Пыль Снов - Стивен Эриксон

Она передала ему монетку.

Он долго изучал ее, переворачивая раз за разом. Наконец со вздохом покачал головой: — Нет. Думаю, какая-то императрица. Очень царственно выглядит. Скрещенные мечи могли бы быть семиградскими, но надписи неправильные. Не наш мир, Сеток.

— Я тоже так думаю.

— Закончил там, Кафал? — сказал от стены Ливень. Нетерпение сделало его голос злым.

Кафал криво улыбнулся ей и пошел назад, копать стену.

Долгий скрежет, тяжкий стук — и холодный от росы воздух ворвался в склеп. — Чуете? Это лес, чтоб его.

Услышав слова Кафала, Сеток подошла к нему. Подняла фонарь. Ночь, прохлада… холоднее, чем в Овл’дане. — Деревья, — сказала она, глядя на разномастные стволы, смутно видимые при таком свете.

Кажется, и болото. Она слышала лягушек.

— Если стоит ночь, — удивился Ливень, — почему мыши сидели внутри?

— Наверное, был закат, когда мы сюда провалились. Или близка заря. — Кафал тянул следующий камень. — Помоги, — позвал он Ливня. — Слишком тяжелый для одного… Сеток, не мешай нам.

Едва они вытащили огромный блок, остальные камни обвалились. Мужчины чуть успели отскочить, когда плита перекрытия упала на завал. Поднялись тучи пыли, раздался страшный скрежет — это оседал потолок могильника.

Закашлявшийся Кафал махнул Сеток рукой: — Скорее! Наружу!

Она пробежала три шага и обернулась. В глазах жгло. Потолок обрушился; лошадь завизжала от боли. Показался Кафал, за ним и Ливень, которому как-то удалось заставить кобылу встать на колени. Он бешено тянул за уздечку. Голова лошади показалась в проеме, блеснули глаза. Сеток никогда еще не видела, чтобы лошади ползали, и раньше не поверила бы, что такое возможно — но вот она, кобыла, пролезает в расселину, покрытая полосами пыли и пота. За ней падали новые камни; лошадь закричала от боли, рванулась и встала на ноги.

Прошло еще несколько мгновений — и поросшая мхом крыша могильника загрохотала и провалилась, скрывшись в облаках пыли. Выросшие на склонах стволы падали, шелестя листвой. Трещала древесина.

По ляжкам кобылы текла кровь. Ливень еще раз попытался ее успокоить, поглаживая. — Не так уж плохо, — прошептал он. — Сломай она бедро…

Сеток видела, что воин дрожит. Привязанность к злосчастной кобыле стала для него заменой всех столь жестоко порванных нитей прежней жизни; эта связь быстро становилась чем-то уродливым. Если она умрет, он уйдет вослед. «Безумие, Ливень. Это же треклятая лошадь, тупая скотина. Дух ее сломлен кнутом и уздою. Если бы она сломала бедро или спину — хорошо бы поужинали!»

Она видела, что и Кафал долго смотрел на овла, прежде чем начать изучение окрестностей. Затем он поднял взор к небу. — Никаких лун. А звезды кажутся… туманными. Их слишком мало. Ни одного знакомого созвездия.

— Тут нет волков.

Он посмотрел на нее.

— Духи… есть. Но никого живого. Последние ушли столетия назад. Столетия.

— Ну, я вижу следы и помет оленей, так что они не погибли от голода.

— Нет. Их выследили. — Она содрогнулась. — Расскажи мне, как мыслят те, что готовы убить каждого волка, чтобы не слышать их заунывного воя, не видеть — да, холод по спине — стаю, гордо несущуюся за добычей. Великий Ведун, объясни мне, я не понимаю.

Он пожал плечами: — Мы соперники, Сеток. Нам ненавистен блеск знания в их глазах. Ты еще не видела цивилизованных стран. Животные ушли. И никогда не вернутся. Они оставили за собой тишину, а тишину разорвало бормотание нашего рода. Будь наша воля, мы убили бы саму ночь. — Он поглядел на фонарь в ее руке.

Поморщившись, она задула свет.

Ливень выругался, когда вдруг наступила темнота.

— Это не поможет, волчья дочь. Мы палим огни, но тьма остается — в наших душах. Брось свет внутрь, и увиденное тебе не понравится.

Что-то хотело рыдать в ее душе. За души волков. За нее саму. — Нужно найти путь домой.

Кафал вздохнул:- Здесь есть сила. Незнакомая. Но я все же готов попробовать. Чувствую, что она… расщеплена, разорвана. Думаю, ее не использовали уже очень, очень долго. — Он огляделся. — Мне нужно очистить пространство. Освятить.

— Даже без Талемендаса? — спросил Ливень.

— Он бы мало чем помог. Его связи были порваны. — Кафал поглядел на Сеток:- А ты, волчья дочь, помочь сможешь.

— Чем?

— Призови духи волков.

— Нет. — Мысль показалась ей мерзкой. — Мне нечем будет расплатиться.

— Может быть, путем вовне? В другой мир, пусть наш, где они найдут живых сородичей, где смогут незримо бежать с ними, плечо к плечу, и вспоминать охоту, старую дружбу, искры любви.

Она взглянула на ведуна. — Такое возможно?

— Не знаю. Но давай попробуем. Мне этот мир не нравится. Даже в лесу воздух прогорклый. Гнусный. Перед нами почти вся ночь. Давай же сделаем всё, что сможем, прежде чем взойдет солнце. Прежде чем нас обнаружат.

— Так освящай землю, — сказала Сеток.

Она отошла в лес, села на замшелое упавшее дерево — нет, дерево сваленное, причем так чисто, как не сделает никакой топор. Но почему же его бросили на месте? — Какое-то безумие, — шепнула она. Закрыла глаза, постаралась отогнать унылые мысли…

«Духи! Волки! Слушайте вой моего ума! Услышьте гнев и горе! Услышьте обещание — я выведу вас из адского царства. Я найду вам сородичей. Горячую кровь, теплый мех, писк детенышей, рычание соперников — я покажу вам степи, дети мои. Просторы бесконечные!»

И она ощутила их, зверей, павших в боли и горе в этом самом лесу так давно, давно. Первым подбежал дух последней жертвы, загнанной в угол и жестоко изрубленной. Она расслышала эхо рычащих псов, вопли людей. Ощутила страх волка, отчаяние, беспомощное удивление. Ощутила и как кровь зверя пролилась на вывороченную почву; ощутила его сдачу, понимание — в последний миг — что ужасное одиночество наконец окончилось.

И ум ее взвыл вновь — крик безмолвный, но все же заставивший закачаться ветки деревьев, с которых взлетели вороны, заморозивший на месте оленей и зайцев, в которых вдруг встрепенулся древний страх.

Ей ответил вой. Идущий со всех сторон.

«Ко мне! Соберите все остатки сил!»

Она слышала, как трещат кусты, хотя лишь воля и память пробирались сквозь подлесок. Она потрясенно ощутила, что тут жил не один вид. Одни — черные, приземистые, с горящими желтизной глазами; другие широкоплечие, высокие, и шерсть их отсвечивает серебром и белой костью. Она увидела и их предков, огромных мускулистых бестий с короткими носами.

Они прибывали в количествах, не поддающихся пониманию, и каждый был украшен смертельной раной, копья торчали из глоток и боков, кровь заливала грудные клетки. Капканы и силки звякали, болтаясь на раздробленных лапах. Иные раздулись от яда… она с нарастающим содроганием видела наследие жестоких, подлых охот, и плакала, и вой рвался из ее горла.

Ливень вопил, сражаясь за власть над обезумевшей лошадью, пока волки текли мимо, тысячи и сотни тысяч — это старый мир, и перед ней собралась дань всех его торжествующих загонщиков, всех безумных тиранов.

О, поток захватил и другие создания, животных, давно ушедших во прах. Она видела изюбрей, бхедринов, больших кошек. Видела громадных меховых зверей с широкими головами и рогами, торчащими из-под черных хоботов… так много, боги, так много…

— Сеток! Хватит! Сила — слишком много — она подавляет…

Однако она утеряла всякий контроль. Она не ожидала ничего подобного. Нараставшее давление грозило ее уничтожить. Она рыдала, словно последнее дитя земли, последнее живое создание, единая свидетельница всех погибших видов. Наследница расы, устроившей такое опустошение. Такую самоубийственную победу над природой.

— Сеток!

Она тут же различила нечто светящееся: портал, до смешного маленький — едва ли дырка от арбалетного болта. — Любимые мои, — прошептала она, — путь наружу там. Расширьте его.

Они уже далеко отошли от комнаты-бойни, в которой десятки К’чайн Че’малле были явно принесены в жертву. Фонари бросали достаточно яркий свет на металлические устройства в нишах вдоль стен коридоров, на провисающие с потолка кабели, с которых капало вязкое масло. В воздухе висели едкие запахи, заставлявшие слезиться глаза. Боковые проходы выводили в залы, загроможденные странными, загадочными механизмами. Ноги скользили по пролитой смазке.

Таксилиан возглавил поиски, пробираясь все дальше в путаницу низких коридоров. Раутос шел на шаг позади и слышал, как тот бормочет, но не понимал ни слова — и страшился, что Таксилиан сошел с ума. Это чуждый мир, созданный чуждым сознанием. Все они ничего вокруг не понимают; вот причина страха.

Раутосу почти наступала на пятки Вздох. Она кашляла и сипела, словно вечная болтовня об утоплении заставила сам воздух сгуститься вокруг нее.

— Тоннели! — прохрипела она. — Ненавижу тоннели. Ямы, пещеры. Темные — всегда темные — комнаты. Куда он нас заводит? Мы всё взбираемся кверху. Чего ищет этот дурак?