Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

En perdant nos deux chères élèves nous ne devons pas vous cacher que nous éprouvons à la fois et du chagrin et de l’inquiétude; nous sommes affligés parce que cette brusque séparation vient briser l’affection presque paternelle que nous leur avons vouée, et notre peine s’augmente à la vue de tant de travaux interrompues, de tant des choses bien commencées, et qui ne demandent que quelque temps encore pour être menées à bonne fin. Dans un an, chacune de vos demoiselles eût été entièrement prémunie contre les éventualités de l’avenir; chacune d’elles acquerrait à la fois et l’instruction et la science d’enseignement; Mlle. Emily allait apprendre le piano; recevoir les leçons du meilleur professeur que nous ayons en Belgique, et déjà elle avait elle-même de petites élèves; elle perdait donc à la fois un reste d’ignorance, et un reste plus gênant encore de timidité; Mlle. Charlotte commençait à donner des leçons en français, et d’acquérir cette assurance, cet aplomb si necessaire dans l’enseignement; encore un an tout au plus, et l’œuvre était achevée et bien achevée. Alors nous aurions pu, si cela vous eût convenu, offrir à mesdemoiselles vos filles ou du moins à l’une des deux une position qui eût été dans ses goûts, et qui lui eût donné cette douce indépendance si difficile à trouver pour une jeune personne. Ce n’est pas, croyez le bien monsieur, ce n’est pas ici pour nous une question d’intérêt personnel, c’est une question d’affection; vous me pardonnerez si nous vous parlons de vos enfants, si nous nous occupons de leur avenir, comme si elles faisaient partie de notre famille; leurs qualités personnelles, leur bon vouloir, leur zèle extrême sont les seules causes qui nous poussent à nous hasarder de la sorte. Nous savons, Monsieur, que vous peserez plus mûrement et plus sagement que nous la conséquence qu’aurait pour l’avenir une interruption complète dans les études de vos deux filles; vous deciderez ce qu’il faut faire, et vous nous pardonnerez notre franchise, si vous daignez considérer que le motif qui nous fait agir est une affection bien désinterressée et qui s’affligerait beaucoup de devoir déjà se résigner à n’être plus utile à vos chers enfants.

Agréez, je vous prie, Monsieur, d’expression respectueuse de mes sentiments de haute considération.

В этом письме так же много правды, как и доброты. А поскольку всем было очевидно, что второй год обучения окажется куда более полезным, чем первый, то в пасторском доме без долгих размышлений приняли решение, что Шарлотта возвращается в Брюссель.

Тем временем все семейство радостно встретило Рождество. Брэнвелл на этот раз оказался вместе со всеми, что тоже всех радовало: каковы бы ни были его заблуждения и даже грехи, сестры по-прежнему видели в нем надежду семьи и верили, что когда-нибудь начнут гордиться братом. Они словно специально не желали замечать всей глубины его падения, о которой им постоянно говорили другие, и убеждали самих себя, что подобные заблуждения свойственны всем людям, независимо от их силы или характера, ибо, пока их не научит горький опыт, они будут вечно путать сильные страсти с сильным характером.

Шарлотта приняла погостить подругу, потом сделала ответный визит. Брюссельская жизнь уже казалась сном: за короткое время мисс Бронте успела полностью вернуться к старым привычкам. Правда, теперь у нее было больше свободы, чем при жизни тетушки. Хотя стояла зима, сестры предпринимали свои обычные прогулки по покрытым снегом вересковым пустошам или же совершали долгую прогулку до Китли – посмотреть, какие новые книги появились в местной библиотеке за время их отсутствия.

Глава 12

В конце января Шарлотте следовало собираться в Брюссель. Переезд не обошелся без неприятностей. Ей пришлось ехать одной, и поезд из Лидса в Лондон, который должен был прийти на Юстон-сквер рано утром, опоздал так, что не добрался туда и к десяти вечера. Шарлотта хотела отыскать «Чаптер кофе-хауз», в котором она уже останавливалась раньше и который находился недалеко от пристани. Однако она, похоже, побоялась появиться там в столь позднее и неподобающее, по йоркширским понятиям, время. Поэтому мисс Бронте взяла кэб и прямо с вокзала направилась на причал у Лондонского моста, где попросила лодочника отвезти ее на остендский почтовый пароход, который отправлялся в рейс на следующее утро. Она описывала мне (почти теми же словами, как это описано в «Городке») свое чувство одиночества и в то же время странное удовольствие, испытанное ею, когда она холодной зимней ночью мчалась через темную реку к темнеющему вдали кораблю. Ее не хотели пускать на борт. «Пассажирам запрещено ночевать на судне», – без церемоний объявил ей матрос. Шарлотта поглядела назад, в ту сторону, где горели огни и приглушенно шумел Лондон – это «мощное сердце», в котором для нее не было места, – и, стоя в качающейся лодке, попросила позвать кого-нибудь из начальства. Начальник явился, и мисс Бронте в простых и спокойных словах выразила ему свою просьбу, а также причины, по которым ей приходилось к нему обращаться. Матрос, не пускавший Шарлотту на борт, фыркал, выражая недоверие ее словам, однако начальник велел ему уняться и, тронутый рассказом, любезно разрешил ей подняться на борт и занять свое место в каюте. Наутро они отплыли, и в семь часов вечера в воскресенье Шарлотта снова переступила порог дома на улице Изабеллы, а ведь она покинула Хауорт только утром в пятницу.

Ее жалованье составляло шестнадцать фунтов в год, и из него она должна была платить за уроки немецкого – с нее брали столько же, сколько они платили вдвоем с Эмили, когда делили расходы, а именно десять франков в месяц. По собственной инициативе мисс Бронте давала уроки английского в классной комнате, одна, без наблюдения со стороны мадам или мсье Эже. Они предложили присутствовать, чтобы поддерживать дисциплину в классе, состоявшем из непослушных бельгийских девочек, однако Шарлотта отказалась от этого: она лучше будет делать это самостоятельно, на свой манер, и тогда послушание не будет результатом присутствия «жандарма». Ей отвели новую классную комнату, построенную на том месте, где раньше была площадка для игр рядом с домом. В этом «первом классе» она была surveillante172, и поэтому ее звали здесь «мадмуазель Шарлотта» – таков был приказ мсье Эже. Сама же она продолжала учиться в основном немецкому и литературе. Каждое утро Шарлотта в одиночестве направлялась в немецкую или английскую церковь. Прогулки она совершала тоже одна; по преимуществу она прогуливалась в allée défendue173, где ее никто не мог побеспокоить. Это одиночество было истинной драгоценностью при ее темпераменте, постоянных болезнях и приступах тоски.

6 марта 1843 года она писала:

Я уже, разумеется, устроилась. Обязанности мои не очень обременительны, и, помимо преподавания английского, у меня хватает времени усовершенствоваться в немецком. Мне следует считать себя счастливой и быть благодарной судьбе. Надеюсь, я достаточно благодарна; и если бы я всегда могла держать себя в руках и никогда не чувствовать одиночества, не тосковать по приятельскому общению, или дружбе, или как там это называют, то все у меня было бы в полном порядке. Как я тебе уже писала, мсье и мадам Эже – единственные люди в доме, к которым я действительно испытываю искреннее уважение, но я, разумеется, не могу все время находиться в их компании, и даже часто встречаться с ними не получается. Когда я только вернулась, они просили, чтобы я свободно располагала их гостиной и по своему усмотрению заходила туда в любое время, когда я не занята в школе. Однако я не могу этого делать. Днем комната предназначена для всех, это проходной двор. А вечером мне не хочется вторгаться туда и беспокоить мсье и мадам Эже и их детей. Поэтому я остаюсь по большей части в одиночестве, если не считать времени, проводимого в классах, но все это не важно. Теперь я постоянно даю уроки английского мсье Эже и мужу его сестры. Они продвигаются вперед с замечательной скоростью, особенно первый из них. Он уже очень порядочно говорит по-английски. Ты смеялась бы до колик, если бы только знала, какие усилия я прикладывала, чтобы они произносили слова, как англичане, а у них никак не получалось повторять за мной.