Молчание (СИ) - Булахов Александр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Круглова зарыдала в ответ.
— О черт, да ты еще и псих к тому же, — прошептала она сквозь слезы, даже не предполагая, что такой заумной речи Громила обязан Погодину, который ее придумал для одного из героев своего романа «Молчание».
4А сам Погодин тем временем сидел, склонив голову, в кресле, которое располагалось недалеко от умывальника. Над ним стоял Николаев и хлопал ладонями по его щекам.
— Петр Алексеевич! Погодин! Очнись же, наконец!
Погодин слегка приоткрыл левый глаз, размышляя, же приходить в себя, или же ещё посидеть без памяти. можно ли уже приходить в себя или же еще посидеть без памяти.
— Что вам надо? — набравшись смелости, закричал он. — Убивайте меня, раз не верите, что я на вашей стороне!
— Тихо-тихо, — успокоил его Николаев. — Это была проверка на вшивость.
Погодин открыл правый глаз и злобно, с недоверием, посмотрел на Павла Петровича.
— Чего это было? — переспросил он.
Николаев отступил от Погодина на шаг назад и сел перед ним на пол.
— Прости, Погодин, я больше не могу рисковать… Я кое-что задумал серьезное и, если я в чем-то просчитаюсь, мне это не простят… Сделают: хоп! И будете вы собирать мои мозги с потолка и стен.
— Но я-то здесь причем? — удивился Петр Алексеевич.
Николаев поднялся на колени и стал объяснять:
— Погодин! Фишка вот в чем кроется…
Глаза у него разгорелись, как у изобретателя, который придумал что-то очень крутое и впервые пытается об этом рассказать.
— Ты внимательно послушай меня. Дело очень тонкое, и я не сразу смогу тебе объяснить, как я до этого умозаключения дошел. Скажем так, направил меня в это русло один очень странный человек, которого я увидел в кабинете главврача, и который мне заявил, что он меня очень хорошо знает…
Погодин нетерпеливо заерзал в кресле.
— Павел Петрович, не ходите вокруг да около! — попросил он. — Давайте ближе к делу!
— Согласись, что вокруг нас здорово поменялась реальность, — произнес Николаев. — И мы многие новые вещи стали воспринимать так, как и надо, как будто так было всегда.
— Я не очень понимаю… — заныл Петр Алексеевич.
— В том то и дело, что это нелегко понять, но я более чем уверен, что двигаюсь в правильном направлении. Что вот-вот схвачу истину за глотку.
Погодин несчастным взглядом посмотрел на Николаева.
— Павел Петрович, сжальтесь надо мной. Будьте более кратким.
— Хорошо, — не сдавался Павел Петрович, — пойду с другого конца. Я все время думал, что очень хорошо знаю Хмельницкого, помню его, чуть ли не с самого начала своей работы в этой больнице. Но как только он в последний раз каким-то непонятным образом начал сжимать мои мозги, я в какие-то доли секунд успел ощутить, что он совершенно незнакомый мне человек, что я вообще не знаю, кто он и откуда…
— М-да, — пробормотал Погодин, который почти ничего не понял.
— Вот, брат, такие дела, — закончил свою тугую мысль Павел Петрович.
Погодин был не из тех, кто сразу сдавался. Он почесал правый висок, пытаясь понять, что же этим хотел объяснить ему Николаев.
— Вы хотите сказать, что я мог быть и не я? — осторожно спросил он. — Кто-то типа превратился в меня?
— Не совсем так. Здесь все намного сложнее, — сразу же оживился Николаев.
Он поднялся на ноги и стал ходить по разгромленной ординаторской взад — вперед.
— К примеру, мы с тобой знакомы всего несколько часов, но сами думаем, что мы знакомы чуть ли не с детства, и знаем друг про друга все.
— Бред какой-то! — воскликнул Петр Алексеевич. — Зачем это кому-то нужно? Где логика? Хотя постойте! Получается, что нас массово дурят, психически перенастраивают, что ли?
Николаев повернулся лицом к Погодину и закивал в знак одобрения.
— Если это как-то по-простому объяснить, то получается так: они нам показывают дулю, а мы видим в их руках апельсин. Что-то типа этого. Передо мной стоит какая-то обезьяна, а я думаю, что это ты.
Возмутившийся завхоз тут же вскочил с кресла.
— Ну-ну! — закричал он. — Это плохой пример!
Павел Петрович в ответ постучал двумя пальцами по голове.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— У нас в голове каша: реальные вещи перемешались с нереальными, — объяснил он. — Короче, бардак!
— Значит надо все разложить по полочкам.
Николаев, не согласившись с Погодиным, замотал головой.
— Не получится! Мы быстрее свихнемся.
— Что же нам тогда делать? — растерялся Петр Алексеевич.
— Уничтожать видимого врага, — заявил Павел Петрович.
5Боль! Боль! Боль! Все, что он чувствовал, это пожирающую его разум боль. «Зверь» стал заложником жестокой ситуации. Он сидел в узком коридоре восьмого подземного этажа возле прохода в темное помещение и никак не мог освободиться от торчащего из стены металлического штыря, который изуродовал его голову и вынес часть челюсти. Ему было мучительно больно, и он душевно страдал из-за своего безвыходного положения. Из глаз его вытекали крупные слезы и бежали по щекам.
Вся голова «Зверя» покрылась слизью, сверху на самой макушке бурлила желтой пеной большая рана. Он шмыгнул носом и сложил слабые ручки в замочек на груди. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным.
«Зверь» закрыл глаза и что-то с что-то сосредоточенно зашептал. Слова, которые он произносил, вряд ли кто-нибудь из людей смог бы разобрать. В них было много шипящих звуков.
Новая волна боли накатила на него. «Зверь» слегка приоткрыв глазки, сморщился от этой боли, но шептать не прекратил…
6Круглова сидела в углу «душевой» и прижимала рукой коленку. Между пальцами сочилась кровь. Руки и плечи ее тряслись от холода и страха.
— Пошевеливайтесь! — заорал где-то за стеной Громила. — Некогда мне тут с вами возиться!
Резко открылись входные двери, и в «душевую» ворвались раздетые до нижнего белья, подгоняемые криками и «электрическими палками», сильно напуганные люди: цыганка, старуха, две молодые женщины не старше тридцати лет, старик, толстяк и очень худой и слабый мужчина. Сразу за ними одновременно протиснулись в проем дверей Громила и невысокого роста жилистый мужик.
— Скажите, что вы с нами будете делать?! — завопила цыганка — Резать, да?!
Тут же раскрыл свою пасть жилистый мужик.
— Заткнись, пугало! — заревел он. — А то сейчас как трахну вот этим по башке, вмиг заткнешься!
— Мужики, спокойно! — взвизгнул толстяк. — Что вам от нас надо?
— «Музики»… «спокойня», — передразнил его Громила. — Я зырю, что тебе было мало одного разряда. Сейчас еще добавлю.
— На колени, животные! — закричал жилистый мужик. — И стоим здесь, ждем, пока я шланг размотаю.
Все вошедшие сразу же опустились на колени. Все, кроме очень худого и слабого мужчины.
— Мирон, а где Тротил? — спросил Громила.
— Кажись, он за малым каким-то погнался, — ответил ему жилистый мужик.
И тут же раздались крики двенадцатилетнего подростка, совсем еще ребенка.
— Мне же больно, отпусти меня!
В душевую зашел Тротил — здоровый и накаченный до безумия мужик, левой рукой он держал за волосы подростка, который, склонив вперед голову, был вынужден тащиться за ним. Мальчишка практически не переставлял ноги и скользил по желтой плитке.
— Отпусти же! — завыл паренек.
— Отпусти ребенка, — стал просить худой мужчина, — отпусти Ваньку. Ему же больно.
Тротил остановился и кинул холодный взгляд на мужчину. Тот сразу же поднял руки вверх.
— Все хорошо! Все хорошо! — закричал он и опустился на колени. — Только мальца не бей, прошу тебя…
Тротил молча, смотря при этом в глаза худому мужчине, накрутил волосы Ваньки на руку и швырнул его вперед. Мальчишка упал на плитку и подбородком пробороздил ее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Мирон в этот момент разматывал шланг. На его лице появилось ехидное выражение. Он неприятно улыбнулся, показав свои черные, изъеденные кариесом зубы. Нескольких верхних зубов у него вообще не было.