Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

Я, может быть, чересчур уж расписался о том, что видел, так сказать, из королевского шатра. Но мне вся наша кампания казалась далеко не столь несчастной и неудачной, как ее описывали потом другие на моих глазах. Трудно все припомнить. Случалось, что король встречал противодействие, что его торопили возвращаться, что войско выражало недовольство, роптало; однако мы не понесли потерь, и король полагал, что занятие Валахии само уже представляло как бы часть определенной, удачно выполненной программы действий.

Вместе со всем двором и с государем я вернулся в Жолков, где порою служба была потрудней, чем в поле. В Жолков нам был обещан отдых; но нас уже поджидало здесь московское посольство, огромный съезд сенаторов и шляхты и обычные заботы, от которых король никогда не мог освободиться.

Было на что посмотреть и чего наслушаться. Охотники на каждую вакансию являлись целыми десятками и так заблаговременно, что покойник, занимавший староство или иную должность, еще не успевал остыть, а иной раз даже умереть. Все кандидаты трубили о своих заслугах перед отечеством и изводили короля. Старались подловить его в саду, в конюшне, тайком забирались в лакейскую, подкупали слуг, ухаживали за Вотой, за Юношей, за Бетсалем, за Аароном, за Варденским… И король, измученный, сдавался.

Едва успевал он согласиться, как врывалась королева, заявляя, что вакансия уже обещана другому. Начиналась война, хлопанье дверями, обмороки, крик, упреки, притворная болезнь, запрет показываться на глаза… Но Собеский, раз дав слово, оставался ему верен; а потому, уступив просьбам, ему самому приходилось потом отмаливаться и заклинать, ради всего святого, не требовать обещанного, иначе хоть в гроб ложись да помирай. Тогда являлись на подмогу Матчинский, или отец Вота, или кто-либо из близких и начинали наседать на претендента, чтобы тот отказался и избавил короля от пытки. А случались такие истории не по разу в месяц, а почти каждый день. Королева открыто продавала должности и только изредка предоставляла королю замещение вакансий.

Единственным утешением для старика было собирать по вечерам, после тяжкого дневного искуса, ученых, духовных и светских лиц, большей частью иностранцев. Велись разговоры о бессмертии души, о кончине человека, о религии, обычаях, о новых открытиях, к которым король относился с особой любознательностью и горячностью. И старик забывал о своих дневных мучениях, чтобы наутро начать все сначала.

Хотя король ежедневно был у нас перед глазами, так что нам, домашним людям, менее была бы заметна надвигавшая старческая слабость и отяжеление: но и мы все чаще и чаще подмечали приступы недомогания. Заботы о семье, нелады с женой, политические происки и, в конце концов, грозившая распря между сыновьями, обостренная нелюбовью матери к старшему Якову и расточаемыми ласками Александру и Константину, — все это в совокупности должно было исковеркать душу человека, отличавшегося ангельским терпением. Он потерял веру в людей и охоту жить; чувствовал, что как теперь, при жизни, над ним чинят насилие, так и после смерти никто не исполнит его волю. Так, медленно, он угасал на наших глазах, проникаясь полным равнодушием и безразличием.

Бывало, когда я спал с Моравцем рядом в комнате, я, просыпаясь, первым видел короля, уже на ногах.

Теперь же у него часто пухли ноги, начинал болеть рубец от раны, полученной еще под Берестечком; старые ушибы отзывались ломотой в костях. Потому первыми являлись к нему после ночи француз слуга и фельдшер; а потом уж только мы с одеждой. Частенько король удостаивал нас тогда разговором и выспрашивал. Раз как-то в Жолкви я был при нем один, так как Моравца он сам услал в сад за плодами.

— Ну, что же, старина, — спросил он, улыбаясь, — не думаешь ли жениться? А пора бы!

— Неохота, — ответил я.

— Ого! И умно делаешь, — заметил он, — а как же госпожа Бонкур?

— Она-то и виной моего отвращения к женитьбе, — сказал я смело, — от ее прелестей я и теперь еще, положим, без ума… но что же красота без сердца… и ветрена она без меры…

— Не все же, как она, — сказал король, — можно найти другую.

— Ваше величество, — возразил я смело, — к другой не лежит сердце, а его избранница сама без сердца. Значит, остается только…

— Что? Идти в капуцины? — засмеялся король. — Знаешь, я для возлюбленнейших чад святого Франциска строю в Варшаве монастырь. Хочешь быть первым бородатым польским монахом? А?..

— Ваше величество, для монашеского подвига не чувствую призвания. У меня брат в иезуитах…

— Знаю.

— Будет и одного, — прибавил я.

— Благоразумно рассуждаешь, — молвил, подумав, Собеский, — но это не решение. Остаться старым холостяком нехорошо. Конечно, род Поляновских не угаснет: много вас. Но что с тобою станется под старость?

— Кто знает, доживу ль до старости, ваше величество, — сказал я.

На этом кончилась беседа; но король впоследствии всегда превозносил мое благоразумие и объяснял, за что и почему: за то что я, влюбившись в недостойную, не поддался влечению животной страсти.

— Страсть то же рабство, — повторял он, — а кто ей раз поддастся, будет рабом ее до смерти.

Он намекал на самого себя. Мне же представлялось, что эта якобы любовь к прелестям несравненной Марысеньки порядком уже поостыла. Королева была еще хороша собой, но, когда перевалит за пятьдесят, никакие заботы о красоте и свежести лица, никакие ни румяна, ни притирки, ни белила, ни мушки не могут вернуть молодость.

Королю жилось на Руси и приятнее, и свободнее. Он был как дома и охотно проживал подолгу. Правда и то, что он глаз не спускал с Каменца и ни о чем так не мечтал, как о его отвоевании. Королева же, не из любви, а из корысти, хотела бы спровадить его отсюда в Варшаву или Виляново, опасаясь, как бы он не задумал опять идти в поход.

Она очень опасалась его смерти, зная, сколько трудностей это повлечет за собой. Королеве непременно хотелось отстранить от престолонаследия сына Якова, как рожденного, когда Собеский был только маршалом, и подсунуть вместо него Александра, как сына короля. Но Собеский не хотел об этом слышать. Он равно любил всех своих детей, а к Якову питал особенную слабость, видя несправедливость к нему матери. Королева же не скрывала нелюбви к старшему сыну; да и он охладел к ней в результате и почти перестал видаться с братом Александром, за исключением официальных приемов во дворце.

Пробыв целый год в Жолкви, мы поехали во Львов, где король опять отдыхал несколько недель, постоянно окруженный толпой панов и шляхты. На следующий год король уже не пошел в поход, а послал