Четвертое сокровище - Симода Тодд

Каллиграф, который идет дальше простого ремесла, должен найти источник вдохновения и черпать из него. Каллиграф, который хочет создать великое творение без такого источника, добьется технически совершенной, но поверхностной работы. Его искусству будет недоставать духовности, глубины, подлинного смысла.

Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн

К тому же ему ничем не хотелось заниматься — не только преподаванием. но и совершенствованием своего искусства, в частности — подготовкой к первому в его должности состязанию Дайдзэн-Курокава. До него оставалось несколько месяцев, но чтобы увеличить шансы на победу, пора было начинать серьезно готовиться. После недели без Ханако ему стало труднее сосредоточиваться.

Его жизнь рушилась.

Он много думал о ней и ждал новой встречи. Он решил не планировать много на это занятие. Они начнут потихоньку, как обычно, и посмотрят, как сказался перерыв. Дружеская беседа поможет расставить все на свои места.

К тому времени, как Ханако пришла на урок, он начал волноваться. Он все-таки подготовил для нее серию из шести иероглифов — на случай, если они не найдут, о чем поговорить. Ханако низко поклонилась ему, войдя в студию. На ее лице читалось искреннее соболезнование его потере. Он низко поклонился в ответ.

Когда они расположились в студии, сэнсэй начал с того, что спросил, как она провела это время.

— Хорошо. Мне не хватало наших занятий.

— Мне тоже.

— Но у меня было время для размышлений, — сказала она.

— О чем?

Ханако достала блокнот из сумки с принадлежностями для каллиграфии.

— Это лишь начало, — сказала она, передавая его сэнсэю.

Он открыл блокнот и начал читать ее поэму. И пустота в нем начала заполняться, словно его напитывал глубокий источник се эмоций.

Сан-Франциско

— Спасибо, что помогаете с мамой, тетушка Киёми, — сказала Тина.

— Не нужно меня все время благодарить, мне это нетрудно.

— Но у вас и без того есть чем заняться, — тем более, что мама теперь не работает.

— У нас все в порядке, — сказала Киёми.

— Точно? А кто ее заменяет в «Тэмпура-Хаусе»?

— Пока никто. Мы пытаемся обойтись старым персоналом. Тяжеловато, конечно.

— А как насчет меня? Я могла бы работать вместо нее в вечерние смены.

— Это очень мило с твоей стороны.

— Правда, я была бы рада помочь.

— А кто же будет заботиться о маме? — спросила Киёми и добавила: — И о сэнсэе.

Тина вспомнила о своей «бабушке».

— Как она поживает?

— У нее все в порядке. Я спрошу. А твой университет?

— Времени на учебу у меня хватает. Честно говоря. я думаю, мама беспокоится насчет денег; хотя я почти уверена, что у нее неплохие сбережения, а я почти не истратила то, что она отложила мне на колледж.

— Ты правда думаешь, что она волнуется из-за денег?

— Со всеми этими проблемами со здоровьем — я даже не знаю. Она не ходила к врачу.

— Врачи нынче дороги. Не думаю, чтобы у нее была страховка.

Тина кивнула:

— Мне тоже так кажется.

Киёми заглянула в спальню:

— Сколько я ее знаю, она никогда не болела дольше двух дней.

— Это правда.

— А теперь все так навалилось. — Киёми повернулась к Тине и широко улыбнулась: — Если хочешь работать в «Тэмпура-Хаусе», приходи.

Тина улыбнулась такому неожиданному согласию.

Беркли

Копии MPT-сканов мозга сэнсэя были разбросаны по всему столу профессора Аламо. Он сделал несколько заметок про каждый и прикрепил их пластиковыми скрепками к снимкам. В его заметках указывались все активные зоны и, что гораздо важнее, — все неактивные. На каждом снимке было видно, что большая часть левой височной доли поражена после инсульта. Поразительно, что сэнсэй вообще может хоть что-то делать. Наверное, ему быстро оказали помощь — от такого приступа он легко мог умереть.

Аламо наблюдал и других пациентов, у который участки лобной коры оказались разъединенными с эмоциональными проводящими путями. Обычно они вели себя весьма непредсказуемо. Похоже, сэнсэй как раз из таких. Удивительно, что он вообще такой мирный. Обычно пациенты подвержены вспышкам дурного настроения — совсем как дети. Их поведение, равно как и мысли, полностью определялись либо чувствами, либо рассудком. А как показывает всевозрастающее количество случаев из практики, чувства позволяют принимать решения скорее на ощупь, нежели руководствуясь строгой логикой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Портер бы не согласилась. Она считает, что ключом к сознанию является язык — через язык мы создаем концепты, метафоры и другие символические способы осмысления мира, которые, в свою очередь, влияют на то, как мы воспринимаем его. Она объяснила ему свою теорию, после того, как они столкнулись в школе каллиграфии.

Обнаружив, что Судзуки увела сэнсэя, он первым предложил Портер перемирие. Не только потому, что попал в неловкое положение — все-таки Судзуки действительно была ее студенткой, — но и потому, что понял, каким плодотворным может быть их совместное изучение случая сэнсэя. Он пригласил ее на чашечку кофе. Эта повседневная встреча могла бы войти в историю исследований мозга, например, под названием «Кофейное совещание в Беркли» или каким-нибудь столь же звонким. Он сохранил салфетку, на которой они набросали схему нейронных связей мозга и план совместных работ.

Аламо уже собирался убрать снимки, как вдруг заметил на верхнем маленькое пятнышко — утолщение, похожее на крошечного червячка. Он изучил его внимательнее под лампой. Может, это дефект изображения? Снимки, сделанные Крусом и Судзуки, были не лучшего качества. Аламо не был клиницистом, но это заслуживало внимания: нужно, чтобы кто-нибудь этим занялся.

Он захватил папку со снимком на занятия. Войдя в конференц-зал Хэбба ровно за 15 секунд до начала семинара, он положил заметки на стол. На месте были все, кроме Судзуки.

Как только он заметил это, она вошла и села.

— Приступим, — сказал он.

Тине пришлось бежать от остановки до университета. Поезд опаздывал из-за «полицейской операции», как объявили по громкой связи, а тот, что был раньше, она пропустила, заболтавшись с Киёми.

За все занятие она не произнесла ни слова. Не то чтобы она не собиралась ничего говорить — просто у нее не было сил участвовать в обсуждении. За три часа ее разум погружался в сон, словно зверек, который заползает в нору перед зимней спячкой. После семинара она вышла вместе с Джиллиан. Уиджи разговаривал с профессором Аламо.

— Ты как, Тина? — спросила Джиллиан.

— Бывало и получше. У мамы судороги в ногах и она Почти не встает. Работать не может и от этого у нее депрессия. И рассеянный склероз прогрессирует. Я рассталась со своим парнем, и у меня не было времени занижаться.

Джиллиан покачала головой, тряхнув дредами:

— Хорошо, что моей маме нет до меня дела, и парня У Меня нет.

— А ты как?

— Ничего, хотя тоже отстала. Но все из-за собственной лени.

— Читать нужно слишком много.

— Это просто физически нельзя прочесть, не говоря уже о том, чтобы понять.

Тина кивнула и тихо спросила Джиллиан, нет ли у нее травки для мамы. Джиллиан тихонько хихикнула и начала копаться в сумке. Достала маленький портсигар и вручила Тине:

— Держи, это тебе.

Тина вытащила пару самокруток.

— Я бы тебе с удовольствием заплатила.

— Мой вклад в здоровье твоей матери.

Тина поблагодарила Джиллиан. Та собиралась в библиотеку:

— Как следует позаниматься.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тина поднялась к себе в кабинет. Попыталась открыть дверь ключом, но та не поддалась. Тина проверила номер комнаты и попыталась еще раз; ключ даже не поворачивался.

Не могли же они поменять замок… Она постучала. Говард открыл дверь, весь красный от смущения.

— Слушай, мне очень жаль, — сказал он.