Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон - Ирвинг Стоун

— Нечему удивляться, — ответил он слабым голосом. — Генерал не давал мне спать по ночам и заставлял каждую ночь писать сотни депеш.

Эндрю быстро спустился по наружной лестнице.

— Доброе утро, моя дорогая, — сказал он, положив руку на ее плечо. — Впервые я не проснулся в пять часов утра, с тех пор как уехал из дома.

— Ты должен был бы держать меня около себя все это время, — ответила она с улыбкой, передающей ее любовь и внутреннюю теплоту. — В таком случае и майор Рейд мог бы немного поспать, вместо того чтобы писать ночи напролет твои письма.

Эндрю рассмеялся. Он опустился в кресло около нее, когда майор Рейд извинился и ушел. Рейчэл налила Эндрю чашку кофе. Солнце светило им в лицо, и они держались за руки под столом. Рейчэл прошептала:

— Новый Орлеан может быть плохим местом для ведения войны, но несомненно хорошее место для любви.

— Я помню, как ты говорила, что любое место годится для любви.

— Эта страна возвращает меня к нашему медовому месяцу в Байю-Пьер. Помнишь, как Том Грин предлагал нам остаться?

Он наклонился над столиком и прикоснулся своей щекой к ее щеке.

— Хотела бы ты жить здесь? Эндрю-младший без ума от того, что видит. Вчера он провел весь день на дамбе, наблюдая за кораблями. Я мог бы иметь постоянную штаб-квартиру в Новом Орлеане, и мы могли бы купить прекрасный дом вроде этого, продав Эрмитаж.

— Не станем продавать.

— Да ну?

— Я приостановила продажу, когда до меня дошли новости. Я подумала, что твоя победа поставит все на свои места. Эти толпы на улицах Нового Орлеана вчера, выкрикивавшие твое имя, когда мы ехали в карете…

— Это было вчера, — мрачно прервал он Рейчэл, — было объявлено временное перемирие в честь приезда. Сейчас же у меня на руках две войны: одна — с англичанами, а другая — с торговцами и законодателями Нового Орлеана, которые хотят заняться обычным бизнесом. Сейчас ко мне в штаб-квартиру приедет губернатор Клейборн.

— Это не тот, что получил пост губернатора территории Луизиана, который ты так хотел иметь, когда мы жили в Хантерз-Хилл? Теперь ты его командующий.

— Губернатор Клейборн так не думает. Цель его сегодняшнего визита — заставить меня отменить военное положение и позволить судам выйти из гавани с хлопком и табаком, которые вот уже два года лежат на складах. Он также намерен потребовать от меня роспуска милиции и добровольцев Луизианы, а также отвода моих войск с территории, находящейся под его юрисдикцией. Согласно утверждению Клейборна, война закончилась.

— А разве не так? — спросила Рейчэл с тревогой. — Твой друг Эдвард Ливингстон вернулся с британского флагманского корабля вчера с известием, что в Генте[16] подписан мирный договор с Англией.

— Он также привез известие, что англичане захватили форт Байер! — Эндрю выпалил это почти сердито, затем извинился с самоосуждающей улыбкой: — Прости меня, но здесь нам все еще угрожает опасность, и лишь немногие понимают это. Англичане располагают совершенной шпионской сетью: им известно, сколько у нас войск, где они размещены, где расположены наши тяжелые орудия, каково моральное состояние наших солдат. Они могут нанести удар в любой момент.

— Но почему они захотят нанести удар, дорогой, если знают, что подписан мирный договор? Чего они могут добиться этим?

— Они никогда не признавали право Наполеона продать нам Луизиану. Если они смогут выдворить меня и моих солдат отсюда, то могут объявить эту страну своей собственностью, невзирая на мирный договор с остальной частью Соединенных Штатов.

Эндрю вскочил, так ничего и не съев. Рейчэл прижалась к нему:

— Перемирие не было очень длительным, не так ли, дорогой? Всего лишь один день и одна ночь. Но я страшно благодарна даже за это.

Часы внутри здания мелодично пробили восемь часов.

— Не завезешь ли меня к мадам Ливингстон по пути в штаб-квартиру? Сестра Джейн была права: у меня нет надлежащих платьев, таких, как у элегантных француженок. Сегодня утром миссис Ливингстон собрала лучших портных Нового Орлеана в своем доме, чтобы я могла заказать платье для бала в среду в честь Джорджа Вашингтона.

Два дня спустя Эндрю помог ей подняться в карету. Накануне ночью шел дождь, и на улицах стояли грязные лужи. Эндрю держал в руках ее изящные туфли для бала, а она подобрала пышную бархатную юбку, чтобы не запачкать ее грязью. Миссис Эдвард Ливингстон, признанная светской предводительницей французской и американской колоний Нового Орлеана, превратила в примерочную салон на втором этаже. Большую часть двух дней Рейчэл провела, стоя на платформе в центре примерочной, в то время как лучшие французские портнихи драпировали ее во многие метры ткани, а стайка разговорчивых швей шила и примеряла, порола и вновь шила, пока платье не стало таким, каким его хотела видеть мадам Ливингстон.

— Это должно быть самое красивое платье на балу, — требовала она у модельерши. — Генерал Джэксон и его леди — наши почетные гости, и никто не должен превзойти их.

Так и было сделано. Луиза Ливингстон не давала покоя своим портнихам, и они сообща придумали роскошное темно-фиолетовое платье из самого нежного бархата, с кружевным лифом и короткими рукавами. На темные волосы Рейчэл была накинута мантия из тех же кружев, а ее сумочка была такого же темно-фиолетового цвета, как юбка. Ее шею украшало жемчужное ожерелье, а вокруг замка сумочки были вкраплены мелкие опалы.

Рейчэл не знала, как будет выглядеть сама Луиза Ливингстон или та или иная из ослепительных креолок, но, увидев восторг на лице Эндрю, пожиравшего ее глазами, она поняла, что миссис Ливингстон преуспела, во всяком случае в том, что касалось ее, Рейчэл, интересов. Как было приятно смотреть в большое зеркало и видеть себя столь элегантно одетой! Она казалась сама себе на десять лет помолодевшей и сбросившей двадцать фунтов веса. Какой гордостью светились бы глаза Джейн, если бы она могла видеть ее! Рейчэл была вдвойне рада и довольна собой: она продала привезенные ею бекон, говядину, овес и кукурузу, получив достаточную прибыль, чтобы оплатить новый костюм.

В то время как карета медленно тащилась по грязным улицам, она думала о женщине, которая отказалась от роли королевы бала, с тем чтобы она, Рейчэл, находилась в центре внимания. Луизе Ливингстон было всего тридцать лет, однако она уже завоевала в новоорлеанском обществе положение, к какому стремилась миссис Фарисс в Нашвилле. Но у миссис Фарисс не было природного очарования, широты натуры и врожденной любви к людям, присущих Луизе. В тринадцать лет она вышла замуж в Санто-Доминго, потеряла троих детей еще до того, как овдовела в шестнадцать лет, на ее глазах отец и два брата были убиты в восстании, спасаясь от которого она, ее мать, бабушка и малолетние брат и сестра бежали в Луизиану. Самая красивая из новоорлеанских матрон, она обладала блестящим интеллектом, оказывала Эдварду Ливингстону большую помощь в написании юридических заключений. Рейчэл думала: «Какая товарищеская атмосфера должна существовать между нею и мужем, чтобы сотрудничать с ним в таком качестве!» И ей захотелось родиться с более острым умом и быть лучшим помощником Эндрю.

Члены французской биржи много поработали, чтобы превратить свое здание в близкое подобие парижского бального зала. Нижний этаж, где стояли длинные обеденные столы, был великолепно украшен цветами, разноцветными лампами, прозрачными лентами и искрящимися хрустальными канделябрами, каких она не видела со времени пребывания у Тома Грина в Спрингфилде. Эдвард Ливингстон, высокий, стройный, хотя и слегка сутулый мужчина, умевший органически сочетать любезность и достоинство, проводил ее до отведенного ей места.

Она обнаружила, что сидит напротив лозунга: «Джэксон и победа едины». На столе, украшенном орнаментами, были расставлены золотистые окорока. В середине стола стояла пирамида, на вершине которой виднелись слова: «Да здравствует Джэксон!» Было поднято столько тостов за Эндрю, за «героя страны» и «спасителя Нового Орлеана», что ко времени, когда гости пошли наверх танцевать, Рейчэл почувствовала, что у нее слегка закружилась голова. Ее окружали дружелюбно настроенные люди, она оживленно беседовала с красивыми, безупречно одетыми мужчинами и ухоженными женщинами, танцевала не переставая менуэты и вальсы. К концу одного танца Эндрю, взяв ее под руку и улыбаясь с высоты своего роста, сказал:

— Ты прекрасна, моя дорогая.

— Ты увлечен этим бархатным платьем, оно чудесно подчеркивает мои глаза.

— Нет, я любуюсь тобой, твоим лицом, ты светишься от счастья. Здесь ты самая очаровательная женщина.

— Скажи мне, генерал Джэксон, который един с победой, — поддразнила она, — теперь, когда ты отшлепал англичан, сможешь ли остаться дома на некоторое время?