Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

шорох ног нескольких сотен марширующих воинов, и больше ничего. Токугава, но на этот раз с миром.

Уилл выбежал на улицу, Кимура — за ним. Он посмотрел вверх по улице, забитой зеваками, прохожими, мастеровыми и торговцами, забывшими дела ради такой оказии, и даже нищие оставили на время свои мольбы о милостыне. Все попадали на колени у дороги, наклоняя головы по мере приближения процессии. Царила абсолютная тишина, нарушаемая лишь шагами солдат.

Кимура взглянул на Уилла и тоже упал на колени, как и все рабочие. Только Уилл остался стоять в дверях мастерской, не сводя глаз с дороги.

Он увидел во главе процессии пять великолепных чёрных коней. Всадников на них не было, каждого вели под уздцы два грума — по одному с каждой стороны, а сзади шагали ещё двое слуг, нёсших знамя с изображением золотого веера. Они поравнялись с мастерской и миновали её, остановившись дальше по дороге. Следом двигались шестеро носильщиков, каждый одет в замечательное кимоно поверх набедренной повязки. Идя гуськом, они несли на плечах лакированные сундуки, ящики и корзины — самое необходимое из вещей принца. За носильщиками шли десять солдат, тоже двигавшихся цепочкой. Помимо своего обычного оружия, они были нагружены целым арсеналом — разнообразными мечами, пиками, аркебузами, луками, стрелами в колчанах — все разукрашено самыми дорогими и экзотичными рисунками. Даже придавленные таким грузом, воины шли церемониальным маршем, как подобает войскам, входящим в город: одну ногу закидывали назад, почти касаясь ею спины, противоположную руку выбрасывали вперёд, словно собираясь плыть по воздуху. Потом нога опускалась и выбрасывалась вперёд, а рука убиралась назад, и вся выматывающая процедура повторялась с другой парой конечностей. Так они маршировали всю дорогу от Эдо, отдыхая только тогда, когда это решал сделать их господин.

За солдатами маршировала ещё одна вереница носильщиков и ещё шесть лошадей в поводу, на этот раз белых. Следом — ещё трое солдат, у каждого в руках — пики с государственным штандартом принца. Концы пик, высоко поднятых над головой, были украшены связками петушиных перьев. Дальше шагал самурай в сопровождении двух лакеев. На специальной подушечке под покрывалом из чёрного бархата он нёс шляпу принца.

Снова шестеро с сундуками — на этот раз одинаковыми, изготовленными из лакированной кожи и украшенными крестом рода Токугава. Их тоже сопровождали по двое лакеев. Затем опять самурай и два лакея — эти несли не виданный доселе Уиллом инструмент — толстую палку в чехле из водонепроницаемой ткани. Когда принц передвигался пешком, этот инструмент, раскрываясь, защищал его от дождя или от солнца. Инструмент тоже был прикрыт чёрным бархатом.

Теперь на дороге показался сам принц со своей свитой. Перед ним следовали шестнадцать самураев — каждый в сопровождении пажа, каждый богато разодет: целый калейдоскоп красных и зелёных, чёрных и серебряных, золотых и голубых цветов, проплывающих по пыльным, пропечённым солнцем улицам. За самураями виднелся норимоно Токугавы, занавешенный яркими золотыми тканями с эмблемой золотого веера. Его несли восемь человек, одетых в блистающие зелёные ливреи. За ними шли ещё шестнадцать, ожидающие своей очереди нести своего господина. Следом — четыре самурая, задачей которых было помогать Иеясу входить и выходить из паланкина, за ними — три чёрных скакуна чистейших кровей, на одном из которых принц поедет в случае необходимости. Их седла прикрыты все тем же чёрным бархатом, каждого ведут под уздцы по два грума.

Вслед за норимоно процессия двигалась, казалось, бесконечным потоком — носильщики с двенадцатью пустыми корзинами, символизирующими право принца взимать дань, остальные придворные его свиты, а за ними — сонм менее важной знати, домашние слуги, пажи. Эту группу возглавил Косукэ но-Сукэ.

Норимоно остановился у входа в мастерскую, и придворные ринулись вперёд, спеша раздвинуть занавески. Теперь и Уилл упал на колени, положив ладони на землю и опустив к ним голову.

— Встань, Андзин Миура, — приказал Иеясу своим обычным негромким голосом. — Коутоу не идёт такому гиганту.

Уилл поднялся, не сводя глаз с маленькой фигурки во всём зелёном и улыбающегося лица. Это, наверное, суеверие? Или было что-то большее, придававшее такое величие этому невзрачному на вид человеку? Физический интерес Иеясу к нему оставался пугающе явным на протяжении всей зимы, когда Уилл каждый вечер обучал принца математике и астрономии, навигации и орудийному делу. Тем не менее Иеясу сдержал обещание, данное накануне Секигахары, — не принуждать его в этом отношении. Значит, он ожидал с присущим ему замечательным терпением, когда Уилл сам сделает первый шаг? Или же, что пугало ещё больше, он знал, что в конце концов англичанина всё равно придётся заставить силой, и поэтому ждал, пока тот больше не будет ему нужен?

— Мы слышали, что вы едете к нам, мой господин принц, — произнёс Уилл.

Иеясу похлопал его веером по плечу:

— И тем не менее ты не приготовился?

— Я посчитал, что должен трудиться ещё упорней, оставив церемонии на потом.

Несколько секунд Иеясу не сводил глаз с его лица.

— Ты всегда поражаешь меня Уилл. Скажи, все ли англичане столь же прямолинейны и самонадеянны и в то же время неизменно правы, как и ты?

— Мой господин принц льстит мне, — отозвался Уилл. — А как он сам однажды сказал, для мужчины это не подходит.

— В один прекрасный день, — сказал Иеясу, — в один прекрасный день ты выведешь-таки из терпения. Идём посмотрим, что ты уже успел сделать.

Уилл сгрёб в сторону ринувшихся вперёд придворных и сам открыл дверь в приспособленный под верфь бывший склад. Принц шагнул внутрь.

— Закрой дверь и никого больше не впускай, — приказал он. Уилл повиновался. Сердце его билось, словно у молоденькой девушки. Каждый раз, оставаясь с принцем наедине, он чувствовал себя девственницей перед брачным ложем. В каком-то смысле он ею и был. До этого он раздумывал только над чисто физическими отношениями между ними, всё остальное лежало вне его опыта. Но разве не могло быть так, что принц в самом деле любил его? Потому что теперь, после шести месяцев разлуки, принц провёл пальцем по плечу Уилла, по его руке, коснулся его бицепса — как он мог бы коснуться женской груди. И тут же отвернулся к кораблю.

— Он напоминает мне кита. Мёртвого кита, выброшенного на берег.

Судно имело в киле почти семьдесят футов, с огромного деревянного основания поднимались первые из рёбер с уже присоединёнными стрингерами и даже частью обшивки.

— Когда он будет готов?

— В скором времени мне придётся разобрать крышу этого здания, мой господин, чтобы начать работы на верхних палубах.

— А мачты?

— Мачты будут установлены после спуска