Брошенное королевство - Феликс Крес

Презираемые в Громбеларде дартанцы платили той же монетой. Для гвардейцев Крагдоба на мостовой лежали всего лишь животные; только что закончившаяся схватка вовсе не была благородным сражением с достойными противниками. Один из воинов в кирасе наклонился, чтобы оторвать от одежды хрипящего бандита тряпку и вытереть кровь с меча. Он наступил на вспоротый живот лежащего, отчего раздался как хриплый рев, так и чавкающий звук раздавливаемых кишок, после чего дернул сильнее. Вытерев оружие, он подал мокрую тряпку командиру.

Дождь то ослабевал, то усиливался, но уже не лил как из ведра.

Среди уродливых хибар на площади, в домах, а также где-то дальше, в глубине города, все еще продолжалась драка, погоня, резня по углам, отовсюду доносились завывания, непонятные крики, перемежавшиеся опознавательным боевым кличем. Посреди вонючего лагеря (лившаяся с неба вода не в силах была смыть этот смрад) какой-то воин обгрызал остатки жареного мяса с найденной у костра кости. Он поделился с товарищем, но, увидев приближающегося предводителя, струсил, поскольку объедался лакомствами, вместо того чтобы искать врага. Вскрикнув, он неосмотрительно выпустил изо рта кусок, снова в отчаянии заорал и помчался куда-то, следом за товарищем, у которого в ногах было еще больше разума. Споткнувшись о труп со стрелой в животе, он замахал руками, грохнулся на землю, разбрызгав локтями лужу, вскочил и сразу же побежал дальше, исчезнув между стенами хибар.

Глорм подошел к угасающему огню и присел. Он попытался разжечь пламя, подвинув дальше обгоревшие куски дерева, но дождь был чересчур сильным. Сломав одну из жердей, на которых держался опрокинутый тент, он бросил ее на остатки костра. Однако вода выиграла поединок с огнем, и пламя погасло. Крагдоб выпрямился и огляделся с высоты своего роста. Дома вокруг площади были захвачены или как раз захватывались, сражение переместилось куда-то дальше. У полутора десятков легко раненных, которым тяжело было бегать по городу, нашлось, однако, достаточно сил, чтобы искать у погибших полезные вещи. Раны могли подождать, урожай — нет. Тот тут, то там стонал или скулил какой-нибудь нашпигованный стрелами полутруп, но на таких жаль было времени — колотые раны все равно не заживали. Лишь одного несчастного кто-то пытался перевязать, может быть, брат или верный друг. Остальным приходилось самим искать свой путь к Полосам или дожидаться конца сражений в Громбе, ибо только тогда тяжелораненые могли рассчитывать на глоток водки и милосердный клинок, ускорявший их последнее путешествие.

В стоявшей ближе всего клетке лежало какое-то уродливое создание, в котором с большим трудом можно было узнать связанного в клубок мужчину, у которого было отрезано все лишнее, включая пальцы и уши. Ему могло быть как двадцать лет, так и шестьдесят пять. В клетку набросали всего, что только могло прийти в голову, несчастный лежал среди отбросов, о происхождении которых лучше не задумываться. Что-то из них напоминало кусок человеческой кожи; возможно, что в обреченного швыряли частями кого-то из близких. Ему также вернули все отрезанные пальцы — или почти все, никто ведь их не считал. Дальше, на стене каменного дома (Глорм ни с того ни с сего вспомнил, что когда-то это был дом богатого купца, платившего достаточно приличную дань), висело безголовое и полунагое тело старой — наверняка старой, поскольку оно было покрыто отвратительными морщинами — женщины. О нем забыли, а может быть, просто никому не хотелось его снимать? Голова наверняка венчала одно из копий в предместье. Старая баба в горах? Кому взбрело на ум тащить сюда… такое?

В этом прекрасном городе страшно, по-настоящему страшно воняло, смрад казался густым. Именно от этого Басергор-Крагдоб успел отвыкнуть. В Дартане и даже на Агарах воздух был чист, не считая некоторых портовых переулков. Впрочем, в Громбеларде когда-то тоже. Деревни высоко в горах — да. Там сидели такие же люди, как теперь здесь, в Громбе, находившие удовольствие и развлечение в том, чтобы раздирать трупы и швырять друг в друга дерьмом, мочившиеся там, где удобно, а лучше всего на голову спящему товарищу, что считалось шуткой, отличной шуткой. Но в имперских городах никто не хотел распространения заразы.

Глорма затошнило. Смотреть он мог на что угодно, но обоняния, к сожалению, не потерял. Уже в Бадоре у него с этим появились проблемы, он никак не мог привыкнуть. Но то, что обнаружилось здесь, превосходило все вообразимое. Невозможно было пройти через этот лагерь и не наступить в размытую дождем блевотину или дерьмо. Оглянувшись, он увидел Эниту, которую выворачивало наизнанку, и позеленевшую физиономию дартанца — и это переполнило чашу. Он тоже проблевался, впрочем, совершенно демонстративно.

— До завтра здесь должен быть порядок, — сказал он, протягивая руку к бурдюку с вином, висящему у седла Гальватора. — Я не собираюсь ни ходить по хлеву, ни командовать срущими себе под ноги свиньями. Все слышали?

Кто-то услышал. Проходивший неподалеку разбойник таращил глаза и поддакивал, уверенный, что Басергор-Крагдоб до конца жизни запомнит его лицо и привлечет к ответственности за беспорядок или щедро вознаградит за порядок. Он готов был прямо сейчас бежать за товарищами, вытаскивать их из идущего где-то сражения и гнать на уборку рыночной площади в Громбе.

Крагдоб прополоскал рот вином, сплюнул, напился и, завязав бурдюк, бросил его бледной Эните. Она поблагодарила неуверенным кивком.

— Найди мне дом, — сказал он по-дартански одному из гвардейцев. — Самый приличный, такой, в котором поместимся мы все. Будет хорошо, если рядом окажется что-нибудь вроде конюшни, хотя бы какой-то сарай. Там, — он показал на другой конец площади, — когда-то стояла корчма, даже довольно приличная. Посмотри, что от нее осталось. А ты, — повернулся он ко второму, — возьми Лучку в качестве переводчицы и проследи, чтобы мне нашли этого… Бехегала. Лучше всего мертвого. Если его схватили, то пусть сразу зарежут и не морочат мне голову, только сперва пусть удостоверятся, что это действительно он. Труп пусть отнесут в предместье, здесь он мне не нужен, но там должен внушать страх, по крайней мере какое-то время. Для начала с уважением отнесемся к местным обычаям, потом они нам уже не понадобятся.

Он кивнул в сторону Эниты. Воины Крагдоба, слегка подшучивая над непопулярным в Громбеларде оружием, сразу же прозвали ее Лучкой, поскольку «лучница» казалось им слишком длинным. Таким образом девушка-гвардеец получила военное прозвище, которым столь же втайне, как и открыто гордилась.

Крагдоб еще немного постоял у погасшего костра.