Собрание сочинений в четырех томах. 3 том - Борис Горбатов

И молодой «земляк» с первого же дня понимает, что он в «сурьезный полк попал», что здесь что ни боец — орел. Атмосфера подъема, порыва, веры в победу окрыляет и его, он теперь ничего не боится.

Великое дело — гордость воина. Она принимает своеобразные, любопытные формы. Пожалуй, не меньше, чем своей молодой гвардейской славой, гордятся шепетовцы старой и лютой ненавистью к ним врага. С удовлетворением читают воины Шепетова угрозы немцев по их адресу.

— Не любят нас немцы! — хвастаются бойцы. — За голову каждого шепетовца у них награда положена.

Бойцы гордятся славою своих командиров. Они знают: в командирской славе запечатлены и их дела, а значит, и их слава.

Слава полка, слава родной части куда шире и благороднее простой человеческой славы; в ней героизм сотен людей, в ней боевая дружба слаженного коллектива воинов.

Боец, который не любит, не знает своего полка, — плохой боец, ему не дороги ни честь полка, ни его слава. Комиссар, который не воспитывает в бойцах этой любви, — плохой комиссар, он дает ржаветь в ножнах грозному оружию.

Вот они пришли, дни боев, подвигов, славы. Каждый день, каждый бой упрочивает старые традиции, рождает новые. Каждый грядущий день сулит нам новую славу.

Когда-нибудь на тех местах, где мы сейчас деремся, будут выситься памятники и синеть курганы. Историки бережно соберут реликвии. Они найдут и твою потрепанную карту, товарищ, и твой залитый кровью партийный билет, мой покойный друг, и скупые журналы боевых действий, и эти беглые заметки, написанные в паузе между боями.

1942 г.. февраль

P. S. Когда эта статья была напечатана, я получил письмо. Оно было адресовано не мне, а капитану Лаврентьеву. Вот оно:

«Здравствуй, дорогой товарищ Лаврентьев!

Дорогой, да, дорогой, потому что, прочитав статью «Возвращение чести», вспомнил я все, что было так недавно.

В маленьком холодном домике, в селе, на ловом берегу р. Самары за столом (если можно скамью назвать столом) сидел военный следователь, а у стены, на соломе, опустив голову, — подсудимый.

— Признаете ли себя виновным? — спросил следователь.

— Да, — глубоко вздохнув, ответил обвиняемый. — Я виновен.

Чернила замерзли, и следователь долго грел чернильницу в руках. Перо со скрипом вывело на бумаге грустные слова признания, и скрип этот больно царапнул по нервам и подсудимого и следователя.

Обвиняемым был ты, товарищ Лаврентьев, следователем — я.

И вот прошло несколько месяцев, и я читаю, что тебе вернули честь, сняли судимость, представили к награде. Я рад за тебя. Я обнимаю тебя и целую, как брата.

Сейчас я работаю прокурором танковой части, маленько ранен, но в госпиталь не иду. Сейчас, когда пишу я тебе эти строки, танки наши готовятся к бою. Полковник уже оделся. На боевые машины сел десант.

Привет всем товарищам по дивизии.

Военюрист 3-го ранга В. Водзинский».

1. НЕРВЫ КОМАНДИРА

Восемьсот немцев шли в атаку на роту лейтенанта Деркача. Восемьсот пар сапог, топчущих нашу землю. Рота Деркача молчала.

Восемьсот немцев уверенно шля в атаку. Они знали: против них горсточка людей. Они уже предвкушали вкус и запах победы. «Победа пахнет русской кровью и немецкой водкой», — так обещал господин обер-офицер. Рота Деркача молчала.

Враг полз, враг подступал все ближе и ближе, враг уже бежал — вперед, вперед, форвертс! Рота молчала. Пятьсот, четыреста, триста метров... Уже слышно хриплое дыхание врага. Уже можно разглядеть лица, до странности одинаковые и безликие. Уже видны железные бычьи лбы касок, ощеренные рты... Но рота молчала. Прижалась к родной украинской земле и молчала.

Поле пахло чебрецом и гречишным медом, шелестел кучерявый золотой ясень, буйно цвела гречка, — был до терпкой горечи сладок запах родной земли. Леонтий Деркач молча лежал на КП. Из-под запыленной каски чуть поблескивали его усталые глаза, они не мигали, хотя все время напряженно глядели прямо перед собой: туда, где враг. Немцы надвигались все ближе и ближе. Вот двести пятьдесят, вот двести метров. Хотелось закричать: черт подери, из какой стали сварены ваши нервы, товарищ лейтенант?! Какую волю, какую железную силу надо иметь, чтобы спокойно смотреть, как ползет на тебя многоликое, многорукое, огнедышащее чудовище, и не вскочить, не выстрелить, не закричать, а хладнокровно лежать, сжав сердце, как патрон в обойме, и ждать! Упрямо, терпеливо ждать.

Ждать той единственной минуты, которая приносит победу наверняка.

2. КАК ЗАКАЛЯЛИСЬ НЕРВЫ

Две простые истины твердо усвоил Леонтий Деркач за свою долгую красноармейскую жизнь. Истина первая: смелого человека убить трудно, труса — легко. Тонну свинца нужно, чтобы убить храбреца, отвечающего огнем на огонь; шального осколка хватит для мечущегося в панике труса. Вторая истина: побеждает тот, у кого нервы крепче, кто дерется весело.

Два учителя было у Леонтия Деркача в армии: командир Мельник и комиссар Федченко. Командир учил пониманию боя, комиссар — пониманию жизни.

Под командой Мельника Деркач дрался десять лет назад на границе с бандами. Но запомнился Деркачу не посвист пуль, не стоны раненых, не дыхание боя. Запомнилась веселая улыбка Мельника. И его манера: бывало, попадет взвод под сильный огонь, Мельник сейчас же скомандует:

— Все в канаву! Ложись! Закуривай!

Бойцы увидят веселое лицо командира, закурят, пахнет в воздухе горьковатым дымом родной махорки — и успокоятся. А командир тут же задачу ставит. Потом обведет бойцов веселым взглядом, опросит:

— Ну, кто на горячее дело идти хочет?

Ясно — все хотят. Покурили, успокоились, поняли, что пуля — дура.

И Деркач тоже любит в трудную минуту скомандовать:

— Ложись! Закуривай!

Прибежит к нему запыхавшийся, испуганный боец. Губы прыгают, лицо перекошено, точно плохо набитая пулеметная лента, ворот гимнастерки расстегнут. Еще с ходу кричит:

— Товарищ лейтенант! Това...

— Стой! — строго остановит его Деркач. — Ложись. Отдышись. Закуривай. Закуривай, тебе говорю! Ну, что там у вас случилось?

И сразу лицо «гонца» принимает нормальный вид. И самому ему уже кажется, что в самом-то деле ничего ведь не случилось. Он оглядывается: все спокойно вокруг. Командир спокоен. Связист лежит у телефона, спокоен и он. Г де-то рядом рвутся снаряды, да черта ли в них! Он закуривает (хорошо пахнет махорка!) и уже спокойно, трезво, дельно рассказывает все как есть.

Мне пришлось наблюдать эту манеру Деркача. Я заметил при этом, что сам он не курит. Я подумал, что нет у него папирос, вышли, и предложил свои. Он отказался.

Оказалось, лейтенант Леонтий Деркач сроду не курящий.

3. КАК РОС КОМАНДИР

Командир Мельник сделал из Деркача лихого бойца. Комиссар Федченко воспитал в Деркаче командира.

Это комиссар разглядел его в массе переменников, пришедших на очередной сбор. Вызвал к себе. Поговорил. И вдруг распахнул перед ним неожиданные горизонты.

До сих пор Леонтий Деркач так понимал свою жизнь: суждено ему вечно пахать землю. Но комиссар сказал:

— Землю, Леонтий Максимыч, вспашут и без тебя. А кто будет защищать эту землю, если придется? Пахарей много, хороших командиров куда меньше. Надо тебе, Леонтий Деркач, стать командиром.

— Командиром? — Тут Деркач грустно усмехнулся. — Может, товарищ комиссар, вы сведения не имеете, какая у меня горькая грамотность?

— Знаю, — неумолимо ответил комиссар. — Грамоте тебя научим.

И стал учить. На квартиру к себе вызывал. Сам к Деркачу ходил. Сам от него зачет за четыре класса школы принял. Стал Деркач младшим командиром, потом старшиной. Казалось бы, достиг. Всего достиг. Всем доволен Деркач. Только комиссар недоволен. Комиссару мало.

— Мы посылаем тебя, Деркач, на курсы младших лейтенантов, — сказал он однажды.

— Что?! — ужаснулся Деркач.

Ничего не боялся Деркач — ни огня, ни воды, ни бога, ни черта. Грамоты боялся.

Однако комиссар путевку дал, пришлось ехать. И поехал. И отлично кончил курсы, стал командиром. Опять он доволен, комиссар — нет. Комиссару мало.

Будешь командовать ротой, Деркач, — сказал он однажды, — Иди, принимай пятую роту.

— Да вы знаете, что это за рота? — только и спросил Деркач.

— Знаю. Потому и посылаем тебя.

Не было во всем полку роты плачевней пятой. Словно нарочно сюда собрали все, что было худшего в полку. Маметкулов плохо видит. Цвин плохо слышит. Пасько — самый недисциплинированный в полку, его давно хотели как негодного «списать» куда-нибудь. Резов, Масолов. Березовский — все как на подбор, о всех худая слава.

И только в одном повезло Деркачу: в политруке. Замечательный политрук пришел в роту — Гарежа, криворожский горняк, комсомольский работник.

Так началась эта дружба, потом освященная в бою. Гарежа любил Деркача за боевой опыт, распорядительность, знание дела. Деркач уважал политрука за недоступную ему самому высокую грамотность, понимание людей и событий. Храбростью, презрением к смерти отличались оба, но это подразумевалось само собой, об этом и речи нет.