Пьесы. 1889-1891 - Антон Чехов

В записях Чехова фигурировал также «брат покойной жены Благосветлова», управляющий его имением, Василий Гаврилович Волков – прообраз будущего Войницкого: «Он не ожидал, что петербургская родня так плохо будет понимать его заслуги. Его не понимают, не хотят понять, и он жалеет, что не крал. Пьет Виши и брюзжит. Держит себя с гонором. Подчеркивает, что не боится генералов. Кричит».

Дочь Волкова Люба, «настоящая хозяйка», во многом напоминает будущую Юленьку: «Эта о земном печется. Куры, утки, ножи, вилки, скотный двор, премия „Нивы“, которую нужно вставить в раму, угощение гостей, обеды, ужины, чай – ее сфера. Считает личным оскорблением для себя, если кто-нибудь вместо нее берется наливать чай: „А, стало быть, я уж не нужна в этом доме?“ Не любит тех, кто сорит деньгами и не занимается делом». От Любы тянутся нити также к Соне из «Дяди Вани», хотя сходство с ней уже более отдаленное.

Вошел в будущую пьесу в несколько преобразованном виде также упомянутый в «афише» старик Анучин, названный так Сувориным в присланном начале (в пьесе это – «всеобщий крестненький» Орловский). О нем Чехов писал в «афише»: «Анучин натура рыхлая, масленистая, любящая, и речь его тоже рыхлая, масленистая, а у Вас он слишком отрывист и недостаточно благодушен. Надо, чтобы от этого крестного отца веяло старостью и ленью <…> Когда-то хандрил и брюзжал, имел плохой аппетит и интересовался политикой, но случай спас его: однажды по какому-то поводу, лет 10 тому назад, ему пришлось на земском собрании попросить у всех прощения – после этого он вдруг почувствовал себя весело, захотел есть и, как натура субъективная, общественная до мозга костей, пришел к тому заключению, что абсолютная искренность, вроде публичного покаяния, есть средство от всех болезней. Это средство рекомендует он всем, между прочим, и Благосветлову». Эпизод этот был включен затем в пьесу (акт IV, явл. 8).

В том же письме Чехов наметил план дальнейшей совместной работы над пьесой. В ближайший месяц-два («не позже Рождества») он собирался завершить I акт. Суворин должен был начать II акт – сцену с гостями. Чехов полностью отдавал ему также разработку ролей Благосветлова, Галахова («Галахов, сверстник Лешего, но уже статский советник, очень богатый человек, служащий вместе с Скальковским. Чиновник до мозга костей…») и терпеливой сиделки Благосветлова, француженки, которая тоже в восторге от Лешего («Эмили добрая старушка, гувернантка, не потерявшая еще своего электричества»). Половина роли Насти тоже поручалась ему («Я один с ней не справлюсь»). Зато роль Лешего Чехов оставлял почти целиком для себя: «Леший до четвертого акта мой, а в четвертом до беседы с Благосветловым Ваш. В этой беседе я должен буду держаться общего тона фигуры, тона, которого Вы не поймаете».

Замысел пьесы пришелся Суворину, видимо, не по душе. 24 октября Чехов отвечал ему (письма Суворина не сохранились): «„Леший“ годится для романа, я это сам отлично знаю. Но для романа у меня нет силы <…> Если бы я писал комедию „Леший“, то имел бы на первом плане не актеров и не сцену, а литературность. Если бы пьеса имела литературное значение, то и на том спасибо». Чехов продолжал убеждать Суворина не бросать пьесу: «Отчего Вы отказываетесь писать вместе „Лешего“? Если бы пьеса не удалась или если бы она пришлась Вам почему-либо не по вкусу, то я дал бы Вам слово никогда не ставить ее и не печатать» (15 ноября 1888 г.).

Суворин продолжать пьесу не захотел, и на этом попытка совместной работы прервалась. В течение нескольких месяцев Чехов за «Лешего» не принимался, и сроки возврата к пьесе представлялись ему тогда неопределенными: в «отдаленнейшем» будущем, «летом» (Суворину, 8 января, 6 февраля; Ал. П. Чехову, 2 марта 1889 г.).

Но уже 5 марта 1889 г. Чехов известил Суворина о начале работы над пьесой: «Шагая во время обеда из угла в угол, я скомпоновал первые три акта весьма удовлетворительно, а четвертый едва наметил. III акт до того скандален, что Вы, глядя на него, скажете: „Это писал хитрый и безжалостный человек“». 17 апреля он уже извещал, что «начал» пьесу.

П. М. Свободин выступал в это время, по выражению Чехова, в роли «демона-соблазнителя»: он торопил его закончить пьесу обязательно «к концу октября», когда в Александринском театре должен был состояться его бенефис (письма Чехову от 18 апреля и 2 мая 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 193–194).

Однако работа над «Лешим» шла довольно вяло. Чехов все время ощущал драматургическую «неправильность» пьесы и замечал: «Выходит скучища вроде „Натана Мудрого“» (Суворину, 17 апреля); «Пьеса вышла скучная, мозаичная» и т. д. (ему же, 14 мая; см. также письмо В. А. Тихонову, 31 мая 1889 г.).

Первый акт был закончен к 4 мая 1889 г. Чехов надеялся тогда, что «к началу июня пьеса будет готова» (Суворину, 4 мая 1889 г.). Вопреки ожиданиям, уже через десять дней был закончен и второй акт. Чехов сообщал, что «доволен своей работой» над пьесой, которая оставляет «впечатление труда» (ему же, 14 мая). Одновременно он известил о «Лешем» секретаря Общества русских драматических писателей и композиторов и просил включить свою новую «комедию в 4-х действиях» в каталог пьес (И. . Кондратьеву, 18 мая 1889 г.).

Но после этого работа снова застопорилась. В конце мая – начале июня Чехов говорил о пьесе: «надоело», «не пишется», «пьеса моя замерзла» (Тихонову, 31 мая; Н. Н. Оболонскому, 4 июня; А. Н. Плещееву, 26 июня). По воспоминанию И. Я. Гурлянда, беседовавшего с Чеховым в июле 1889 г. в Ялте, Чехов привез туда «совсем сделанными два первые акта и конец четвертого. Третий акт ему решительно не давался, так что были дни, когда он говорил, что, кажется, пошлет своего „Лешего“ к лешему. Одна сцена этого акта рисовалась ему вполне: сцена с пощечиной» (Арс. Г. Из воспоминаний об А. П. Чехове. – «Театр и искусство», 1904, № 28 от 11 июля, стр. 520).

29 августа 1889 г. Чехов писал И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «В этот сезон я ничего не дам для театра, ибо ровно ничего не сделал». На запросы волновавшегося Свободина Чехов отвечал, что «к нынешнему сезону» пьесы не будет и что законченные два акта он бросил в Псёл (приведено в ответных письмах Свободина от 22 и 27 сентября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 198, 200).

Текст I и II актов первоначальной редакции остался неизвестным. Во всяком случае действующих лиц в «Лешем» было тогда не тринадцать, как в окончательной редакции, а лишь «восемь, и из них только три эпизодические» (Суворину, 14 мая 1889 г.). Свободин, успевший ознакомиться с «Лешим» в июне 1889 г., припоминал через несколько месяцев, что в пьесе были изображены «бездарный профессор», «мнящий себя талантом и человеком, способным открыть истину»; «профессорша» – «молодая интеллигентная девушка, полюбившая в профессоре идею, а не его самого»; «у профессорши сестра – простой, молодой, жизненный человек, без всяких претензий на „идеи“ – девушка, способная полюбить того, кто ей понравится – и только, не справляясь о том, достоин ли он ее любви, достаточно он идеен»; изломанный «зуда» – «никогда сам никого не любивший, а следовательно и взаимности любви не знающий, пристает и лезет к жене бездарного профессора и жужжит ей в уши <…> намекает ей на то, что уж если сам он ей не под пару, так ведь вот есть настоящий человек „леший“…» (28 сентября 1889 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 200–201).

Чехов вернулся к пьесе лишь после завершения работы над повестью «Скучная история», над которой работал параллельно с «Лешим». Кончая повесть, он необычайно удивил Свободина своим известием, что «„Леший“ будет» еще в текущем сезоне (приведено в ответном письме Свободина от 22 сентября 1889 г. – там же, стр. 198).

На этот раз Чехов работал «с большим удовольствием, даже с наслаждением» (Суворину, 13 октября 1889 г.), и «Леший» был закончен в какие-нибудь десять дней. 27 сентября 1889 г. Чехов известил А. П. Ленского: «Пьесу начал и уже написал половину первого акта». А 30 сентября он извещал Плещеева: «Пишу, можете себе представить, большую комедию-роман и уж накатал залпом 2½ акта. После повести комедия пишется очень легко. Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных; конец благополучный. Общий тон – сплошная лирика».

В письме к Свободину он тогда же заметил: «два новых акта вышли <…> так хорошо, что прежние два в сравнении с новой редакцией – невинный лепет младенца; а третий акт тоже „хорош“ и поражает своей бурностью и неожиданностью» (приведено в ответном письме Свободина от 30 сентября 1889 г. – Там же, стр. 202). В то же время его сильно беспокоило, что пьеса получается «несценичной» (в письмах 1 и 2 октября – там же, стр. 204, 205).

Чехов был в это время «в лихорадочном периоде писанья» (приведено в ответном письме Свободина от 2 октября 1889 г. – там же, стр. 204). 6 октября он сообщил Плещееву о завершении работы: «А я написал комедию! Хоть плохую, а написал! В сентябре и в начале октября работал так, что в голове даже мутно и глаза болят. Теперь 2 недели буду отдыхать». Одновременно он информировал Ленского: «Пьеса готова и уже переписывается начисто» (7 или 8 октября).