Лига мартинариев - Марианна Алфёрова

— Я так и знал, что он пойдет к фриволерам, мразь! — Павел с наслаждением пнул лежащего.

Верно, ударил бы и второй раз, если бы Орас не толкнул его в бок. Павел отлетел в сторону и едва удержался на ногах. Один из его жлобов саданул Ораса по шее, и Андрей рухнул на колени. После второго удара он растянулся на мостовой земле рядом с Кентисом. Охранник бил с наслаждением, его кулаки выбивали из спины глухой низкий звук, будто тело было создано, как барабан, для ударов.

— Палач! — заорала я.

— Помолчи, Ева, — приказал Нартов. — На твои вопли я давно не обращаю внимания. И послушайтесь моего совета. Не вздумайте со своим обожаемым Орасом защищать фриволеров. Я объявил им войну. И я их уничтожу. Рано или поздно. Но скорее даже рано. Потому что этого все хотят. Все. Ты понимаешь смысл этого слова?

— Но они же люди… — пробормотала я.

— Они преступники и извращенцы. И они сдохнут. Как сдохли мартинарии. Не я, моя дорогая Ева, надел на твоего обожаемого Кентиса белую куртку. Этот двор и эти дома, — он воистину царственным жестом обвел очерченный кирпичными стенами прямоугольник, — чистое место. Я вывел здесь заразу. И люди боготворят меня. Пока у меня только этот двор. Но шаг за шагом я расширю эту чистую зону. Через неделю у меня будет целый квартал. Квартал Павла Нартова. А к весне — весь город. Самые лучшие, самые чистые люди собрались вокруг меня. Чтобы бороться с нечистью. Когда эта мерзость кончится, им поставят памятник на Звездной.

Меня замутило. Каждое его слово было, как плевок в лицо.

— Только учти — тебя с Орасом я к себе в город жить не пущу. Вы украли у меня то, что мне причиталось по праву. Я должен был стать мэром. Но это местечко приглянулось нашему обожаемому кормильцу. Вы принялись строчить на меня доносы. По вашему наущению меня бросили в тюрьму. Я бы мог вас раздавить как слизняков, но я обожду.

Пока он произносил свой грандиозный монолог — как мне показалось, много раз до этого репетируемый про себя и теперь наконец-то прозвучавший перед долгожданной публикой — Орас поднялся, держась за бок. Я чувствовала, как ему больно, не в переносном, а в смысле самом прямом. Он бы мог хлестнуть своей энергопатией, как пощечиной, по лицу. Как проделал это с Карной и Желей. Но сдержался. Противников было слишком много. Одна его боль не могла со всеми ними сладить.

— Послушайте… господин Нартов… — проговорил Орас, и как он ни старался, в его обращении прозвучала некоторая доля презрения. — Если Кентиса не отправить в больницу, он умрет.

— Ну и пусть подыхает. Не жалко… Как и вас всех… Мои люди — святые. А вы — дрянь. Жаль, что вы этого никогда не поймете.

— Это убийство.

— Вы тоже убивали, господин Орас. Те двое, в Инвалидном приюте.

— Я защищал себя и других.

— Я делаю тоже самое. В наше время нет чистеньких. Все грязны. Только грязь бывает разного сорта. Ваша — воняет. А моя — лечит раны.

И он повернулся к нам спиной, давая понять, что разговор окончен.

7

Комнатка, в которую нас провели, была маленькой клеткой для человеческих особей. Вдоль стены тянулись два ряда нар, с рулонами скатанных матрацев. Единственное окно забрано решеткой, как и все окна в этом доме. Нас с Орасом бесцеремонно втолкнули внутрь. Потом швырнули на пол Кентиса. Лязгнула стальная дверь, закрываясь. Мы стали пленниками. И сомнительно, что могли в этой ситуации рассчитывать на милосердие.

Я раскатала один из матрацев, и мы с Андреем положили Кентиса на нижние нары. Он по-прежнему был без сознания. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Я стащила с него фриволерскую куртку и закинула на верхние нары. Воды у нас не было — я даже не могла смочить ему губы. Обыскав карманы своей куртки, я нашла несколько пакетиков с влажными косметическими салфетками, и разорвав их, отерла его лицо и шею. Возможно, это принесло ему некоторое облегчение — потому что он перестал стонать и метаться. Могло показаться даже, что он просто спит.

— Думаешь, это поможет? — с сомнением спросил Орас.

— У тебя есть план получше? — спросила я язвительно.

— У меня вообще нет никакого плана. Что-либо планировать можно, если хоть чуть-чуть понимаешь противника. Я же твоего сумасшедшего братца никогда не понимал. В прошлый раз он хотел тебя прикончить, а сегодня заботливо напоминает своим псам, что ты его сестра.

Я пожала плечами:

— Чего тут не понимать. Он где-то прочел, что братская любовь — это хорошо. И поэтому возненавидеть меня до конца никак не может. То и дело вспоминает, что он — мой старший брат, наставник и опекун… Ну и так далее. Но в прошлый раз я, к его досаде, оказалась ненужным свидетелем. Скрипнув зубами, он решил свидетеля убрать. Теперь я уже не опасна. Можно забыть о прошлом — у Пашки талант забывать ненужное — и вновь почувствовать себя положительным братом пропащей сестры. Он ведь без ума от своей положительности.

— Он — положительный? Да по всем статьям ему светило пожизненное заключение, а он вышел сухим из воды.

Орас злился — видимо, подозревая, что во мне не до конца умерла симпатия к сводному брату, и я, быть может, из чистого безумия, пытаюсь его защитить. Меня даже чуточку позабавила эта ревность — прежде я старалась полюбить Пашку изо всех сил, несмотря на все его выкрутасы. Но постепенно братец убедил меня в глупости подобной идеи.

Неожиданно в коридоре раздались шаги, дверь заскрежетала. Отворилась, в образовавшуюся щель пропустила человека в белом халате, и тут же захлопнулась. Если бы не белый халат, я бы приняла вошедшего за нового пленника. Но халат говорил о том, что явился наконец врач. То ли хозяин вспомнил о гуманности, то ли… Вглядевшись в лицо врача, я изумилась еще больше. Перед нами был Семилетов.

— Сергей?! — воскликнул Орас. — Черт возьми, что ты делаешь в этом гадюшнике?

— Живу, — ответил тот, присаживаясь на край нар, но не торопясь осматривать раненого. — Лаборатория накрылась, мой доновитал кое-кто стыдливо хвалит наедине со мною, а на людях делают вид, что его не существует.

— Ты же знаешь, нам не выплатили страховку, — отозвался Орас. — У меня не было денег на восстановление лаборатории.

— Я всё знаю, — тут же заизвинялся Семилетов. — Но надо же как-то жить…

Орас хотел еще что-то возразить, но Сергей вежливо его осадил:

— Можно я сначала осмотрю пострадавшего?

Орас раздраженно хмыкнул, и взобрался на верхние нары, а Семилетов занялся Кентисом.

— Как он? — спросила я, следя за руками Семилетова, ощупывавшими бок пострадавшего.

— Не очень… — он метнул короткий взгляд наверх, в сторону Андрея, но больше ничего не добавил. — Рана не опасная, но слишком большая кровопотеря.

Он достал пакет с физиологическим раствором, всадил иглу капельницы в вену и наскоро залепил пластырем.

— Это поможет ему продержаться до утра, — сообщил Сергей, поднимаясь и пятясь к двери. — А я должен идти.

— Что с нами будет? — спросил Орас.

— Откуда мне знать… Скорее всего, вас отпустят, — он явно не договаривал.

— А если нет? — настаивал Андрей.

— Нартов должен вас отпустить… Должен… — Семилетов протянул мне плоскую металлическую флягу с завинчивающейся пробкой. — Возьмите… Здесь спирт…

— А вода? — спросила я растерянно.

— Воды, извините, нет… Не подумал… Извините…

Дверь приоткрылась, и он выскользнул в щелку так поспешно, будто спасался бегством.

— Он должен нам помочь! — воскликнула я. — Ведь мы его друзья!

— Ты уверена? — засмеялся Орас. — По-моему он об этом забыл.

В эту минуту Кентис застонал и пошевелился. Он возвращался из небытия…

8

Ну почему в этой комнате было так светло?! Вот если бы на столе горела свечка! Гнусный сальный свет… Но вполне достаточный, чтобы различить контур человека и всадить в него пулю. И при этом не увидеть лица. Кентис первым бы нажал на спусковой крючок, и не промахнулся бы с трех шагов. А потом, всё так же не ведая, что творит, прикончил бы Еву… И… И… О, величайшая, наисладчайшая минута! Свет падает на изуродованные, залитые кровью лица, и он не сразу, не в силах признаться себе, узнает их… Он хватает за руку Еву, потом Андрея, трясет их, умоляет подняться, переворачивает теплые еще тела. Он кричит, стонет, рычит от боли, рвет зубами белую куртку фриволера. Проклинает того, кто устроил подлую ловушку. Взывает к Богу, потом проклинает его, топает ногами, катается по полу. Господи, какая великолепная, какая восхитительная, бесподобная боль, целый поток, густой, удушливый поток энергопатии, из него без труда можно выстроить целый мост, волшебный, тонкий, призрачный как паутина. Мост, ведущий в вечность.

— Всё это замечательно, — возразил насмешливый голос. — Но вряд ли ты бы так огорчился…