Фабрика романов в Париже - Дирк Хуземан

Александру как преподобный Коллинз. Тяжело опустившись возле Дюма, он повторил то же, что и Икинсу: он спешит. Священник спросил, не затруднит ли Александра отказаться от исповеди, и предложил быстро помазать осужденного и произнести формулы.

– Вы ведь согласны? – Фраза Коллинза должна была звучать как вопрос, но вышла похожей на утверждение.

Александр никогда не придавал религии большого значения. Священники и епископы вечно твердили, что хотят создать царство Божье на земле. А ведь рай уже давно был здесь. Нужно было просто присмотреться и его отыскать.

Будь он свободным человеком, он бы даже дал Коллинзу пинка, чтобы тот поскорее убрался. Но сейчас между Александром и виселицей стоял лишь этот священнослужитель. Преподобного надо задержать. Пока Дюма не примет таинства, ему на шею не наденут петлю.

– Я всегда был набожным человеком, – солгал Александр, обратив взор к небесам.

Пусть там, наверху, был виден лишь потолок камеры, Дюма представил себе величественное облако, сквозь которое пробиваются причудливые лучи света. Небеса. Александра охватил неподдельный трепет.

– Мои губы никогда не целовали блудницу, прежде чем принять тело Христово.

Коллинз откашлялся и вытащил пробку из флакона.

– Это похвально. Ты попадешь на небеса, сын мой. – Он слегка промокнул платок. – Теперь повернись ко мне лицом.

Этот духовник был стойким малым. Заслышав слова Александра о блудницах, любой священник в Париже прочитал бы длинную проповедь. Но Коллинз, похоже, был глух к подобным резкостям. Конечно. Он был священником в тюрьме – в месте, где трактирное ругательство казалось комплиментом.

Чтобы масло не попало в глаза, Александр сжал кулаки и прижал их к векам. Дюма притворялся лишь отчасти: его отчаяние было подлинным. Ему стало непривычно душно – что-то словно давило на горло, – и он покачал головой. Где же Анна? Он волновался все сильнее: вдруг Леметр одержал победу над графиней и ее спутницей? Они ведь просто женщины.

Теперь рука священника лежала на плече Александра.

– Время не ждет, сын мой. Мир будет вращаться и без тебя, и мне нужно распространять по нему слово Божье.

Слово Божье? Александр всегда считал Бога дрянным писателем. У него тоже была фабрика романов: за письменными столами там сидели четыре евангелиста. Однако его драматургия была такой же деревянной, как у худшего выдумщика из Французской академии. Здесь и сейчас ему представилась возможность поспорить с Божьим защитником о писательских способностях Отца Небесного. Так Александр не только выиграет время, но и отлично его проведет. Слово Божье!

Александру нужно было с открытым забралом спровоцировать преподобного Коллинза, чтобы привлечь его внимание.

– Вам никогда не хотелось написать Библию самому? – спросил он священника.

Подняв окропленный платок, Коллинз пробормотал что-то по-латыни – или это был греческий? Из-за британского акцента ничего было не разобрать.

– Мы все пишем слово Божье, – сказал священник. – Потому что Господь – часть нас. А мы – его часть. Наклоните-ка голову вперед.

С этого священника любая наглость соскальзывала, словно плохо направленное турнирное копье с щита закованного в броню рыцаря.

– Когда вы читаете Новый Завет… вам не хочется, чтобы Иисус действовал решительнее против врагов? – спросил Дюма.

Рука с платком замерла перед лицом Александра.

– О чем вы? – Самоуверенность в голосе Коллинза сменилась кислым недоверием.

– Христа ведь мучили, – объяснил Александр. – Впервые услышав эту историю, я ждал, что Спаситель проявит стойкость и проучит римлян. Мечом, если будет нужно, или каким-нибудь чудом. Их у него в арсенале хватало.

– Но он был Князем мира, – возразил Коллинз.

– Естественно. Поэтому он и стал героем этой истории. Ни одному приличному читателю не захотелось бы, чтобы он был князем войны. Но послушайте: героя нельзя просто так безнаказанно избить. Любой уважающий себя автор знает, в чем смысл таких сцен: герой получает травму, порой даже теряет незначительную часть тела, например, палец или ухо. Но поднимаясь из этой ямы, он становится только сильнее.

Коллинз молчал.

«Ну же! – мысленно умолял Дюма. – Отвечай! Убери вонючий елей. Мне нужно еще немножко времени». Одновременно он поклялся построить часовню в парке у шато, каждый день просить в ней прощения и только потом приступать к работе на фабрике романов.

Священник мял платок в руках, покрытых рыжими пучками волос.

– Ты что, так и не дочитал историю до конца? Иисус возвращается. Он воскресает из мертвых. После этого Христос и вправду становится могущественнее.

Ну наконец-то! Этот разговор перерастал в литературный диспут, и это было Александру по вкусу. Теперь не хватало лишь уютно потрескивающего огня в камине и хорошей сигары из хьюмидора[87]от «Сюппли». Александр вытащил гвоздь, которым исписал стены камеры, и зажал железный стержень как сигару между указательным и средним пальцами правой руки. Так-то лучше. Он стряхнул воображаемый пепел.

– Вы правы, Коллинз. Христос воскресает из мертвых. Но, во-первых, это чересчур преувеличено – напиши я что-то подобное, люди бы освистали меня. Во-вторых, Иисус не пользуется своей силой, чтобы отомстить римлянам. Представьте: он бы мог вывернуть нутро этого опустившегося очага разврата наизнанку! По сравнению с этим нападение на храм показалось бы теплым ветерком.

Коллинз хотел что-то возразить, но Александр положил руку ему на плечо. Его фантазия работала как хорошо смазанная ступица колеса. Сигара горела, источая пряный аромат.

– Конечно, ему бы понадобилось особое оружие. Размахивать руками мало, волшебство надолго не убедит. Как насчет меча? Нечто подобное было и у древних богов. Ладно: вы говорите, что он миротворец. Тогда пусть его меч не ранит, а наставляет на истинный путь, non?[88]

Священник вытаращил глаза на Александра. На миг Дюма показалось, что Коллинз сейчас бросится вон из камеры и позовет палача. Но духовник сидел и тер подбородок.

– А еще лошадь, – выпалил священник. – В детстве, еще в Ирландии, я всегда представлял, как Иисус едет на белоснежном жеребце.

Александр задумчиво кивнул.

– Лошади нужно имя. Она должна быть особенной.

– Конечно, – сказал Коллинз. – Давайте назовем ее Искупление. – Он потер руки. – Надзиратель! Принесите нам бумагу, перо, чернильницу и песочницу. Нам нужно кое-что записать.

Глава 37. Лондон, Букингемский дворец, декабрь 1851 года

Букингемский дворец глядел на Леметра сверкающими окнами-глазами. «Удивительное сооружение», – подумал магнетизёр. Оно излучало все качества, которые сочетало в себе дворянство: холодность, подлость, лживость. Здание выглядело дворцом для королевы, величественного существа, состоявшего скорее из власти, чем из плоти и крови. Существа, парившего по великолепным залам, не касаясь пола, устланного дорогими коврами. Но и этой королеве когда-то приходилось сбросить маску и юбки и поспешить в уборную, чтобы помыть зад.

Дворец был построен так, чтобы утреннее солнце падало на фасад