Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж

рубашки, вытянул ноги и скрестил их. – Какое интригующее слово. Что вы имеете в виду?

Почему-то она теперь и чувствовала себя студенткой.

– Не знаю. Похоже, мне нужно выпить. – Он все еще внимательно смотрел на нее. Она поерзала на стуле, полубессознательно, и чуть выпрямилась. На ней был блейзер грибного цвета и белая блузка, длинная черная юбка, сандалии «Биркенсток» – прямо по рецепту «как не надо» из глянцевого журнала. Чувствуя себя неловко в тишине, она призналась: – У меня маленькая жизнь, простая. Мне подходит. Я довольна.

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Никто не доволен.

– Не думаю, что это правда, Джордж.

– Ну, я предпочитаю недовольство. По крайней мере, это честно. – Он снова наполнил их стаканы.

В комнате разлился неприятный желтоватый свет. В окне небо казалось грязным.

– Наверно, мне пора, – сказала она.

– И мне, – сказал он, но оба оставались на месте.

– Как ваши занятия?

– Иногда мне интересно, слушают ли они вообще. Просто сидят с невидящими лицами. Уверен, им скучно. Анекдоты, что ли, начать рассказывать.

– А мне говорят, вы им очень нравитесь, – сказала она. – И потом, какая разница, если они могут отличить Караваджо от Каррачи[78].

– Курс сложный. А мог, в принципе, быть чуть сложнее ткачества.

– Да, и отчаянно скучным.

– Вы не склонны юлить.

– Простите. Один из моих недостатков. Брэм говорит, у меня нет такта. Знаете, как говорят: правда освобождает.

Джордж покачал головой, вдруг помрачнев, и принялся возить свой стакан по столу.

– Людям на самом деле не нужна правда. – Он посмотрел на нее. – И свободными они быть не хотят.

– Это как в песне «Иглз». Знаете, мы сами себе тюремщики[79].

– Люди могут считать, что свободны, что их ничто не ограничивает. Но это не так. Мы все несвободны.

– Брэм и я… – начала она, но осеклась. Как большинство людей, которые выносили суждения об их жизни, мало напоминающей стандартный счастливый брак – ни дома в пригороде, ни детей, – Джорджа будет нелегко убедить. Но Джастин не волновало, что подумают люди. Они с Брэмом достигли этой свободы, сами устанавливали свои правила. Не то что Джордж и Кэтрин. Те погрузились в сельскую жизнь, где не работают обычные ограничения, и Джастин подозревала, что им нелегко.

– Простите – вы с Брэмом что?

– Забудьте. Не имеет значения.

– Имеет. Это экзистенциальная дилемма нашего времени – ну, свобода. – Он допил и практически уставился на нее. – Давайте поставим эксперимент.

– Какой?

– Закройте глаза, – сказал он, и она повиновалась. – А теперь положите руки на стол.

Она хихикнула.

– Хиромантией займетесь?

– Нет, хочу кое-что продемонстрировать. – Она почувствовала, как он взял ее за запястья и крепко сжал.

– Джордж?

– Вы думаете, что свободны, пока кто-то не придет и не напомнит, что это не так. – Он держал ее очень крепко.

– Пустите, – сказала она.

Но он подержал ее еще немного.

– Джордж, я поняла. Вы донесли свою мысль.

Она дернулась, и ее охватил гнев и еще что-то непонятное. Когда он наконец отпустил ее, она открыла глаза. Он смотрел прямо на нее.

Они стояли в звенящей тишине, надевая пальто.

Те пару минут, что потребовались им, чтобы пройти по длинному коридору, царило неловкое молчание, но она не знала, что сказать ему. На ступеньках крыльца они перекинулись парой слов о меняющейся погоде. Парковка была пуста, фонари только зажигали. Дни становились короче.

Он проводил ее до машины.

– Вы сможете вести?

– Конечно. А вы?

Он кивнул.

– Более чем.

– Передайте привет Кэтрин от меня.

– Конечно. Спасибо, что зашли.

Такая поверхностность не шла ему. И все же она ухватилась за это.

– Как вам в новом доме?

– Я говорил, она думает, там живет привидение.

– Значит, слухи не врут?

– Какие слухи?

– Ничего. – Она улыбнулась. – Шучу. Вы же не верите в привидения?

Он внимательно присмотрелся к ней, разглядывая ее тело, будто мраморную статую. Она вспыхнула. Он подался ближе, словно принюхиваясь, и ее охватил внезапный ужас, что он собирается ее поцеловать, но он разбил чары, открыв дверь.

– Спокойной ночи, Джастин.

– Спокойной ночи.

Они выехали на длинное шоссе и поехали в разные стороны, возвращаясь в свои отдельные жизни.

Она ехала домой, озадаченная. А если бы он поцеловал ее? Он явно намекал на возможность подобного, но намеренно ее не реализовал. Пассивно-агрессивный жест, который достиг двух целей: дал ей понять, что хочет спать с ней, и одновременно допустил, что его предполагаемые устремления ею же и выдуманы. Не поцеловав ее несмотря на свое очевидное желание сделать это, он продемонстрировал другое: что проявления желания легко неверно понять. Более того, эти несколько дюймов уберегли его от самообвинений на случай, если бы она отказала.

Все зависело от нее, поняла она. Он выразил это с болезненной ясностью.

Брэм сидел на кухне за столом и ел мороженое из миски, когда она зашла.

– Как у тебя щеки раскраснелись, – сказал он.

– Холодно. – Она поцеловала его, он усадил ее к себе на колени и обнял.

– Ты так поздно. Я скучал.

– Мы с Джорджем выпили, – сказала она.

– Что, было весело?

– Он странный. – Она рассказала, что случилось. – Ощущение, будто меня изнасиловали.

– Да уж, странный тип, – согласился Брэм. – Мне всегда так казалось.

Они легли в постель, но она не могла уснуть. Она пошла на кухню и приготовила себе чаю. Джордж расстроил ее больше, чем казалось сначала. Так вот держать ее за руки – ведь это могло быть нападение, попытка устрашить? Даже угроза?

* * *

На другое утро она наткнулась в городе на жену и дочку Клэра. Кэтрин была в темных очках, нос пошел красными пятнами.

– Простыла вот, – сказала она. – Хотим купить тыкву.

– Я сама выберу, – сказала Фрэнни.

– Мы собираемся сделать фонарь, да?

Она кивнула, и Кэтрин притянула ее к себе на колени.

– Идете сегодня к Флойду? – спросила Джастин.

Она будто вытащила пустой билет.

– У него будут отмечать Хэллоуин.

– О, не думаю, что я смогу так срочно найти няню, особенно на Хэллоуин. Джордж ничего не говорил об этом.

За темными стеклами были видны глаза Кэтрин.

– Ну, думаю, что и мы не идем. Брэм не выносит факультетские мероприятия.

– Мама, я хочу тыкву.

– Нам… пора идти. – Она ссадила Фрэнни и взяла ее за руку, вокруг них летали мертвые листья. – Боже, какой ветер! – Она надела дочке капюшон и застегнула пуговицу под подбородком. – Вот так. Лучше?

– Капюшон – это замечательно, да? – подмигнула Джастин.

Ребенок посмотрел на нее, потом на мать, у нее текло из носа.

– Ну, – сказала Кэтрин, – мы пошли. Увидимся.

– Да.