Последний Лель - Сергей Есенин

— Мне надо бы многое вам рассказать… мы хотя и не очень знакомы, а все же…

— Полно, дьякон, — говорит Петр Еремеич, — рассказывать, пей!..

Дьякон глаза закатил, бороду поднял, ус в стакан окунул и потянул по глоточку, как лошадь пьет холодную воду…

— Славна-а-а… ну, так вот, Петр Еремеич, друг закадычный, теперь у нас все пойдет по-другому…

— Будет все то же…

— Знаешь, Петр Еремеич, я ведь в Питер собрался…

— Как же тебя сама-то пустила?..

— Убежал!..

— Почто тебя гонят?..

— Как же, брат мой: хочу расстригаться…

— Нно-о-о?..

— Не верю… Вы, господин офицер, отсюда куда?..

— Да тоже туда же…

— Миколаша, не брешь… Ты ведь прогулкой!

— Ну, значит, вместях и поедем.

Зайчик сидит неприкаянный, не может он глаз с дьякона с Николы-на-Ходче отвесть, есть у него тоже кой о чем его расспросить: про крест водосвятный, правда ль, тогда он в Чертухине был, и почему потом не заехал, как о том с черной телеги кричал, и почему сейчас дьякон в Питер собрался…

Снилось, дескать, али не снилось?

— Поеду к царю, — говорит дьякон, — скажу, что в бога больше не верю…

— Он те за косы повесит…

— Не повесит: я ему докажу…

— Чего тут доказывать, пей!..

— Пью, господин офицер, за ваше здоровье…

— И я за твое, Миколаша…

— Выпили: дьякон, как — лошадь холодную воду; залпом — Петр Еремеич и Зайчик.

— Хороша! — крякнул Петр Еремеич.

Дьякон отвесил губу:

— Так вот, Петр Еремеич, поеду к царю и скажу: ваше величество, в бога не верю…

— Экая невидаль, — Петр Еремеич, смеясь, говорит, — да разве это стать важно: веришь ты или не веришь?..

— Я рясу ношу, мне это важно…

— Рясу ты можешь носить и в бога не верить: ты, дьякон, не знаешь писания… что про последние дни в писании сказано?..

— Это ты, Петр Еремеич, насчет премудрости, что ли, завернул?..

— Хошь бы да, что… не поймешь?.. А ведь сказано, поди, ясно…

— Как же: отдаст господь премудрость свою в руци человеци…

Дьякон пробасил и руки поднял, словно держит апостола, а не самогонный стакан…

— Да, дьякон, в последние веки… а дальше-то, дальше сказано что?..

Дьякон приставил палец ко лбу:

— Дальше — не знаю…

— Ну вот… а дальше все и понятно…

— Что дальше, Петр Еремеич? — Зайчик впился в ямщика…

— Дальше: господь отринет лицо свое от земли и забудет о ней навсегда… а ты говоришь, дьякон, важная стать: веришь ты или не веришь…

— Мудрено, Петр Еремеич, что-то выходит…

— Ничего и мудреного нет: бог в нас с тобой, дьякон, больше не верит…

— Тэк-с…

— Надо, дьякон, чтоб бог верил в людей, а люди могут в вере блудить сколь им угодно…

— Это, значит, ихнее дело, — вставил косоротый мужик.

— Заворотил, — говорит дьякон, — тут не разберешься без новой бутылки…

— Петр Еремеич уж скажет, — хмыкнул косоротый мужик.

— Лешего встренешь в наше время в лесу?.. — подмигнул дьякону Петр Еремеич.

Дьякон подумал:

— Пожалуй, что нет…

— Ну и вот: все отчего?..

— А от чего бы это… в сам деле?..

— Человек на горке, а леший внизу, а человек взял да и перестал в лешего верить…

— Ну?..

— Ну, леший и скис, как мухомор от теплой погоды: теперь что леший, что болотная кочка, у него целый день на спине просидишь, не сведаешь…

— Значит, точка!

— Вот, дьякон, и выходит: вера — единый исток дыхания и жизни здесь, на земле, оттого и не падает волос без веры, а жизнь, сила земли, стекает сверху вниз по ступенькам…

— Тебе бы, Петр Еремеич, в попы, — говорит косоротый мужик.

— Хороший бы был протопоп, — оскалил хайло рыжий дьякон.

— Езжай-ка, дьякон, к царю, он те под рясой крапивой нажгет…

— И поеду… Вместе с господином офицером поеду… Дойду до царя, потому больше нету моего терпежу: дьякон — и в бога не верю…

— Да, это правильно: дьякон без веры как мужик без порток…

— Дык, Петр Еремеич, друг закадычный, как же тут быть?.. Ты подумай…

— Запьешь от горюхи…

— И то уж пью, сколько кто поднесет…

Дьякон уронил рыжую голову, потянулся в карман за красным платком, у Зайчика сами дрогнули губы, а Петр Еремеич подставил стакан под дьяконов нос и сказал:

— Причастись!

В это самое время часто зазвонили к обедне в чагодуйском соборе, колокола так и залились с высокой колокольни, словно в припляску: веселый был в Чагодуе звонарь.

Мужики порасправили бороды, кой-кто на лоб крест положил.

Иван Петухов на табуретке поднялся в угол прилавка и, с широким крестом во все брюхо и плечи, оправил большую лампадку, остриг фитиль в поплавке, и по трактиру пошел, пробираясь золотистым лучом под махорочным дымом, тихий и ласковый свет.

Колокола заходились все чаще и чаще, все быстрее струилась колокольная дробь, и когда Зайчик выходил с дьяконом из трактира, то показалось обоим, что так уж это и надо теперь, чтобы пьяный в доску мужик в лад колокольному звону застучал каблуком и заорал во всю глотку:

Ни в бору соловушка!..Ни в дому золовушка!..По колено кровушка!..Пропадай-ай, головушка!

Стоит Зайчик с дьяконом возле Петровой кибитки, а Петр Еремеич оправляет своих лошадей, снимает с них овсяные мешки, поправляет шлеи и уздечки, хомуты стягивает супонью, упершись левой ногой…

Кони уши подняли, глазами уставились в купол, где галки собрались грачей провожать, откуда льется такой развеселый перезвон колоколов, от которых, кажется, сами так вот и ходят копыта…

В дуге шевельнул языком колоколец, пробуя голос в дорогу, с ошейника брызнули бубенцы, когда головой мотнул коренной…

Дьякон подошел к Петру Еремеичу и тихо спросил:

— Куда теперь, Петр Еремеич?

— И сам, брат ты мой, не знаю… Поеду куда глаза поглядят…

— Ну, значит, пути да дорожки…

— Спасибо, простая душа… А ты, Миколаша, трогай домой, поклон передай и Аксинье скажи, что вернусь, наверно, со снегом… на мерине пегом!

— Уж не дралка ли, Еремеич, хочешь задать? — Дьякон уперся длинными руками в колешки.

— Мудреного нет ничего… Ты, Миколаша, Аксинье непременно скажись!

— Хорошо, Петр Еремеич: Аксинье сказать, чтоб тебя дожидалась!

— Пускай, да не больно, а то одолеет в дороге икота… Ты, самое главное, дьякон, запомни: коль нет царя в голове, так незачем ехать к царю! Не поминайте по лиху…

Петр Еремеич коренному всадил сразу кнута, пристяжки вошли в хомуты, дуга голубками вспорхнула, заплакал под ней колокольчик, и скоро колеса пропали, завернулась чагодуйской пылью кибитка, и только за пылью Петр Еремеич издали машет кнутом, будто кнутом им кажет на солнце.

Зайчик и дьякон с Николы-на-Ходче смотрят вслед Петру Еремеичу и не могут сказать друг другу ни слова…

Город наш Чагодуй в губернии самый старинный.

В чагодуйском соборе, в главном престоле, под большою плитой упрятан золоченый сундук, в том сундуке лежат вот уж какую сотню годов на серых коряблых листах славянские записи, сделанные кем и когда — неизвестно.

Говорится в этой летописи больше о вере, о том, что есть истинный бог, и как можно найти о том откровенье, какой человек больше богу угоден и сколь ненавистны богу попы. Писал их, эти записи, верно, заядлый раскольник, сектант и смутивец, которых в старое время было столько в нашей округе, сколько в лесу теперь не осталось волков.

О вере судить по нашему времени трудно.

Только известно, конечно, не без причины и простой народ их любит не больно, каждый мужик ждет, что непременно обломится ось, если увидит, что ряса переплыла дорогу… По сей-то причине наши попы, напавши на эту летописную запись, конечно, сразу ее сначала в поповский бездонный карман, а потом, дабы сектанты опять не украли, подняли плиту в соборном престоле, вырыли вроде могилы, сделали гроб золотой, в гроб положили коряблую книгу и навеки ее там погребли.

А имя сей книге: «Златые Уста»!

Об этом знают во всем Чагодуе два-три старожила, и даже теперешний соборный наш протопоп об этом, наверно, не знает, потому что приехал недавно совсем в Чагодуй и с низшим священством кумовства и знакомства не водит…

Ну, да потом обомнется, не обомнется, так обомнут…

Это не старое время — бить попов крестом по башке, как это случалось со старым владыкой, который, к слову сказать, хоть и был злее черта, а дьякона с Николы-на-Ходче очень любил за худобу и смиренье.

Так вот в этой-то книге, которая тайно лежит в гробу в чагодуйском соборе, и есть указанья, при ком и когда был заложен наш Чагодуй, и по этой записи в книге будто так все выходит.