Гонки с дьяволом - Владимир Кузьменко

— Будет сделано!

Я хотел его еще что-то спросить, но тут подошел Виктор.

— Не беспокойся! Беата с Ильгой, — сообщил он.

— Ты что, рассказывал ей мою биографию? — упрекнул я.

Виктор смутился:

— Я ничего… Это она… Усиленно расспрашивала… Вместе с Ильгой. Это все — Ильга!

— Это не по-рыцарски! — вспомнил я слова Беаты, — валить все на жену!

— Нет! Правда! Я только потом от Ильги узнал, что она пошла к тебе.

— И поэтому просил не закрывать дверь?

Виктор покраснел. Действительно, быть уличенным в сводничестве — позорно для мужчины.

— Знаешь, — собравшись с духом, произнес он, — я, конечно, виноват. Но втянула меня Ильга. Признаюсь, я так полюбил ее, что, честно говоря, готов исполнить любую ее просьбу.

— А!

— Ты не смейся! Я ее, действительно, безумно люблю!

— С чего ты взял, что я смеюсь? Я рад за тебя!

— Правда? — обрадовался Виктор.

— Конечно, чудак, — я дружески хлопнул его по спине, — значит, они подружились?

— Да! Еще тогда, когда сидели со мной в танке, вместе со связанным Можиевским. Они, знаешь, как сестры. И даже чем-то похожи.

— Разве только тем, что обе красавицы, а так… Ильга светловолосая, а Беата — темненькая. Кстати, ты мне напомнил. У Беаты здесь должна быть младшая сестра Гелена. Ее надо разыскать. Я как раз хотел сказать об этом Кандыбе, но ты перебил меня.

— Я найду его!

— Подожди! Что я тебе еще хотел сказать? То, что произошло сегодня ночью, накладывает на меня определенные обязанности.

— Естественно! На этом и строился расчет, — засмеялся Виктор.

— Спасибо!

— Ты недоволен?

— Не хочу кривить душой: доволен и еще как!

— Так в чем же дело?

— Я не знаю, как на это посмотрят у меня дома. Вернее, хорошо знаю!

— Бог мой! Это стало настолько привычным, что уже не вызывает удивления. Скорее, напротив.

— Да, но я сам еще не совсем привык.

— К этому нетрудно привыкнуть. К чему-чему…

— Погоди веселиться…

— А почему нет? Знаешь, кого ты сейчас напоминаешь? Есть такая сказка про кота, который страшно любил рыбу, но уверял всех, что терпеть ее не может! Чего ты боишься? Скандала? Перетерпишь!

Виктор был прав в том, что я панически боялся скандалов. Особенно, если их устраивают женщины. Кажется, что я легче перенес бы самую страшную зубную боль, нежели крики, слезы и ругань. Если говорить откровенно, то я отчаянно трусил!

— Ну хорошо! — сжалился наконец Виктор, — давай сделаем так: месяц-другой Беата поживет вместе с Ильгой, пока все не утрясется.

— А как она сама?

— Предоставим все это Ильге. Она заварила кашу, пусть теперь и расхлебывает.

Нас прервал Кандыба. Мне показалось, что он чем-то смущен.

— Сегодня на рассвете Валигура ускакал на коне неизвестно куда, — сообщил он.

— Он был вооружен?

— Как все! — пожал плечами Кандыба, — что он натворил?

— Да так, ничего, — пробормотал я, не желая посвящать его в свои интимные дела, — во всяком случае, если вдруг объявится, то задержите его и разоружите. Разузнайте, с кем он дружил.

Глава XXV

СУДИТЕ ИХ САМИ…

— Нет! Ни я, и никто из наших в суде участвовать не будем. Это ваше дело! Судите и, как вы решите, так и поступайте.

Я поднялся, давая понять, что разговор закончен.

— И вы утвердите любой наш приговор? — с сомнением переспросил Кандыба.

— В этом нет необходимости. Во-первых, преступления были совершены по отношению к вам и вам надлежит судить преступников. Во-вторых, вы еще не входите в нашу общину и, следовательно, не нуждаетесь ни в каком одобрении вашего решения.

— Но мы решили присоединиться к вам!

— Этого недостаточно. Теперь вас должно принять собрание общины.

— Ну, это формальность.

— Не формальность, дорогой мой, а принцип. А если принцип сводится к формальности, то тогда со временем он исчезает.

Кандыба усмехнулся:

— Трудновато с привычками.

— Ничего, привыкнете.

— Ладно, я пошел.

— Это все продолжение нашего спора на поляне? — спросил Виктор.

— А ты что, после всего, что видел, продолжаешь еще со мной спорить?

— Не то чтобы спорить… Есть сомнение: удастся ли все это осуществить? Ты же видишь, с чем мы сталкиваемся. Сколько раз пытались переделать человека, переделать его биологическую природу, его страсти, его желания. И что вышло?

— Ты меня не понимаешь! Я не собираюсь переделывать человеческую природу, страсти и желания! Это никогда никому не удастся. Да и не нужно. Просто надо выделить главное в человеке и это главное по мере сил развивать.

— И ты знаешь это — главное?

— Знаю!

— Интересно? — он не скрывал иронии.

— Чувство собственного достоинства. С этого надо начинать. Воспитать его у человека, сделать главной духовной ценностью. Унижение убивает гражданственность, порождает апатию и безразличие…

— Можиевский это прекрасно понимал.

— То есть?

— Я имею в виду его «бабушек». Они предварительно секли захваченных девушек. Постой, постой! Мне сейчас пришла аналогия. Может быть она тебе покажется нелепой. Ведь чем занимались наши бюрократы в семидесятых и в начале восьмидесятых годов? Они, образно выражаясь, «секли», то есть подвергали унижению своими запретами и различного рода инструкциями чуть ли не всю мыслящую часть населения. Это та же экзекуция, унижающая достоинство человека и порождающая апатию!

— Аналогия абсолютно верная. Если помнишь, нашу биологию высекли, как публичную девку, в тридцатых и сороковых годах, после чего она, действительно, стала публичной девкой!

— Начали не с биологии, а с литературы, искусства…

— Вот! Видишь, у насилия очень ограниченная, примитивная, но действенная методика. Перво-наперво — подавить у человека чувство собственного достоинства. Происходит своего рода селекция. Тех же, которые не поддаются и становятся врагами, уничтожают физически. Остальных превращают в рабов. Понял?

— И в этой простоте — действенность!

— Ты в этом имел возможность убедиться. Вспомни, как вела себя Ильга и какие слова она тебе говорила.

— Не напоминай мне об этом! — он встал и заходил по комнате, — как вспомню ее — покорную, беспомощную… Ее слова «…ты не отдашь меня всем?..», хочется выть от бешенства.

— Вот что бывает, когда переходишь от абстрактной теории к конкретным обстоятельствам…

— Я думал, что ты простил меня…

— Причем здесь я? Ты разберись с собой…

— Мне простить себя трудно. Наверное, это до конца жизни будет преследовать меня. Я видел своими глазами, к чему такая теория может привести!