Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед - Алексей Лосев

1974

1. 1. 1974[208]. Чем становишься старше, тем делаешься критичнее к себе и к другим. Я допускал вольности в переводе, а сейчас мне от них уже больно; надо выкорчевывать, это трудно. Так с Гедекемейе- ром. Раньше он казался мне каким-то откровением, а сейчас вижу много ошибок.

Тут я слышал недавнюю диссертацию о «Горе от ума». Оказывается, Скалозуб не скалит зубы, а злобно оскаливается, Чацкий происходит от польского «благородный», петьё значит пение. Раньше я думал — несколько лет назад смотрел в театре, — что скучища, что эта комедия умерла. А теперь открывается, что здесь шурум-бурум сплошной, что Грибоедов такие словечки откалывает. Этот диссертант доказал, что всё тут живое, разбудил интерес. Теперь надо читать «Горе от ума» заново.

В логике Аристотеля есть эта греческая черта, везде шнырять, нюхать, нельзя ли где-нибудь что-нибудь сорвать. Это дух греческой агоры. Досократики еще что-то утверждали, а Сократ только буровит, его уже ничем нельзя удовлетворить. И этот дух Сократа и софистов влился в античный дух.

Поэтому нельзя платонизм и аристотелизм припомаживать. Это всё острое, здесь палец в рот не клади.

Аристотель закрывает классику. В воздухе уже чувствуется громада империализма и надвижение небывалого упадка духа, упадничества.

Скептическое учение загадка. Может быть, действительно оно было прикрытием какого-то сокровенного учения, о котором ничего не говорили. Скептицизм… Боги-то есть, но некоторые боги и сами жулики, вроде Гермеса. Полный разгул всяким исканиям, подвохам, жульничеству. Эти учения только тогда получают античную специфику, когда припомаженность убрать. Существовало много абсолютных догматических учений, сколько угодно; а с другой стороны вечное домогательство и искательство, жульничество и пройдошество; и это давало почву для скептицизма. — Я и эстетику античную понимаю как риторику в основе, а вовсе не как созерцательную неподвижность. Но по диалектике тут же рядом и пройдошество.

Эпикурейство: мирное обалдение, философия была выбита из своих афинских высот, а к новому, к Александру Македонскому, не была готова. Такое вот обалдение. И целая эпоха такая, сразу послеклассическая. Платон и Аристотель погибли в трагической смерти, ушли в историю никому не нужными учителями истины. А вышли эпикурейцы, мегарцы — «только не трогайте меня, только мне дайте лежать на траве и ничего не делать». Стоики держались немного особенно, но элемент резиньяции был и у них. В конце концов стоицизм стал официальной философией Рима. А те так и остались живыми трупами.

«Скользите, смертные, не напирайте — glissez, mortels, n'appuyez pas», как говорил граф Бенкендорф. Так, скользите себе; если что-то ухватить удалось, то и ладно. Вот позиция скептиков. Как Протасов в кабаке.

15. 4. 1974. (1) Надо найти авторов с той точкой зрения, что все Возрождение есть некий неоплатонизм, т. е. авторов, у которых Возрождение характеризуется как неоплатонизм. Есть ли категорические заявления в этом смысле. Если да, то есть ли размежевания с другими мнениями. Находят ли эти авторы в Ренессансе какие-то особенности неоплатонизма, новоевропейские черты. Можно ли говорить о развитии неоплатонизма в течение Ренессанса.

Можно ли точно указать этапы развития неоплатонизма внутри Ренессанса. Причем в неоплатонизме были разные течения, астрологии, математики. (2) Надо взять Friedrich Vischer, Asthetik, oder Wissenschaft des Schonen в десяти томах. [209] Посмотреть первые два-три тома. Выписать тезисы о символе, указать их параграфы и страницы. Остальные тома у него более частные. Стало быть, номера параграфов и очень кратко — определение символа. (3) Посмотреть слово «символ» в трех энциклопедиях: Britannica— привести точное определение, немецкий словарь по литературе — точное определение и краткое изложение; то же в итальянской философской энциклопедии.

Именительный падеж говорит о вещи, что она есть именно она. Именительный — это падеж субъекта как носителя бесконечных предикатов. Я бы назвал его casus subiecti, casus substantialis. Там, где ты угадал, что вещь есть субстанция, причем отличная от всех других, ты ее наименовал. Так же как родительный падеж это casus generalis, т. е. падеж, указывающий на род, к которому относится вещь. Винительный я бы назвал падежом объекта, casus obiectivus. Главный падеж, casus substantialis, фиксирует предмет среди прочих.

Структура так же объективна, как сама вещь. Материя сама в себе отражается и получается система отношений. Материя порождает в себе смысл, не менее реальный чем она сама. Так солнечная система движется по своим законам, не менее объективным чем небесные тела. Смысл есть отражение материи в самой же материи. Но люди обычно не додумывают до конца. Смысл в материи? как же в материи? А так, что если там нет смысла, то материя есть вещь в себе, непроницаемая, непознаваемая! Когда мы лупаем глазами на Солнце, мы воспринимаем просто какую-то неопределенную глобальную множественность. А Леверье смотрел на Солнце так, что предсказал существование Нептуна, следом за Юпитером [210].

Новое время понимает Творца как мастера, вроде плотника при табуретке. Ничего себе мастер! И такое понимание существует от Бруно до Чернышевского. И Радищев туда же. Так что твои молодые люди, которые, ты говоришь, появились в Москве, это только отдаленные предшественники того,

что будет через сто лет. Сейчас всё пока еще пребывает в очень глубоком затемнении.

Я таких людей, о которых ты говоришь, не ищу. Пишу себе работы, работы печатают. Пусть молодежь выступает и зарабатывает свои идеалы, а я уже свое отстрадал. И сейчас страдаю, потому что печатают всё равно в общей куче. В очередь. Завишу от каприза всякого издателя.

Один аббат говорил, что если три раза подряд выпадает одна и та же кость, если на четвертый раз выпадает одно и то же, то это случайность, допустим, редкая. А если потом всё то же самое? если всё время? Тогда кости подделаны. Вот и я думаю, что кости, из которых сделан мир, тоже подделаны.

Есть убежденные евреи христиане. Такой был епископ Варфоломей, профессор Духовной академии [211]. Мы у него занимались семитической филологией. Начали заниматься по моей инициативе — и окончили тоже по моей. Я решил благоразумно оставить, потому что всё равно не совместить… Он служил в Зосимовой пустыни — с 11 до 7 утра в церкви, полунощница, утреня, литургия. У него были противники, которые говорили про него всякое. Но я видел его в пустом храме; остался после службы и видел, как епископ Варфоломей стоит на амвоне и отвешивает поклоны, 300 поклонов, трехсотницу, или 500, пятисотницу.