Открыть 31 декабря. Новогодние рассказы о чуде - Ая эН

с ожиданиями – мертвые оставались таковыми при любых обстоятельствах. Во-вторых, конкретно в новогоднюю ночь люди обычно старались не умирать. Предпочитали калечиться, травиться и попадать в больницу, а в морг перемещались уже позже, к концу праздников.

Во дворе внимание Федосея привлек снеговик. Небрежно слепленный, подтаявший и оплывший, тот одиноко стоял под дождем как последний воин зимы и удивительным образом напоминал самого Федосея. Тот же рост, та же комплекция, такая же непропорционально большая голова. Будто отражение в кривом ледяном зеркале. Или рисунок нейросети, скрестившей Федосея и талый снег. На снеговиков из советских мультфильмов этот точно не походил и вообще наглядно развивал тему ожиданий и реальности.

Выходя со двора, Федосей даже на всякий случай ощупал свое лицо, проверяя, не воткнута ли вместо носа подгнившая морковка. А убедившись, что не воткнута, облегченно побежал навстречу обвешанному гирляндами автобусу.

В предбаннике привычно дремал вахтер Виктор Иваныч, которого все звали Вий, а некоторые, особо начитанные, – «ровесник Ледового побоища». Старик спал неподвижно, беззвучно, в общем, подозрительно, и Федосей вытащил из кармана зеркальце. Поднес ко рту Вия, а когда отражение начало запотевать, удовлетворенно кивнул и зашагал вглубь коридора. Едва открыл дверь комнаты отдыха, как в руку тут же, словно сам собой, ткнулся стакан с водкой.

– Ну че, Федька?! – окликнул верзила-санитар. – С наступающим?! Давай, будем! – Он лихо, одним отточенным движением опрокинул водку в себя и, пошатываясь, пошел к вешалке. – Мой напарник-то, говнюк, уже домой свинтил, а я вот сижу, тебя дожидаюсь. Ну ты чин чинарем, как всегда, минута в минуту. Молоток! Водочки хлебни в честь праздника. Нет? Ну смотри, как знаешь. Не был бы таким правильным, может, и не ставили б тебя каждый раз в Новый год. Ладно, не кисни. Вот те концерт, вот застолье, – санитар, надевая куртку, махнул рукой вначале в сторону галдящего телевизора, потом на полупустую банку соленых огурцов и остатки магазинного оливье. – Отдежуришь, как король. В холодильнике там всего один пассажир. Из кардиологии к нам сегодня переехал. А к «гнилушкам» даже не суйся – пара бомжей да наркоман. Абсолютно в непоправимом виде, и вряд ли кто за ними объявится. Все, бывай. Счастливого тебе хэппи нью ира!

– С наступающим, Василий.

Федосей вежливо кивнул в закрывающуюся дверь и принялся переодеваться. Облачился в белый халат и белые же разношенные ботинки, вытащил с верхней полки шкафа маленькую, уцелевшую еще с советских времен елочку, поставил на стол. Кособокая, костлявая, куцая, она идеально вписалась между остатками оливье и полупустой банкой огурцов. А Федосей тем временем приглушил телевизор и подошел к висящей в рамке должностной инструкции дежурного санитара. Деловито ткнул пальцем в пункт номер семь.

«7. Дежурный санитар производит санитарную уборку закрепленных за ним помещений».

Уборка растянулась почти на час, и было в ней что-то предновогодне прекрасное. Словно Федосей смывал, стирал, счищал приевшуюся реальность до чистого листа. Счищал старательно, упорно, азартно, хотя и не представлял, что бы на таком чистом листе нарисовать.

Жизнь сводилась к ночным дежурствам, а ночные дежурства – к двенадцати пунктам должностной инструкции. Казалось бы, все легко и просто, а для Федосея вообще самое то, ведь он «умом не Копенгаген», как говаривал покойный отец. Но парадоксальным образом именно эти легкость и простота вечно будили в душе нечто тяжелое и сложное.

К «гнилушкам» Федосей, следуя мудрому совету Василия, соваться не стал. Тем более что убираться там было делом бессмысленным и неблагодарным. По объективным причинам, о которых в праздник думать совершенно не хотелось. А вот холодильник, святая святых морга, Федосей вознамерился вычистить до блеска. Даже утеплился, куртку с шапкой надел – плюс два все-таки, как на улице.

Вот только труп мужчины, того самого «пассажира из кардиологии», время от времени тяжело вздыхал, но Федосей на это почти не отвлекался, потому как слышал, что такое бывает. Заканчивая уборку, он, правда, вспомнил, что бывает такое обычно при вскрытии, когда тело ворочают с боку на бок. Поднял глаза на труп и обнаружил, что тот теперь лежит иначе. Кажется, как раз на боку. Мысли окончательно перепутались.

С нарастающим подозрением Федосей приблизился и отдернул простыню. Так и есть – на боку, да еще и калачиком свернулся, будто не умерший, а наоборот, только нарождающийся. Вдобавок не голый, а в штанах – грубейшее нарушение регламента.

Покачивая головой, Федосей перевернул тело на спину и начал стягивать штаны. Неожиданно труп всхрапнул и, пробормотав «Люба, Люба», снова отвернулся на бок. Федосей растерянно заморгал, почесал затылок, задумался и, мысленно пробежав должностную инструкцию, вспомнил о пункте десять. Достал мобильный.

«10. По всем вопросам, вызывающим у дежурного санитара сомнения, он консультируется с завотделением».

– Николай Степаныч, здравствуйте. Это Федосей.

– О-о-о, Федосейка! А че звонишь? Приезжай!

– Я сегодня дежурю, Николай Степаныч!

– А, ну да, точно. За-запамятовал. Это хорошо, что ты сегодня. А то зятек мой тут пошел фейерверки взрывать, а он у нас рукожопый, так что… В общем, если к тебе попадет, устрой там его, как полагается. Обещаешь?

– Конечно, Николай Степаныч, обещаю. А скажите, пожалуйста, труп ведь может вздыхать?

– Может, Федосейка, может. Это остаточный воздух выходит.

– А может остаточный воздух выходить со словами «Люба, Люба»?

Завотделением долго молчал, а потом неожиданно затянул:

– Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!

Пел он очень громко и с большим энтузиазмом. Как человек, готовый петь, пока ему не вырвут голосовые связки. Федосей отодвинул телефон от уха, деликатно ожидая, но даже так казачья песня разносилась из динамика по всему холодильнику. Завотделением явно вознамерился исполнить ее целиком, и ничего не оставалось, кроме как отсоединиться.

– С нашим атаманом не приходится тужить.

Федосей недоуменно покрутил в руках мобильный, приложил к уху, но нет – звук шел не оттуда. Пел теперь труп – подхватил вслед за завотделением. Пел слабо, сонно, скорее бормотал, но, тем не менее, нехваткой остаточного воздуха явно не страдал. А потом вдруг начал подниматься. Зашарил ногами по полу в поисках тапочек, а не найдя их, на ощупь закутался в простыню, встал и, не разлепляя глаз, куда-то медленно пошел, словно поплыл.

– Простите, вы куда? – осторожно поинтересовался Федосей.

– В туалет. Куда ж еще?

– Вам не надо в туалет.

– Поспорим?

– Это все остаточный воздух, – робко заметил Федосей, убеждая то ли себя, то ли покойного.

А тот тем временем уткнулся лбом в стену и медленно повернулся, открыл глаза.

– Я что, на УЗИ?

– Нет, вы в морге. Все хорошо. Ложитесь, пожалуйста, на свое место, – Федосей говорил мягко, спокойно, будто с ребенком. – Как вас зовут?

– Слава.

– А полностью?

– Вячеслав.

– Нет, полностью фамилия-имя-отчество.

– Селиверстов Вячеслав Олегович.

– Очень приятно. А меня Федосей. – Он открыл тумбочку, вытащил обрывок бинта, маркер и клеенчатый прямоугольник с дыркой в углу. – Сейчас я заполню бирку.

– В морге? – переспросил Слава. Информация,