образом (а как же иначе он, живущий в XXI веке, может узнать о том, что происходило задолго до его рождения), автор очень не склонен лишний раз так или иначе уводить внимание читателя в реальные годы, следующие за годом сороковым…

Ведь автор намерен с ноября сорокового года описывать уже не тот мир, который сложился реально, а тот, который вполне мог бы быть!

И поэтому прямые ссылки на источники, скажем, шестидесятых годов реальной истории, для автора нежелательны. Но на этот раз я — единственный, очевидно, раз — отступлю от своей собственной установки и с прямой ссылкой на третий том «Истории дипломатии», изданной Политиздатом в 1965 году реальной истории, приведу цитату со страницы 788-й: «Дыхание приближавшейся опасности чувствовалось и в западных столицах. В Париже на улицах рыли траншеи, витрины магазинов закладывались мешками с песком».