Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

— И как ты себе представляешь финансовую сторону дела? — спокойно и деловито спросила моя жена Карин.

Туг чувство вины у меня вмиг испарилось.

— Разумеется, я оставлю тебе квартиру, — сказал я. — А я перееду.

— Куда?

— Куда-нибудь. В какой-нибудь отель. Еще не знаю. — На самом деле я уже знал, но теперь моя тактика изменилась. — У меня с собой есть три тысячи марок, могу тебе их сразу вручить — ну, две восемьсот. Я буду оплачивать квартиру, страховку и так далее, а ты получишь сумму, достаточную для того, чтобы жить безбедно, пока мы не получим судебного решения.

— При чем здесь судебное решение?

— Но ведь дело о разводе решается в суде.

— А кто сказал, что я согласна на развод? Я ни слова не сказала об этом. Это ты добиваешься развода. А я пока ничего не говорю. Абсолютно ничего. Теперь мне нужно будет встретиться с моим адвокатом. А до того я ничего не скажу. Значит, сколько ты собираешься мне давать?

Я назвал довольно большую сумму по моим обстоятельствам.

— Но это же гроши! За глаза не хватит. Ишь какой ловкий. Швырнешь мне жалкие крохи, а сам со своей каннской шлюхой будешь за два дня транжирить столько, сколько дашь мне на месяц.

— Но у меня есть только мое жалованье — сказал я. — Состояния у меня нет.

— У тебя есть счет в банке.

— Ты знаешь, сколько там значится.

— Но счет на твое имя. Я имею лишь доверенность. Что ты сделаешь, если я сниму со счета все, что там есть?

— Ты этого не сделаешь, чтобы не выставить себя в дурном свете, — сказал я и тут же решил завтра утром первым делом закрыть доступ Карин к счету.

— Кроме того — швейцарские акции, половина их тоже принадлежит мне, — сказала Карин. — Я могла бы полететь в Цюрих и их продать.

— Можешь их продать, — согласился я. Странным образом, я с легкостью поставил крест на этих акциях. Завтра мне еще нужно будет увидеться с моим адвокатом. Он был моим адвокатом и другом в течение уже двадцати лет. Мне нужно с ним посоветоваться.

— Больше я сейчас вообще ничего не скажу, — заявила Карин. — Тебе не удастся поймать меня в ловушку. Я должна поговорить с адвокатом. Он скажет, как мне себя вести. А ты что думал? Что я тут же на все соглашусь — и конец, и ты можешь жениться на своей каннской шлюхе? Или на какой-то другой? Ни слова из меня не выудишь. Теперь мне придется самой защищать свои интересы. И я хочу себя обезопасить, раз уж мне не остается ничего другого. Деньги, которые у нас есть, это наши деньги, а не твои.

— Это верно, — согласился я, — у нас с тобой имущественная общность. Но и твои деньги не только твои. Они наши.

Теперь, когда речь шла только о деньгах, мы оба говорили тихо, спокойно и деловито и не глядели друг другу в лицо.

— Итак, что ты собираешься сейчас делать, подлая твоя душа? — спросила Карин.

— Хочу отсюда убраться. Сейчас же.

— Просто смешно. А твои вещи?

— Самое необходимое возьму сразу.

— Каким образом?

— Погружу в машину.

— В нашу машину! — взвизгнула Карин.

Я встал.

— Куда ты?

— Пойду укладывать вещи. Уже поздно.

Тут она опять принялась плакать. Пробежала мимо меня в свою спальню и громко хлопнула дверью. Я слышал, как она там зарыдала. Весь час, что я собирал вещи, прошел под этот аккомпанемент.

31

Сняв пиджак и ослабив узел галстука, я направился в гардеробную и первым делом достал три больших чемодана с верхних полок встроенных шкафов. В самолете я составил список вещей, которые мне нужно взять с собой сразу. Вот этот список:

Слоники

сицилийская лошадка

пишущая машинка

костюмы

белье

галстуки

запонки

записная книжка с номерами телефонов

чековая книжка

документы на машину

документы

франки

туфли

страховые полисы

портативный будильник

портативный приемник

фотоаппарат

дождевик

Смешной получился список, но именно с его помощью я и приступил к сборам. Сначала я набил чемоданы доверху рубашками, нижним бельем, носками, туфлями и галстуками. Набралась огромная куча вещей. Во время передышек я слышал рыдания Карин. Теперь она рыдала уже громче.

Я пошел в кладовку и нашел большую картонную коробку, набитую стружками. Перетащив ее в гостиную, я осторожно упаковал всех моих слоников. Причем каждого в отдельности еще и завернул в газету. Туда же положил сицилийскую лошадку. Потом наступила очередь транзисторного приемничка, который всегда стоял у моего изголовья и который я очень любил, хотя у нас и был дорогой музыкальный комбайн. Последним в коробку попал фотоаппарат «минокс». В дорожную сумку я уложил свои личные документы, лежавшие в ящике письменного стола, записную книжку с номерами телефонов, документы на машину, запонки, булавки для галстуков и три пары наручных часов. Особенно смешно было брать с собой все мои часы. Наручные часы, в том числе и те, что были на мне, подарила мне Карин.

Потом я потащил чемоданы и коробку вниз. Машина моя стояла прямо у подъезда. Спустившись на лифте, я погрузил чемоданы в багажник. К счастью, он был довольно вместителен. Но все же один чемодан и портативную машинку пришлось положить на заднее сиденье, а коробку со слониками — на пол перед правым передним сиденьем. Я несколько раз поднимался наверх. Когда я появился перед дверью своей квартиры во второй раз, дверь напротив открылась и на пороге явилась наша соседка, фрау Хартвиг.

— Добрый вечер, господин Лукас.

— Добрый вечер, — сказал я и хотел было войти в квартиру, но она последовала за мной.

— Что это вы делаете? Вы переезжаете?

— На некоторое время, фрау Хартвиг. — Из глубины квартиры слышались рыдания Карин.

— Ваша бедная супруга…

— Да, — перебил ее я. — Извините, фрау Хартвиг.

— Вы плохо поступаете, господин Лукас. У вас такая хорошая жена, а вы…

— Фрау Хартвиг…

— Да, господин Лукас?

— Занимайтесь своими делами.

— Какая наглость, — прошипела она, круто повернулась и с силой захлопнула свою дверь. Я чувствовал, что она продолжает наблюдать за мной через глазок и видит, как я выношу свои костюмы, надетые на плечики. Они были довольно тяжелые. Я начал обливаться потом — на лестнице было душно. Стопа и вся нога начали болеть. Я проглотил несколько таблеток, не считая. Эта работенка совсем измочалила меня, мне очень хотелось передохнуть, но об этом не могло быть и речи. Костюмы я повесил на крючки в салоне машины, а что не поместилось, просто положил на чемодан. На улице за мной с любопытством наблюдали несколько человек, вышедших подышать воздухом. Я чертыхался себе под нос. Рубашка, брюки, все прилипло к телу, пот ручьями струился со лба по всему лицу. Но в конце концов я со всем этим справился. Машина была перегружена, рессоры просели. Я еще раз поднялся в квартиру, открыл дверь спальни и бросил 2800 марок сотенными купюрами на один из комодов. Карин лежала поперек кровати, вперившись глазами в потолок, и плакала навзрыд.

— Вот деньги на первое время. Я дам о себе знать, как только буду знать свой адрес, — сказал я.

Она промолчала.

— Прощай, Карин, — сказал я. — И прости меня, если можешь.

— Простить тебя? Да никогда в жизни! Никогда! Господь покарает тебя! Подлец ты!

Значит, не имело смысла. Надо было быстро убираться. И я двинулся из комнаты. Но тут вдруг услышал, что Карин спрыгнула с кровати и побежала за мной. Я постарался добраться до входной двери раньше ее. Но едва вышел на лестничную площадку, как Карин настигла меня. Она вцепилась в меня и завопила во весь голос: «Останься! Останься со мной! Ты не сделаешь этого! Не сделаешь!»

— Прости, но я это сделаю, — сказал я и высвободился из ее рук. Дверь квартиры напротив тут же распахнулась, и фрау Хартвиг выросла на пороге. Карин увидела ее и закричала: «Фрау Хартвиг, мой муж бросает меня!» После чего бросилась в объятия соседки и зарыдала совсем уж неудержимо, содрогаясь всем телом и захлебываясь слезами.

— С него станется, — произнесла Хартвиг, пока я входил в лифт. — Но вы не одни. У вас есть друзья. Мы с мужем — ваши друзья, бедная, милая фрау Лукас. Ваш муж еще узнает, почем фунт лиха. Ему еще небо покажется с овчинку!

Я нажал на кнопку, и лифт заскользил вниз. Я еще услышал, как Карин завопила мне вслед: «Преступник! Свинья! Пес шелудивый! Ты мне за это заплатишь! Последнюю рубашку с тебя сниму!»

Хартвиг тоже что-то вопила, но я не мог разобрать что. Я задыхался от напряжения, обливался потом, нога страшно болела, и я молил Бога, чтобы все это было лишь началом, а не концом. Куртка лежала у меня на плече. Спустившись на первый этаж, я закрыл за собой входную дверь и решил, что это — в последний раз в моей жизни. Больше я в эту дверь не войду, нет.