Северный ветер - Андрей Упит

— Может, вы и правы насчет старых да малых. А вот взрослые женщины думают иначе. Пожалуй, я согласен с вами: с винтовкой обращаться женщине несподручно. Но ведь одними винтовками не победишь. Наша борьба широка, как сама жизнь. Думаете, мы вынуждены прятаться и скитаться потому, что нас мало? Нет! Скорее потому, что еще слишком много тех, кто против нас. Тех, кому внушали, что весь наш народ надо уничтожить. Думаете, все они баронские да господские сынки? Нет, мамаша, часто это такие же рабочие и крестьяне, как и мы. Дома у них жены и сестры, которые тоже месят грязь на дорогах да гнут спину на господ.

Дверь с шумом распахивается. Стуча прикладами, вбегают три матроса. Зиле от неожиданности подается вперед. Хватается за карман, хочет кинуться к кровати Акота. Но два штыка нацелены ему в грудь.

— Руки вверх! — кричит матрос. Майя пронзительно взвизгивает.

Зиле невольно подчиняется. Его вдруг охватывает непонятная усталость и безразличие.

Вскоре он, связанный, угрюмо сидит на стуле, упершись взглядом в пол. Матросы обыскивают комнату, но ничего подозрительного не обнаруживают. Пока они возятся с Зиле, Акот прячет наган и патроны под себя. Матросы молодые, недавно приехали, и у них нет еще такого опыта, как у драгун. Они скорее взволнованы и напуганы, нежели озлоблены.

Даже не сразу соображают, что надо обыскать самого Зиле.

Они достают у него из внутреннего кармана старый ржавый бульдог, ножик, записную книжку с поддельными документами, грязный носовой платок и кусок заплесневевшего хлеба.

Вбегают еще двое. Они без винтовок. На всех пятерых оружие только у двух. Ехали за сеном. Им неправильно указали дорогу, и вот случайно забрели сюда.

В комнате воцаряется гнетущая тишина. Ильза как привстала с кровати при виде матросов, так и застыла, не шевелясь. Руки ее машинально теребят край передника. Подбородок заметно трясется. Она не сводит с Зиле плачущих глаз, а он такой спокойный и даже улыбается, подбадривая ее. Майя, будто оберегая Акота, сидит, скорчившись, у него в ногах, на постели. Акот бледен как мертвец. Только огромные глаза лихорадочно блестят да на груди высоко поднимается одеяло.

Матрос постарше присаживается к столу и разглядывает отобранные вещи.

— Рудольф Майзит… — читает он в паспорте и как-то недоверчиво смотрит на связанного. — Ты и есть?

Зиле безразлично кивает головой.

— Из лесных братьев, значит?

Зиле снова кивает. Потом, прерывая дальнейшие расспросы, вскидывает голову и говорит уверенно, чеканя и подчеркивая слова:

— Я вам ничего больше не скажу. Ведите меня к своему начальству, там я отвечу. Я из лесных братьев. Почему скрываюсь — объясню. Нечего было есть — вот я и пришел сюда поискать хлеба. А они не дают — скупые, как черти. Гонят да еще грозятся собак натравить.

— Ты сам угрожал им, — уверяет один из матросов. — Тот, что проехал мимо нас, кричал, что тут грабители.

— Коли добром не дают… — ворчит Зиле.

— Вас тут, наверно, немало по лесам шатается?

— Сначала было больше. Кого выловили, кто сам сбежал или замерз. Теперь я уж никого больше не встречаю… — Он видит, что перед ним новички, поэтому можно врать сколько влезет.

Все поднимаются.

— А это кто такой? — Старший кивает в сторону Акота.

— Мой сынок… — отвечает Ильза и бросается к кровати. — Его не трогайте!

Зиле переводит им. Ее сын. Вернулся из Маньчжурии. На войне ранен… Матросы верят.

Зиле выводят и сажают в розвальни. Его не толкают, не ругают. Конвоиры сами немного смущены.

Один из них садится за кучера. Те, что с винтовками, шагают сзади. Старший с пятым матросом идут впереди.

— Глупый вы народ — латыши. Вас тут горсточка, а лезете против всей России. — Закинув винтовку за плечо, матросы лениво плетутся сбоку и с сожалением поглядывают на арестованного.

— Не против России! — мрачно отзывается Зиле. — А против русского самодержавия и того ярма, которое с его помощью надели нам на шею бароны наши да помещики.

Зиле начинает объяснять матросам особое положение Прибалтики, политику самодержавия и его чиновников. Говорит о притеснениях со стороны баронов, о положении народа и его давней борьбе за свободу. Матросы, слушают с интересом. Те двое, что идут впереди, замедляют шаг, чтобы лучше слышать.

— Да… — задумчиво произносит один из них. — Значит, и здесь не лучше, чем в России. Осточертело народу спину гнуть в ярме, вот он и пробует голову поднять. А нам рассказывали совсем другое. Будто вы отрезаете убитым драгунам уши и носы…

— Это выдумки местных баронов и покорных им русских чиновников. Мы не звери и не дикари. Правда, мы пытались сражаться, и в бою погиб кое-кто из ваших. А теперь нас победили и вылавливают по лесам, как волков. Истребляют поодиночке. Ей-богу, братцы, не завидую я вам. Недостойна солдата такая работа.

Матрос почесывает затылок.

— Свинство… черт знает что. Заставляют таскаться по каким-то болотам да ловить людей, которые ничего плохого нам не сделали. Тьфу!..

— На вас такая же форма, какую носил лейтенант Шмидт. И есть среди вас люди, понимающие стремления народа к свободе.

— Эх, друг, да разве мы все на своем горбу не испытали…

Наступает молчание. Зиле что-то обдумывает, исподтишка наблюдая за конвоирами.

— Так как же, товарищи? Может, отпустите меня?

Видно, что и матросам пришло это в голову. Они молчат, посматривая на старшего. Тот сперва отмалчивается, потом качает головой.

— Не болтай зря. Как же я могу тебя отпустить, ежели у нас строгий приказ. Нас тут пятеро, — разве я могу за каждого ручаться. Разболтают, а отвечать-то кому? Мне, что ли, вместо тебя свою башку подставлять? Нет. Не сумел спрятаться — пеняй на себя… Да ты зря не волнуйся. Наш начальник, князь Туманов, человек неплохой. Был тут у вас такой молодой бароненок… Как его, черта, зовут? Так князь наш его сразу прогнал. Ты, говорит он, меня не учи. Я сам знаю, что делать. Как увидел кухню в замке — они там, проклятые, живодерню устроили, — велел досками заколотить. Теперь уже никого не секут. Из подвала в первый день выпустили семнадцать человек, на второй — десять, и каждый день то пять, то шесть человек на волю идут. Сейчас не больше десятка осталось… Ты не бойся. Тебя законный суд судить будет.

— Законный суд… — Зиле усмехается. — Будто я не знаю, кто дела вершит в судах…

— Нет, нет… — Матрос мотает головой и отходит подальше вперед, чтобы прекратить напрасные разговоры о невозможном.

По ту сторону леса ветер крепчает и метет прямо в глаза. Матросы, отшагав десять верст, устали и нахмурились.

Зиле сидит на розвальнях сгорбленный, мрачный. Товарищи… Как убегать да скрываться — товарищей сколько хочешь. А на смерть — иди один. К чертям в преисподнюю — пожалуйте один. Тут уж товарищам не до тебя.

Он не видит, что с пригорка, на который они сейчас взбираются, спускаются двое. Запорошенные снегом, они тяжело ступают, подставляя ветру спины.

Останавливаются и закуривают. Потом снова идут и, поравнявшись с идущими впереди конвоирами, по крестьянскому обычаю одной рукой вынимают изо рта трубки, другой, приветствуя, приподымают козырьки шапок.

Зиле замечает их, когда идут они уже совсем рядом, по бокам розвальней. Он вздрагивает и не успевает даже вскрикнуть.

Поравнявшись с вооруженными матросами, прохожие разом бросаются каждый на своего. Толстяк успевает раньше вырвать винтовку и, отскочив к обочине, целится.

— Пусти или пристрелю! — кричит он второму матросу, который все еще борется с Мартынем.

От грозного окрика или от выстрела, что гремит тут же за его спиной, матрос выпускает винтовку из рук.

Никто и не думал стрелять в людей. Бедная лошаденка, зарывшись головой в снег, еще колотит задними ногами по передку розвальней. Сниедзе бросается к Зиле и перерезает веревки. Шагах в десяти из-под заснеженного куста поднимается и Айзуп. Он грозит тем двум матросам, которые, обернувшись, хотели броситься на помощь. Зиле подбегает к Мартыню и выхватывает у него из кармана револьвер.

Толстяк опускает винтовку и опирается на нее.

— Так-то, братцы, — говорит он с усмешкой. — Теперь нас пятеро против пяти. Но у вас в руках пусто, а у нас — сами видите. Насчет умения обращаться с оружием не сомневайтесь и лучше не заставляйте нас доказывать это. Сами понимаете, нам нет никакого смысла отправлять вас на тот свет, когда в имении еще сто сорок пять, не считая князя. Мое предложение такое: ступайте себе спокойно дальше. Сани пусть останутся тут. Дойдете вон до того холмика, а оттуда пусть один вернется за винтовками. Вы их заберете с собой, без патронов, конечно… Это ультиматум. Согласны — собирайтесь в путь. Если нет…

Двое матросов уже повернулись и уходят, остальные плетутся за ними, понурив головы.

Толстяк сует руку в карман и вытаскивает трубку.